Константин Рыжов - 100 великих россиян
Патриарх обрушил на ослушников жестокие репрессии. В ответ со всех сторон к царю пошли жалобы на своеволие и лютость патриарха, его гордыню и своекорыстие. Он мог, например, дать приказ собрать со всех церквей Московского государства 500 голов лошадей и преспокойно разослать их по своим вотчинам; он ввел новый оклад патриаршей пошлины, повысив ее до таких пределов, что, по свидетельству одного челобитчика, «татарским абызам жить гораздо лучше», помимо этого Никон требовал экстренных взносов на затеянную им постройку Нового Иерусалима и других монастырей. О его гордом и жестоком обращении с клириками, приезжавшими в Москву, ходили негодующие рассказы — для него ничего не стоило посадить священника на цепь за какую-нибудь незначительную небрежность в исполнении своих обязанностей, мучить его в тюрьме или сослать куда-нибудь на нищенскую жизнь.
Возле Алексея Михайловича также было много бояр — недругов Никона.
Они негодовали на патриарха за то, что он постоянно вмешивался в мирские дела, и твердили в один голос, что царской власти уже не слыхать, что посланцев патриарших боятся больше, чем царских, что великий государь патриарх не довольствуется уже равенством власти с великим государем царем, но стремится превысить ее, вступает во все царские дела, памяти указные и приказы от себя посылает, дела всякие без указа государя из приказов берет, многих людей обижает. Усилия недоброжелателей не остались тщетны: не ссорясь открыто с Никоном, Алексей Михайлович начал постепенно отдаляться от патриарха. По мягкости характера он долго не решался на прямое объяснение, однако на место прежней дружбы пришли натянутость и холодность.
Летом 1658 г. наступила уже явная размолвка — царь несколько раз не пригласил патриарха на придворные праздники и сам не присутствовал на его богослужениях. Потом он послал к нему своего спальника князя Ромодановского с повелением, чтобы Никон больше не писался великим государем.
Уязвленный этим Никон отрекся от патриаршей кафедры, вероятно, рассчитывая. что кроткий и набожный царь испугается и поспешит примириться с первосвятителем. Отслужив литургию в Успенском соборе, он снял с себя мантию и ушел пешком на подворье Воскресенского монастыря. Там он пробыл два дня, быть может ожидая, что царь позовет его или захочет с ним объясниться, но Алексей хранил молчание. Тогда Никон, будто забыв о патриаршестве, стал деятельно заниматься каменными постройками в Воскресенском монастыре: копал пруды, разводил рыбу, строил мельницы, рассаживал сады и расчищал леса, во всем показывая пример рабочим и трудясь наравне с ними.
С отъездом Никона в Русской Церкви наступила смута. Вместо ушедшего со своего престола патриарха следовало избрать нового. Но поведение Никона не допускало этого. По прошествии некоторого времени он уже раскаивался в своем поспешном удалении и опять стал предъявлять претензии на патриаршество. «Я оставил святейший престол в Москве своею волею, — говорил он, — московским не зовусь и никогда зваться не буду; но патриаршества я не оставлял, и благодать Святого Духа от меня не отнята». Эти заявления Никона сильно смутили царя и должны были смутить многих, даже и не врагов Никона: теперь нельзя было приступить к избранию нового патриарха, не решив вопроса: в каком отношении он будет находиться к старому? Для рассмотрения этой проблемы в 1660 г. был созван собор русского духовенства. Большинство архиереев были против Никона и постановили лишить его сана, но меньшинство доказывало, что поместный собор не имеет такой власти над патриархом. Царь Алексей согласился с доводами меньшинства, и Никон сохранил сан. Но это так запутало дело, что оно могло быть разрешено только международным советом.
В начале 1666 г. в Москве собрался «великий собор», на котором присутствовало два греческих патриарха (Александрийский и Антиохийский) и 30 архиереев, русских и греческих, от всех главных церквей православного востока.
Суд над Никоном длился более полугода. Собор сначала ознакомился с делом в его отсутствие. Затем призвали самого Никона, чтобы выслушать его объяснения и оправдания. Никон сначала не хотел являться на судилище, не признавая над собой власти александрийского и антиохийского патриархов, потом, в декабре 1666 г., все же приехал в Москву, но держал себя гордо и неуступчиво: вступал в споры с обвинителями и самим царем, который в слезах и волнении жаловался собору на многолетние провинности патриарха. Собор единогласно осудил Никона, лишил его патриаршего сана и священства. Обращенный в простого инока, он был сослан в Ферапонтов монастырь близ Белого озера.
Здесь его несколько лет содержали с большой строгостью, почти как узника, но в 1671 г. Алексей велел снять стражу и позволил Никону жить без всякого стеснения. Тогда Никон отчасти примирился со своей судьбой, принимал от царя содержание и подарки, завел собственное хозяйство, читал книги и лечил больных. С годами он стал постепенно слабеть умом и телом, его стали занимать мелкие дрязги: он ссорился с монахами, постоянно был недоволен, ругался без толку и писал царю доносы. После смерти в 1676 г. Алексея Михайловича положение Никона ухудшилось — его перевели в Кирилле-Белозерский монастырь под надзор двух старцев, которые должны были постоянно жить с ним в келий и никого к нему не пускать. Только в 1681 г., уже тяжелобольного и дряхлого, Никона выпустили из заточения. По дороге в Москву на берегу Которосли он умер. Тело его привезли в Воскресенский монастырь и там похоронили. Царь Федор Алексеевич присутствовал при этом.
Никоновские преобразования оказали сильное влияние на общество. Следствием их стал великий раскол в Русской Православной Церкви, который быстро, словно пожар, распространился по всей России. К расколу как к знамени примкнули все недовольные светскими и духовными властями. Многие десятилетия эта жестокая религиозная и социальная распря оставалась главным мотивом внутренней русской истории.
Кузьма Минин — Дмитрий Пожарский
История второго ополчения в эпоху русской Смуты начала XVII века представляется явлением совершенно исключительным как в русской, так и мировой истории.
Достаточно вспомнить обстоятельства его образования, чтобы согласиться с этим. Ополчение собралось на восьмой год Смуты в стране, дотла разоренной и обессиленной бесконечной гражданской распрей, в тот момент, когда, казалось, уже невозможно было найти никакой объединяющей идеи. И именно тогда, когда среди национальной элиты не осталось ни одного авторитетного лица, когда не только отдельные личности, но целые слои общества показали свою неспособность овладеть ситуацией, начинается движение снизу — города и земства пересылаются и договариваются между собой; не бояре, дворяне или казаки, а простые посадские люди берутся за спасение Отечества. «Черная кость», нижегородский купец Кузьма Минин вдруг оказывается в центре событий. Именно он, вслед за патриархом Термогеном, высказывает простую и понятную каждому русскому идею о спасении веры и православных святынь. И вокруг этой идеи начинаются кристаллизоваться все патриотические силы. В разоренной стране он находит деньги, оружие, провиант и таким образом подводит под все предприятие прочный экономический фундамент.
А когда ополчение уже формируется и возникает нужда в военном вожде, на кого обращается взор земских людей? На князя Пожарского! — представителя захудалого и небогатого рода, никогда не игравшего в русской истории значительной роли. Почему же такое предпочтение? Быть может, Пожарский был отмечен какиминибудь личными достоинствами? Да, отмечен — правда, всего одним, но немаловажным — он был честный служака, никогда не кривил душой и всегда был верен долгу. Во всем остальном он совершенно ординарная личность — не трибун, не блещет способностями и даже полководец довольно посредственный. И все же земские люди не ошиблись в своем выборе — Пожарский, подобно Минину, не гнушаясь каждодневной черновой работы, стал служить земскому ополчению так же верно и честно, как прежде служил Годунову, Дмитрию или Шуйскому. Несмотря на полученную им диктаторскую власть, в его поступках нет никакой личной интриги, никакого выпячивания своего «я», никакого стремления тем или иным способом закрепить свое исключительное положение. Эта скромность, быть может, есть самая поразительная черта в вождях второго ополчения. Минин и Пожарский собрали ратных людей, освободили от поляков столицу, созвали Земский собор, положивший конец Смуте, дали взрасти новой государственности и, сделав свое дело, отступили в сторону, отдав власть другим.
Конечно, они получили награды, но не слишком большие.
Им даровали чины и звания, но не очень высокие. Они скромно стушевались в толпе знатных бояр и князей, явившихся вокруг нового царя и окруживших его плотным кольцом. (Точно так же — заметим в скобках — повело себя и выдвинувшее их сословие — сыграв свою роль, оно тихо сошло со сцены). Ничем особым современники не воздали Минину и Пожарскому, да, наверно, и не могли воздать. Но тем большей была их посмертная слава у последующих поколений, для которых сами имена их стали символом скромного, неброского, самоотверженного патриотизма, такого патриотизма, который в России всегда умели ценить и отличать.
