Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
– Малама, разве вы не понимаете своим сердцем, что законы, которые вы прочитали, правильные?
– Они являются частью моего сердца, – загадочно ответила женщина.
– Значит, они обязательно восторжествуют, – убедительно подвел итог Эбнер.
Маламе очень хотелось верить в эти слова, но её угнетала трусость других её советников, поэтому сейчас она, возвышаясь над крошечным священником, все же ещё раз спросила его:
– Маленький миканеле (так гавайцы произносили слово "миссионер" ), скажи мне правду. Правильно ли мы поступаем?
Эбнер закрыл глаза, запрокинул голову к травяному потолку и закричал так, как, наверное, взывал, донося свои откровения до иудейских старцев пророк Иезекиль:
– Гавайские острова будут жить по этим законам, по скольку они являются волей Господа нашего!
Убежденная, Малама переключилась на другие дела, но вскоре снова спросила Эбнера:
– Так что же произойдет сегодня ночью?
– Вас, Малама, они беспокоить не будут. Возможно, они попробуют поджечь мой дом, как и обещали. Можно Иеруше и детям пока что остаться в вашем доме?
– Конечно, и тебе тоже.
– Я буду у себя, – просто ответил на это предложение миссионер. Глядя вслед этому маленькому прихрамывающему "миканеле", Малама ещё раз осознала, как сильно и искренне полюбила его.
* * *В ту ночь улицы Лахайны представляли собой арену настоящего безумия. Едва начало смеркаться, как один из пьяных капитанов и Мэрфи привели к форту целую толпу матросов. Стоило засевшим внутри полицейским протрубить в раковины – это, вместо предупреждения, оказало на буянов совсем противоположное действие: по всему поселку они принялись хватать попадавшихся им стражей порядка и швырять их в залив. Затем толпа вновь двинулась к заведению Мэрфи, где под музыку и одобрительные вопли собравшихся танцевали три обнаженных дочери Пупали. По рукам ходили бутылки, а пьяные матросы кричали:
– Хлебайте досыта! Ведь когда эта выпивка закончится, миссионер не разрешит продать здесь ни капли!
Этот призыв, повторяющийся раз за разом, настолько разъярил толпу, что кто-то предложил:
– Давайте раз и навсегда разделаемся с этим мелким засранцем!
Они бросились на улицу и направились уже к дому Эбнера, когда кто-то в толпе выдвинул более интересное предложение:
– Зачем с ним связываться? Лучше сожжем его дурацкую травяную церковь!
Четверо из толпы вооружились факелами и, подбежав к церкви, закинули их на крышу. Вскоре ночной бриз раздул пламя, и оно охватило все строение.
Однако этот огромный маяк, вспыхнувший в ночи, вызвал последствия, которых матросы никак не ожидали. Люди, вложившие свой труд и душу в постройку церкви и полюбившие её всем сердцем, как символ их города, бросились спасать творение своих рук. Вскоре все свободное пространство вокруг церкви было заполнено лоснящимися телами мужчин и женщин, пытающихся сбить огонь со стен. Поливая их водой, гася пламя ветками, а то и собственными ладонями, эти люди своими отчаянными усилиями отстояли почти половину строения. Моряки, потрясенные отвагой невежественных язычников, предпочли отойти подальше и молча наблюдали за происходящим.
Но когда островитяне увидели, во что превратилась их церковь, то место, где произносились слова надежды и утешения, их охватила настоящая истерия. Кто-то прокричал:
– Всех моряков – немедленно в тюрьму!
Жители Лахайны ответили единодушным грозным ревом, и по всему острову развернулась настоящая охота на людей.
Двое-трое крупных гавайцев набрасывались на первого встречного моряка, буквально сминали его и оставляли под охраной одной из самых толстых женщин. Та садилась на беднягу сверху и время от времени била его по голове чем-нибудь тяжелым, чтобы тот не мог прийти в себя. А мужчины тем временем отправлялись за следующей жертвой. Будь то боцман, капитан или матрос – со всеми поступали одинаково, а тому, кто пытался оказывать сопротивление, зачастую ломали руки или челюсти. Когда народное волнение улеглось, Келоло отрядил регулярные полицейские силы острова на поиски тел, чтобы оттащить их в недавно отстроенную тюрьму. Затем, с тонкой прозорливостью опытного политика, он выбрал из числа американцев капитанов кораблей и обратился к каждому со следующими словами:
– Капитани, моя не думала, что ты окажешься среди матрос. Было темно, и поэтому всем бум-бум. Моя позаботится о тебе.
Он отводил их в заведение Мэрфи, подносил каждому по стаканчику и с удовольствием наблюдал, как те пили, морщась от боли в разбитых губах.
Когда на следующий вечер раковины протрубили условный сигнал, многие матросы предпочли погрузиться в шлюпки и убраться на корабли. Тех же, кто рискнул остаться, гавайцы гоняли до утра по всему острову с твердым намерением хорошенько избить. Некоторых полицейские сумели вырвать из рук разъяренной толпы, и в результате тюрьма в форте к утру снова заполнилась. На третью ночь загулявшие позже сигнала моряки сами бросались на поиски полицейских. Они предпочитали сдаться властям и провести ночь в тюрьме, чем выступать в роли дичи. На четвертую ночь порядок в Лахайне был восстановлен. Полиция Келоло полностью овладела ситуацией.
Потом, по предложению Келоло, Малама собрала всех капитанов китобойных судов в своем дворце, где было приготовлено богатое угощение. С теплотой и сочувствием она приветствовала каждого разукрашенного синяками и ссадинами шкипера, выражая при этом сожаление по поводу грубого поведения своих подданных. После пира, сдобренного некоторым количеством виски, она обратилась к гостям:
– Сгорела наша любимая церковь. Я уверена, что это был несчастный случай. Естественно, мы хотим отстроить её заново, да так оно и будет. Но прежде, чем мы возьмемся за работу, нам хотелось бы сделать что-нибудь для тех добрых американцев, которые приезжают в Лахайну. Мы построим небольшую часовню, где они смогут помолиться, почитать или написать письма близким. Может быть вы, как добрые люди, подадите пример и пожертвуете на строительство несколько долларов?
И при помощи своего очарования и толики лести Малама выудила у обескураженных капитанов шестьдесят долларов. Таким образом, мечта Эбнера, зародившаяся у него ещё в виду Четырех Евангелистов, когда матросы "Фетиды" в шторм боролись с парусами, сбылась: в Лахайне была основана Часовня для моряков.
* * *К началу года маленький мирок, который строил Эбнер, стал понемногу организовываться и приобретать цивилизованные черты. У миссионера имелся грубый письменный стол и лампа, при свете которой он продолжал переводить Библию. В городе функционировали три школы, каждая из которых пользовалась все возрастающим авторитетом и делала большие успехи в деле воспитания юношей и девушек. Казалось, уже недалек тот день, когда Илики, младшая дочь Пу-пали, выйдет замуж за одного из тех надежных гавайских юношей, которые также посещали школу и время от времени тайком заглядывали в класс Иеруши. Капитан Джандерс, вернувшись в Лахайну, решил остаться здесь и открыть свой магазин, обеспечивающий всем необходимым прибывающие корабли. А когда капитан решил вызвать из Нью-Бедфорда на Гавайи свою жену с детьми, то в твердости его намерений уже никто не сомневался. Это обрадовало Эбнера, так как теперь у священника появился надежный товарищ, обладающий трезвым умом. С Джандерсом можно было подолгу вести дискуссии на самые разные темы. Капитан же, узнав о том, что Кридленд, бывший юнга "Фетиды", остался не у дел после того, как команда была распущена, попросил Эбнера написать письмо в Гонолулу. Священник согласился и даже предложил молодому человеку место в Часовне для моряков, и в настоящее время Кридленд давал наставления молодым матросам. Количество китобойных судов, прибывающих в Лахайну, все увеличивалось, и если в году их насчитывалось, то в году их количество возросло до ?.
Малама быстро приближалась к своей мечте о достижении милости Божьей, и становилось совершенно ясным, что при освящении вновь выстроенной церкви Алии Нуи будет обязательно принята в её члены. Однако на светлом и широком горизонте Лахайны, подобно темным тучам, нависли две проблемы. Первую Эбнер предчувствовал заранее, так как при восстановлении церкви у них с Келоло вновь возник спор относительно места расположения входа. Вождь настаивал на консультации с кахунами племени, но Эбнер, как и прежде, стоял на своем:
Дверь останется на старом месте. И все эти разговоры в деревне о том, что кахуны якобы знали, что церковь будет уничтожена, просто раздражают меня. Какие-то пьяные мат росы сожгли её, и не более того. И ваши местные суеверия не имеют к происшедшему никакого отношения.
– Макуа Хейл! – Келоло старался, чтобы голос его прозвучал негромко. Мы не хотели говорить с тобой относительно двери. Мы уже знаем, что у тебя есть свое собственное мнение, и мы знаем даже то, что твоя церковь навсегда останется несчастливой. Но с этим мы уже ничего не можем поделать.
