Валерий Шамбаров - Царь грозной Руси
Начальники ведомственных учреждений получили доступ к царю. Через них к государю стали поступать жалобы и заявления по их профилю. Челобитная изба Адашева утрачивала монополию на расследование всех вопросов. Мало того, англичане отмечали, что подданные получили право передавать челобитные напрямую в руки царя [43, 102]. Это делалось во время его поездок по стране, выходов в храмы — люди, принесшие челобитные, поднимали их над головой, а лица из государевой свиты собирали. При этом Иван Васильевич вернулся к практике своего отца — лично судить тех, кто не смог найти удовлетворения в низших инстанциях. Ченслер писал: «Достойно похвалы, что такой государь берет на себя труд отправления правосудия». А посол Дженкинсон констатировал: «Законы жестоки для всех обидчиков».
В целом же, реформы второй половины 1550-х гг. превращали Россию в новый, доселе не существовавший тип государства, земскую монархию. Сильная и централизованная «вертикаль» власти, а наряду с ней — развитое самоуправление на «горизонталях». Иван Васильевич открыл широкую дорогу для инициативы «снизу». Власть на местах теперь была «своя», хорошо знавшая нужды города или волости, их ресурсы, возможности. И видевшая, куда их полезнее направить. Исчезла узда наместников, совершенно не заинтересованных в развитии вверенной области. Для временного правителя любое перспективное начинание было только способом поживиться и глушилось всевозможными препонами, требующими взяток.
В стране начался бурный рост предпринимательства, промышленности, торговли. Возникали мастерские, ярмарки, соляные варницы, первые мануфактуры. Выделились крупные купцы и промышленники Прощелыкины, Савины, Кобелевы, Шульгины (выходцы из крестьян), Амосовы (из детей боярских). И они стали играть заметную роль не только в экономике или местном самоуправлении, а в государственных делах. Сам царь обращался к ним, привлекал к обсуждению важных вопросов. Например, из дипломатических документов видно, что уже в начале 1557 г. в выработке решений о взаимоотношениях с прибалтийскими государствами участвовали «гости и купчины отчин великого князя из многих городов» [138].
Особенно показательными выглядят отношения Ивана Васильевича со Строгановыми. Как уже отмечалось, в 1545 г. они активно откликнулись на указ о расширении добычи соли. После этого следует долгий перерыв. Но с 1556 г. между царем и промышленниками завязываются весьма оживленные контакты. В этом году государь повелел Анике Строганову искать медную руду в Устюге, Перми и других городах — искать без всяких нанятых иноземцев, своими силами. Иван Васильевич поручил ему заняться и казенными житницами для сбережения хлеба, его продажей. А сын Аники Федоровича Григорий Строганов доложил об открытии под Сольвычегодском месторождения селитры, и царь позволил варить ее. Почему государь так сошелся с этой семьей промышленников? Откуда узнал их возможности? Почему был уверен, что им можно доверять большие дела? Мы не знаем. Твердо известно одно. Связь установилась не через «избранную раду».
Ну а в 1558 г. государь пожаловал Строгановым «пустые места» на Каме от устья Лысьвы до устья Чусовой, огромную территорию в 3,5 млн. десятин. Кстати, из документов существует только грамота о пожаловании — а от кого исходила инициатива, неизвестно. То ли промышленники били челом и просили дать им эти земли, то ли сам Иван Васильевич обратил внимание на бесхозные края и предложил Строгановым взять их для освоения. В любом случае, как государь, так и промышленники показали себя мудрыми и дальновидными. Казалось бы, с какой стати монарх должен благоволить и уделять свое достояние безродным «мужикам»? Но он дал. Почему не дать, если государство пока не в состоянии заняться отдаленными и дикими местами? Если хотите и можете освоить — пожалуйста, действуйте.
И Строгановы взялись. Привлекли работников, построили городок Канкор (Камгорт), начали варить соль, распахивать целину, завели мельницы, кузницы, развернули торговлю с местными племенами. Фактически возникло подобие удельного княжества — но без удельных князей, без политических амбиций. Наоборот, всеми силами поддерживающее царя. И государству получился сплошной прибыток. Без затрат и усилий со стороны правительства оно распространило свое влияние на Северном Урале, прикрыло участок границы, в казну потекли налоги, пошлины, драгоценная пушнина.
Но, в отличие от Англии, широкие права купцам и предпринимателям вовсе не означали их засилья и вседозволенности. В земской системе, созданной Иваном Грозным, центральным звеном выступал сам царь. Он был осью, вокруг которой строилась эта система. Он не принадлежал ни к одному сословию, ни к какой отдельной группировке и не представлял ничьи интересы. Он был выше всего этого, отстаивая интересы страны и народа в целом. И именно исключительная, ни от кого не зависящая власть самодержца, позволяла обеспечивать «правду» для каждого из подданных, какое бы положение они ни занимали. Таким образом, возникало единство. Царская власть защищает народ, а народ поддерживает эту власть. Но до конца реализовать огромный потенциал, обретенный в результате земских реформ, Россия при Иване Грозном еще не смогла. Ее ожидали слишком тяжелые испытания.
27. ЛИВОНСКАЯ ПРОБЛЕМА
Пока Россия вела войны на востоке, западные соседи не вмешивались. Но и назвать их «безучастными» наблюдателями было трудно. Сигизмунд II кисло поздравлял Ивана IV по поводу «христианских побед» над «общим» врагом, а сам подталкивал хана к нападениям на Русь и отправлял в Крым возы с деньгами (деньги-то были не бумажными, а металлическими, их в буквальном смысле слова перевозили на телегах). А шведский король Густав I развил бурную дипломатию, предложив Польше, Дании, Ливонии и герцогу Прусскому создать коалицию против России и окоротить ее «усиление». Узнав, что связи с нашей страной установили англичане, Густав немедленно обратился к ним, убеждая прекратить эти контакты, «несогласные с благосостоянием Швеции» и запретить торговлю, дающую русским дополнительные ресурсы.
Но британцев-то благосостояние шведов занимало в последнюю очередь. С чего они стали бы отказываться от барышей? Поляки были не прочь повоевать, но магнаты Литвы были настроены более осторожно, опасаясь русских ударов по своим владениям. Датчанам лезть в драку было и вовсе не с руки. Они с русскими не граничили, и их гораздо больше тревожило усиление Швеции. Зато Ливонский орден антироссийские призывы горячо поддержал. За полвека он успел забыть уроки, полученные от Ивана III. А договоры действовали только до тех пор, пока Россия подкрепляла их силой. Когда прибалтийские лютеране начали было крушить православные церкви, Василий III строго предупредил их: «Я не папа римский и не император, которые не умеют защитить своих храмов». При Елене Глинской ливонцам пришлось еще раз напомнить о неприкосновенности храмов и свободе торговли для русских, причем в договоре недвусмысленно пояснялось: «Аще кто преступит клятву, на того Бог и клятва, мор, глад, огнь и меч». Но в период боярского правления ливонцы перечеркнули все соглашения.
Были разорены церкви, русские «концы» и подворья в прибалтийских городах. Орден вообще запретил транзитную торговлю через свою территорию. Все приезжие должны были заключать сделки только с местными купцами, которые диктовали свои цены и наживались на посредничестве. Мало того, орденские власти взялись сами решать, какие товары пропускать на Русь, а какие нет. Наложили эмбарго на медь, свинец, олово, серу, селитру, запретили проезд западных специалистов, желающих поступить на царскую службу. Ливонцы писали императору, что «Россия опасна», поставка ей военных товаров и допуск ремесленников «умножит силы нашего природного врага». Но враждебные выходки зашли еще дальше. Местные власти под жульническими предлогами грабили русских купцов, конфисковывая товары, бросали их в тюрьмы. И даже живыми удавалось выбраться далеко не всем. Автор того времени Михалон Литвин писал: «У ливонцев их (русских) убивают, хотя московитяне и не заняли у них никаких областей, будучи сосединены с ними союзом мира и соседства. Сверх того, убивший московитянина кроме добычи с убитого получает еще от правительства известную сумму денег» [102, 105].
С 1503 г. между Россией и орденом существовал не мир, а состояние перемирия, которое периодически продлялось. Очередной срок его подтверждения наступил в 1550 г. На переговорах от ливонцев потребовали строгого выполнения прежних договоров, но они отказались. Тогда Москва официально предъявила претензии. Указывалось на «гостей новгородских и псковских бесчестья и обиды и… торговые неисправленья», на запрет пропускать в нашу страну товары, «из Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров». Предлагалось созвать посольский съезд и рассудить эти вопросы перед третейскими «вопчими судьями». Только на таких условиях Россия соглашалась продлить перемирие. Но орден требования проигнорировал и демонстративно подтвердил все торговые ограничения.
