Альфонс Ламартин - История жирондистов Том II
Этот триумф Жиронды был одержан 27 мая, за день до того, когда члены Жиронды были казнены в Париже. Шалье, приговоренный Революционным трибуналом к смерти несколько дней спустя, видел из своей темницы огни иллюминации, зажженной в честь победы умеренных. «Это факелы моей погребальной процессии, — сказал он. — Лионцы делают большую ошибку, требуя моей смерти; кровь моя, так же как и кровь Христа, падет на них и на их детей. Эшафот станет моей Голгофой, а нож гильотины — моим крестом».
Этот человек, жаждавший крови как фанатик, оказался самым чувствительным и мягким, очутившись в уединении тюрьмы. Женщина, любившая его, прислала ему прирученную пташку. Ему разрешили в последний раз увидеться с друзьями и любимой женщиной: он утешал их и завещал им все, что имел, не забыв и птичку.
Гильотина, выписанная Шалье из Парижа, испытала свой нож в первый раз на его голове. Распятие, которое он то боготворил, то разбивал, оставалось у него в руках. Плохо пригнанный нож гильотины, вместо того чтобы сразу пресечь жизнь Шалье, пять раз падал и снова поднимался, не будучи в состоянии отделить головы от туловища. Глаза Шалье с упреком смотрели на палача, моля скорее прекратить мучения. Шестой удар оказался смертельным. Кровь Шалье, пролитая с целью бросить вызов Конвенту, сделала всякое примирение невозможным. Лион мог подчиниться не иначе, как подвергнувшись мести монтаньяров. Лионцы от сопротивления перешли к восстанию.
Поводов к восстанию в Лионе имелось множество, и притом самых разнообразных. Когда жирондисты пали, Конвент распался, а анархическое правление Шалье и его сторонников было свергнуто, торговля остановилась, священники подверглись гонению, жизни каждого гражданина начала грозить опасность, роялизм, сконцентрировавшийся в Лионе и из своего убежища сзывавший отовсюду сторонников, — все способствовало тому, чтобы сделать этот город контрреволюционным центром республики.
Однако движение мятежников прикрывалось флагом республиканизма. Республиканец, возмущенный против республики, так близко стоял к роялисту, замышляющему против нее, что их действия рано или поздно должны были слиться.
Председателем народной комиссии являлся Рамбо, монархические убеждения которого были всем известны. Членами ее стали возмущенные жирондисты или скомпрометированные умеренные, чье подчинение Конвенту грозило им в перспективе смертью. Торговцы, у которых все сводится к выгоде, каждый день оплакивали упадок в делах и тайно сожалели о крушении монархии, служащей обеспечением труду, кредиту и безопасности. Дворяне и священники, нашедшие убежище в Лионе, раздували это недовольство: они надеялись обратить его в вулкан, извержение которого расчистит дорогу к трону бежавшим из Франции. Граф д’Артуа находился в то время на прусской территории. Он немедленно отправил маркиза Отишана в Савойю с приказанием ознакомиться вблизи с характером лионского восстания, сообщить свой вывод туринскому двору и заставить его направить к Шамбери более значительные силы. Сардинский двор, подкрепленный восемью или десятью тысячами австрийцев, быстро двинул главные силы в графство Ниццы, чтобы прежде всего прикрыть Пьемонт; он удовольствовался тем, что защищал савойские ущелья против малочисленных батальонов Келлермана. Маркиз Отишан и офицеры Конде сочли невозможным назначить эмигрантов начальниками в движении, которое, по крайней мере с внешней стороны, казалось республиканским. Роялистам Лиона пришлось отказаться от всякой надежды увидеть решительное вмешательство иностранцев. Теперь они рассчитывали только на время и осторожность, чтобы восстановить монархию в Лионе на развалинах партии жирондистов. Помимо простого люда, который был им предан по убеждению, они насчитывали в городе четыре тысячи неприсягнувших священников и шесть тысяч дворян, готовых взяться за оружие против войск Конвента.
Всякая попытка к примирению оказалась бы запоздавшей. Лион взялся за оружие. Народная комиссия приказала приступить к работам по обороне, возвела редуты, начала лить пушки, подвозить продовольственные припасы, выпустила на несколько миллионов монеты, стала вербовать наемную армию в девять тысяч человек. Формальным постановлением отказались от Конституции 1793 года и назначили главнокомандующего своими войсками.
Этот генерал, граф де Преси, уроженец Шароле, бывший полковник Вогезского полка, принадлежал к числу той военной аристократии, которая, несмотря на эмиграцию, сохранила свой патриотизм гражданина и верность дворянина. Он служил на Корсике, в Германии и в Конституционной гвардии Людовика XVI. Он поклонялся одновременно и конституции, и королю. Десятого августа Преси сражался вместе с офицерами, которые хотели умереть, защищая трон. Он оплакал смерть своего властелина, но не проклял отечества. Удалившись в свои владения в Брионне, он разделил тем самым участь всего гонимого дворянства.
Друзья его, остававшиеся в Лионе, указали на него комиссии как на вождя, наиболее способного обуздать смешанное движение, которое Лион осмелился начать против анархии. Преси не был главой партии, он, прежде всего, оставался воином. Однако природные качества, присущие всем людям его провинции, делали его способным объединить противоположные партии, приобрести их доверие и вести к цели.
Депутаты Лиона застали его, как некогда римляне своего диктатора, работающим на огороде, с лопатой в руке, занятым возделыванием овощей. Начались переговоры. Преси скромно заявил, что считает себя недостойным занять предлагаемый ему пост; что революция сломала его шпагу, а годы потушили его пыл; что гражданская война противна ему; что это крайнее средство, скорее гибельное, чем спасительное; что вооруженные силы Конвента рано или поздно сокрушат Лион. «Мы это знаем, — возразили делегаты, — но мы положили в нашем уме на весы эшафот и притеснения Конвента и выбрали эшафот». — «И я, — воскликнул тут Перси, — взойду на него с такими людьми!»
Приехав в Лион, он надел городской костюм, приколол трехцветную кокарду и поехал на смотр муниципальной армии. Командование артиллерией поручили полковнику Шенелетту, офицеру, испытанному в боях, и гражданину, уважаемому за свои добродетели. Граф Вирье был назначен командующим кавалерией. Знаменитый оратор Учредительного собрания, в начале революции он отстаивал права нации, но, с тех пор как Национальное собрание уничтожило круг, куда аристократия хотела запереть среднее сословие, все намерения революции казались ему крайними, а все поступки — преступлениями. На своей родине, в Дофине, и в Лионе он агитировал за изгнанную монархию. Как человеку, принадлежащему к знатному роду, преследуемой касте и гонимой религии, гражданская война казалось ему трижды священной. Лион, назначив его помощником главнокомандующего, заранее дал Франции понять если не цель, то подоплеку своего возмущения.
Конвент, со своей стороны, принял вызов с непоколебимой решимостью. Он приказал Келлерману, главнокомандующему Альпийской армией, покинуть границы и сконцентрировать все силы вокруг Лиона.
Келлерман принадлежал к воинам, созданным более для того, чтобы предводительствовать солдатами, чем вмешиваться в споры партий, охотно становившимся вождями войск республики, но не исполнителями ее жестокостей.
Прозвище Южного Мария приводило его в содрогание. Он выжидал, пробовал вступить в переговоры, несколько раз обращался к лионцам с требованием смириться. Все оказалось бесполезным. Лион ответил ему условиями, предписывавшими Конвенту отречься от 31 мая, отменить все меры, принятые с этого дня, восстановить в должности жирондистских депутатов и осудить самого себя.
Осаждающая армия заняла свою позицию в первых числах августа. Она разделилась на два лагеря. Лагерь у Гильотьера, состоявший из десяти тысяч человек с сильной артиллерией, под командованием генерала Вобуа тянулся вдоль Роны и преграждал лионцам путь в Дофине, Савойю и к Альпам. Миребельский лагерь, расположенный с северной стороны Роны и до Соны, угрожал предместью Круа-Русс.
По мере того как осаждающие колонны переходили на свои позиции, они заставляли войска Преси искать защиты в укрепленных постах, за редутами или городскими валами. Таким образом Преси приучал к войне свою подвижную армию, насчитывавшую около 10 тысяч сражающихся. Он образовал из этого наемного войска и из юных волонтеров ядро для внутренней охраны города. Воодушевленные идеей защиты своего дела, страстно преданные своему генералу, эти молодые люди, почти все роялисты, стали армией героев. С ними-то Преси и совершил чудеса храбрости, сдерживая в течение более чем двух месяцев — среди колеблющегося, возмущенного и голодного населения — натиск всей Франции.
Бомбардировка началась 10 августа, в день, имевший для республики счастливое предзнаменование. Батареи Келлермана и Вобуа в течение восемнадцати часов непрерывно осыпали город раскаленными ядрами и разрывными бомбами. Вероломные знаки, сделанные ночью друзьями Шалье, обозначали кварталы и дома, которые надлежало сжечь. Таким образом, ядрам была намечена цель, а бомбы почти всегда разрывались на улицах, на площадях или над домами врагов республики. В эти зловещие ночи роскошная набережная Сен-Клер, площадь Белькур, порт Тампль, улица Мерсьер раз триста загорались от падавших и взрывавшихся снарядов. Население города решилось до последней капли крови защищать его укрепления. После того как жители пожертвовали своим очагом, имуществом, кровом, богатством, немногого стоило пожертвовать своей жизнью. Как только бомба описывала кривую над улицей или крышей, они бросались не бежать, а тушить ее, вырывая фитиль. Если это им удавалось, они относили ее на городские батареи, чтобы отправить обратно неприятелю. Все городское население разделилось на две части, одна из которых сражалась на укреплениях, а другая тушила пожары, приносила на аванпосты боевые припасы и продовольствие, переносила раненых в госпитали, перевязывала раны и хоронила мертвых. В национальной гвардии, находившейся под командой Мадинье, насчитывалось тридцать шесть тысяч штыков. Она обуздывала якобинцев, обезоруживала клубистов, заставляла исполнять требования народной комиссии и отправляла на наиболее опасные посты многочисленные отряды волонтеров.
