Рене Груссэ - Империя степей. Аттила, Чингиз-хан, Тамерлан
В торжественной обстановке он обратился к Тенгри, вспомнив бывших монгольских ханов, посаженных на кол и пригвожденных джурджитами к деревянным козлам. «О, Вечное Небо! Я еще недостаточно вооружен, чтобы отомстить за пролитую кровь моих близких, братьев моего отца Окинбаркаки и Амбагая, которых цины подлым образом умертвили. Если ты одобряешь меня, окажи мне помощь свыше!» В то же время Чингиз-хан представлял себя, как мститель за бывших правителей Пекина, киданей, когда-то ограбленных цинами. В свою очередь кидане с рвением встали на сторону Чингиз-хана. Один из принцев – Юлю Лиуко из последнего царского клана Юелю, возглавил мятеж в пользу Чингиз-хана в бывшей стране киданей Люохо (юго-запад Маньчжурии) (1212). Мы знаем, что кидане говорили на монгольском языке. Безусловно, между ними и Чингиз-ханом установилась расовая солидарность в борьбе против тунгусской династии Пекина. Чингиз-хан принял клятву верности от Юелю Лиуко и послал ему в помощь армию под командованием найона Джебе. В январе 1213 года Джебе помог Лиуко отнять Лиюань у цинов и сделал его «правителем Люо» в бывшем царстве его предков, поставив его под сюзеренитет монголов. До самой своей смерти (1220), этот потомок бывших правителей киданей проявил себя самым преданным вассалом монгольского императора. Границы цинов, таким образом, оказались разорванными, как на северо-востоке, так и на северо-западе, как со стороны киданей, так и со стороны монголов.
Война Чингиз-хана против цинов, начатая в 1211 г., продолжилась, с короткими передышками, до самой его кончины (1227) и закончилась только с приходом его преемника (1234). Дело в том, что если монголы с их мобильной кавалерией отличались тем, что грабили села и незащищенные города, у них достаточно долгое время не хватало умения захватывать укрепленные поселения, возводимые китайскими инженерами. К тому же они вели войну в Китае, словно находясь в степи, совершая последовательно разбойничьи набеги, после которых уходили с добычей, оставляя после себя цинов, которые вновь возвращались в города, восстанавливали их из руин, заделывали пробоины, укрепляли форпосты, несмотря на то, что в период войны монгольские военачальники были вынуждены дважды и трижды завоевывать одни и те же города. Наконец, монголы на своих степных просторах, были приучены окончательно завершать военные действия путем уничтожения противника или массовой высылкой или всеобщим сбором под Белым Стягом. В оседлых странах, особенно в густонаселенных китайских муравейниках, убийства ничего не решали, так как всегда кто-то оставался: мертвецы оказывали сопротивление. Заметим, что цины, эти бывшие джурджиты, обустроившиеся и перешедшие на оседлый образ жизни уже почти в течение ста лет, сохранили еще всю мощь тунгусской крови. Таким образом, трудности, которые возникали во время осадных боев, к которым монголы не привыкли, удваивались из-за того, что осаждавшие одновременно сталкивались с изобретениями китайских инженеров и храбростью тунгусских воинов. В остальном, как это мы увидим, Чингиз-хан лично руководил военными действиями только в начале этой войны. После осуществления поставленных целей (1211-1215), Чингиз-хан увел из Китая основные военные силы для захвата Туркестана. После ухода Потрясателя Вселенной, его военачальники вели неэффективные военные действия, которые, конечно, наносили урон цинам, но не в такой мере, что можно было нанести по ним окончательный удар.
Однако было бы несправедливым не признавать, что когда монгольский завоеватель находился в Китае, то он вел военные действия с присущим ему упорством. [526]
В период 1211-1212 г. он методично опустошал приграничные районы Татуана (Сикин у цинских правителей) на крайнем севере Шаньси и региона Сюаньхуа (в то время Сюаньту) и Пангана на севере Хубея. Страна систематически разрушалась, но укрепленные строения оказывали сопротивление. Если на юге Маньчжурии Джебе, один из лучших военачальников Чингиз-хана, сумел в 1212 г., как мы это знаем, захватить Лиюань, благодаря хитрому маневру отступления, сам Чингиз-хан на севере Шаньси не смог одолеть Татун. С еще большим основанием монголы не могли предпринять методическую осаду Пекина, где располагался императорский двор. В 1213 г. Чингиз-хан, став властителем Сюаньхуа, разделил армию на три части. Первая армия под командованием Джучи, Чагатая и Угэдэя проникла в Центральный Шаньси и достигла Тайюаня и Пиньюаня, города, которые она заняла, по свидетельству Юань ши, но оттуда ушла, чтобы унести добычу на север. Чингиз-хан со своим молодым сыном Толуем, возглавил армию в центре, спустился через долину Хубея, где он захватил Хокьенфу, и, пройдя Шантонг, завоевал Тзинань. Кажется, что кроме Пекина не были взяты только несколько других укрепленных городов, таких как Ченьтин и Тамин в Хубее. Монгольское нашествие дошло до южных окраин Чантона. Наконец, третью армию возглавили Кассар, брат Чингиз-хана, искуснейший лучник армии Чингиз-хана и самый младший брат Темюже Очигин. Они двинулись вдоль залива Печили у самых ворот Юонпина и Лиуоси. [527]
Осуществив тройственный поход, Чингиз-хан объединил войска возле Пекина, чтобы, по крайней мере, взять город в блокаду (1213). Там произошла дворцовая драма, которая пошатнула императорский двор цинов. Цинский правитель Чонхей был убит (1213) одним из своих офицеров по имени Хушаху, который посадил на трон племянника своей жертвы – Утупу. Новый правитель (1213-1223) к несчастью был также посредственен, как и его предшественник. Однако Чингиз-хан не был достаточно подготовлен для обычной осады. Будучи осторожным правителем, он дал согласие, несмотря на нетерпеливость своих военачальников, на мир, запрошенный Утупу. Цины выплатили огромную по военным меркам контрибуцию: золото, шелк, три тысячи лошадей, юноши и девушки, одна из которых, джурджитская принцесса, предназначалась для самого Чингиз-хана, и он, взяв добычу, ушел в Монголию через Калган (1214).
Как только монголы ушли, цинский правитель Утупу, считая, что Пекин недостаточно защищен, покинул его и переехал в Кайфын (1214). Это напоминало бегство. Чингиз-хан сделал вид, что этот отъезд означал возобновление военных действий и воспользовался этим, чтобы самому покончить с перемирием. Он захватил Хубей и взял в осаду Пекин. Между Пекином и Хубеем в Па-чоу была рассеяна армия, пришедшая на помощь с продовольствием. Придя в отчаяние, правитель Пекина Ваньен Ченхуэй покончил жизнь самоубийством. Монголы захватили город, расправились с жителями, разграбили дома и устроили пожар (1215). [528]
Разбой и разрушения длились тридцать дней. Очевидно, что кочевники не имели представления, что они могли делать с городом, и каким образом можно было его использовать для укрепления и расширения своей власти. В данном случае наблюдается один из самых любопытных фактов для специалистов человеческой географии: замешательство людей степей, когда, без какой-либо подготовки, судьба дарила им возможность обладать древними цивилизованными странами. Кочевники устраивали поджоги и убивали, конечно, не из-за садистских устремлений, а потому что были растеряны, не зная, что предпринимать в таких случаях. Заметим, что у монгольских предводителей, которые оставались верны ясаку, такой разбой не имел никакого интереса. Военачальник Шижи Кутуку отказался от того, что бы оставить себе что-то от цинских трофеев. [529]
Этим можно объяснить бедственное положение цивилизации. Монголы Чингиз-хана, такими, какими они предстают из летописных текстов и если рассматривать этих степняков в приватном порядке, не представляли из себя негодяев; они подчинялись правилам ясака, в свою очередь являвшегося неблагодарным делом, что было своего рода кодексом чести и достоинства. К несчастью, они странным образом отстали от предшествовавших им орд, в особенности киданей X в. и даже джурджитов XII в., которые, по крайней мере, не допуская массового кровопролития, обеспечивали тут же преемственность предыдущих династий и избегали разрушать все то, что становилось их собственностью. Чингизханидские монголы, несомненно, не являлись более жестокими, чем их предшественники. Благодаря ясаку они были более организованы и под влиянием Чингиз-хана были более уравновешенными. Они старались соблюдать правила морали, но они совершили гораздо больше разрушений просто потому, что были более неорганизованными и даже из-за того, что они более четко вслед за хун-ну, жуань-жуанями, тукю и уйгурами представляли саму сущность варварства. [530]
Парадокс Чингизханидской истории заключается в том контрасте, который существовал между мудрой, взвешенной и моральной характеристикой Чингиз-хана, который подчинял свое поведение и действия своих подчиненных принципам здравомыслия и солидным образом обоснованного права и грубым поведением народа, только что вышедшего из первобытной дикости. Он стремился подчинить врагов, только прибегая к системе всеобщего террора. Это был народ, для которого жизнь человеческая ничего не стоила, который, ведя кочевой образ жизни, не имел никакого понятия, что представляет собой жизнь оседлого населения, условия городской жизни, занятие сельским хозяйством, словом все то, что не являлось его родной степью. Удивленность современного историка, в сущности, равносильна той, которая возникала у Рашид ад-Дина или составителей Юань ши перед этой почти естественной смесью мудрости или личной воздержанностью предводителя и свирепости в его воспитании, в его наследственных реакциях, в обычаях окружавшей его среды.
