Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер
Прежде чем немецкая делегация во главе с рейхсканцлером Виртом отбыла в Геную, рейхспрезидент Эберт 5 апреля 1922 г. проникновенно изложил правительству свои политические пожелания и напомнил о своих конституционных полномочиях. Поскольку международно-правовое представительство государства является его прерогативой, Эберт должен был «еще раз настоятельно указать на то, что в случае, если дело дойдет до реальных договоренностей или сделок, он просит предварительно согласовать все это с ним». Но пожелания Эберта — это было одно, а реальный ход конференции — другое. И хотя немецкие представители в финансовой комиссии могли занести на свой счет значительный успех — союзные эксперты признали немецкий тезис, согласно которому обесценивание марки было вызвано пассивным платежным балансом, т. е. не в последнюю очередь репарациями. Кроме этого, они согласились с тем, что репарационное бремя ни в коем случае не должно превышать возможности немецкой экономики. Но это достижение не шло ни в какое сравнение с тревожными слухами о том, что в сепаратных политических переговорах между Россией и союзными державами наметилось соглашение за счет Германии. Под воздействием такого рода сообщений Ратенау в конце концов уступил давлению со стороны Мальцана и поручил тому возобновить прерванные переговоры с советской делегацией.
Мальцан вскоре выяснил, что на самом деле успех переговоров между Россией и союзниками — дело еще весьма далекого будущего, но одновременно приложил все усилия, чтобы заключить с русскими сепаратное соглашение. Он задержал на целый день отправку тайной телеграммы, которая должна была оповестить рейхспрезидента о немецко-советских переговорах с тем, чтобы Эберту не пришла в голову идея поддержать и без того колебавшегося Ратенау в его сопротивлении заключению соглашения с Россией. Решение было принято в ночь с 15 на 16 апреля на «вечеринке в пижамах» в гостиничном номере Ратенау. Мальцан сообщил о только что состоявшейся по телефону беседе с Чичериным, который сказал, что русские готовы к немедленному заключению соглашения с немцами на их условиях. Ратенау хотел предварительно поставить в известность премьер-министра Великобритании Ллойд Джорджа, в ответ на что Мальцан пригрозил своей отставкой. Вирт, приглашенный министром иностранных дел на ночное заседание, безоговорочно встал на сторону главы Восточного отдела, и Ратенау в конце концов уступил. На следующий день, на Пасху, немецкая делегация отправилась в курортное местечко Рапалло в Верхней Италии, где Чичерин и Ратенау вечером подписали договор, названный по месту заключения и скоро обросший мифами. Согласно его положениям, Россия и Германия отказывались от любых взаимных требований возмещения военных убытков, восстанавливали дипломатические отношения и обязывались выполнять пункт о предоставлении друг другу режима максимального благоприятствования: торговополитические преимущества, которые в будущем могли быть предоставлены одним из государств третьим государствам, автоматически предоставлялись также другой стороне договора.
Долгие колебания Ратенау были хорошо понятны. Также как и Эберт, министр иностранных дел, страшился, что если рейх возьмет на себя роль лидера на поле дипломатических отношений с Советской Россией или вовсе вызовет впечатление совместных советско-немецких действий с антизападными намерениями, то это будет означать продолжительное ухудшение отношений Германии с западными державами. Если Ратенау в конце концов и решился на заключение договора в Рапалло, то только из-за осознания того, что Германия приперта к стене и должна использовать последний шанс, чтобы воспрепятствовать договоренности между Западом и Востоком за свой счет.
Совсем иначе выглядела перспектива для тех, кто сделал ставку на тесное немецко-советское сотрудничество. Они были уверены в том, что Германия сможет противостоять послевоенному порядку, т. е. Версальской системе, только с помощью Советской России. В первую очередь это относилось к Польше, которую расценивали как главный источник проблем. Вирт заявил в июле 1922 г. графу Брокдорфу-Ранцау, в будущем первому послу Веймарской республики в Москве, что с Польшей «должно быть покончено… В этом пункте я полностью разделяю мнение военных, особенно генерала фон Секта». В октябре 1922 г. в разговоре с Ранцау Вирт заметил, что Германия и Россия снова должны стать соседями; Польша должна быть «превращена в развалины», а что касается окраинных государств, под которыми Вирт подразумевал прибалтийские республики, то он бы предпочел «разгромить» их лучше сегодня, чем завтра. Также и с Чичериным в Генуе канцлер совершенно открыто говорил о «восстановлении границ 1914 г.»{162}.
В этой связи Вирт с полным основанием ссылался на фон Секта. В сентябре 1922 г. командующий сухопутными войсками в своем меморандуме изложил ряд соображений, которые он в основных чертах считал правильными уже с начала 1920 г.: «Существование Польши невыносимо, оно несовместимо с жизненными условиями Германии. Польша должна исчезнуть, и она исчезнет — за счет собственной внутренней слабости и в результате действий России — с нашей помощью. Польша для России еще более невыносима, чем для нас; какой бы ни была Россия, она никогда не смирится с Польшей. Вместе с Польшей падет одна из главных основ Версальского мира — доминирующая позиция Франции… Восстановление протяженной границы между Россией и Германией является предпосылкой двустороннего усиления. Россия и Германия в границах 1914 г.! Это должно стать основой взаимопонимания между ними».
«Русская политика» руководства рейхсвера ориентировалась на эти цели. Тайное сотрудничество между рейхсвером и Красной армией приобрело систематический характер с сентября 1921 г. Для немецкой стороны было важным обойти с русской помощью ограничения, наложенные Версальским договором. Для России же речь шла о том, чтобы извлечь пользу из превосходства немецкой техники и технологий. В начале
