Грегори Дуглас - Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы
С. Нет, нет, давайте по порядку. Все, что вы говорите, интересно.
М. Ага. Все интересно, но говорит ли он правду? У меня имеются некоторые документы обо всем этом, но я говорю, что это академический случай и, конечно, с точки зрения участников, трагедия. Я представляю себе драматурга, пишущего киносценарий на этом материале, и лишенного воображения полицейского типа меня, который является плохим рассказчиком, но начнем.
Это было, насколько я помню, в середине лета 1942 года, когда моя жена обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что не должна вмешиваться в мою деятельность, хотя изредка и пыталась получить от меня информацию по тому или другому поводу. Я никогда ничего ей не сообщал, и когда я писал доклады дома, то научился, как Леонардо, писать наоборот, и она не могла прочитать то, что у меня было на бумаге.
С. Вы пользуетесь старинным шрифтом, его очень трудно разобрать. Не так трудно, как у Геббельса, но все же.
М. Она пришла ко мне с просьбой, чтобы я выслушал ее хорошую подругу из Пазинга, женщину, которую она знала с детства. Когда я спросил, в чем дело, Софи сказала, что племянник ее подруги попал в исправительную тюрьму, а подруга знает, что он не виноват.
Я попытался избежать тоскливого разговора, объяснив жене, что не занимаюсь уголовными делами, только случаями политического шпионажа и так далее. Однако это ее не остановило, и она напоминала мне об этом несколько дней, пока я в конце концов не согласился увидеться с её подругой. Это было намечено на воскресенье, и я могу вас уверить, что я любил помузицировать или почитать книгу в воскресенье вместо того, чтобы слушать длинные истории о семейном горе и несправедливости, постигшей любимого племянника. Несмотря на это, я встретился с женщиной в саду и после лицемерных взаимных приветствий мы сели. Бедная женщина, боясь меня, опустилась на край садового кресла, ее руки были сложены на коленях, словно она ждала, что ее арестуют и закуют в цепи. Я знал, что моя жена ждала, что произойдет, и я придал всему происходящему респектабельный вид и предложил ей чашку настоящего кофе и кексы.
Итак, история, которую она рассказала, была действительно мрачной. Ее племянник, которому еще не было двадцати, член организации «Гитлерюгенд», на хорошем счету и хороший, если не блестящий, студент, был арестован криминальной полицией за то, что украл ценное оружие из коллекции, принадлежащей одному из семьи Виттельсбахов. Вы знаете, это бывшие короли Баварии. Да, эти Виттельсбахи… Приятные люди, но совершенно безумные. Случай представлялся совершенно ясным и законченным, и я сразу же сказал ей в мягкой форме, что ей лучше заняться делом в рамках судебной системы или, возможно, послать Гитлеру петицию, надеясь на его снисходительность. О, не гримасничайте, он получал их множество и действительно реагировал на некоторые из них.
Тем не менее она продолжала говорить. Отец юноши был убит во Франции в 1940 году, а его матери так стыдно за него, что она не может даже посещать его в тюрьме. Но, несмотря на это, она верит в него и должна видеть раз в месяц. Так трогательно. Я полагаю, она приносила ему сдобные булки, которые охранники имеют на ланч. Такие вот дела. Ее племянник сказал ей во время последнего посещения…
С. Последнего посещения? Они казнили его?
М. За кражу какого-то старого оружия? Я думаю, нет Я имел в виду ее последний визит месяцем раньше. Во время этого посещения он сказал ей, что людей, которые на самом деле украли эти предметы старины, он считал своими друзьями, а они обвинили его, хотя, она сказала мне, он ничего об этом не знал.
Мой бог, если бы я получал по марке за каждую такую историю, выслушанную раньше, я бы уже давно купил прекрасный «мерседес». Но я должен был выглядеть участливым, чтобы моя жена осталась довольна, и женщина продолжала. Друзья был родственниками Вагнера, гаулейтера Мюнхена и старого друга Гитлера. Вот почему, она сказала, судьи запихнули ее драгоценного племянника в тюрьму и позволили настоящим виновникам уйти.
В то время у Вагнера случился удар и он отошел от дел, но Гитлер сохранял за ним место гаулейтера, приказав Гейслеру замещать его на этот период. Я по-прежнему не имел намерения связываться с этим делом, даже если все так и было. Я не люблю вмешиваться в дела, которые не являются моей обязанностью и, кроме того, могут доставить мне неприятности.
Она все продолжала об этом; о несправедливости и о том, как начальству все сходит с рук.
С. Генри Менкен говорил, что не существуем правосудия, потому что люди хотят привилегий, а не равноправия перед законом.
М. Менкен немец или нет?
С. Но…
М. Мы можем продолжить теперь. Я пытался найти способ отделаться от нее, но без грубости, когда она упомянула, почти как мысль, пришедшую в голову слишком поздно, о том, что ее племянник говорил ей. Она сказала ему, что знает мою жену и будет разговаривать со мной. Он, в свою очередь, сказал ей, что знает о деле «Белой Розы» и знает, кто в этом замешан.
Я от этого подпрыгнул, скажу я вам. Мы знали об этих опасных листовках, призывающих к измене, что рассылались по почте и распространялись в Мюнхене. Мы думали, что здесь замешаны студенты из университета, но там было так много студентов и так мало офицеров гестапо, что это было безнадежной задачей. Листовки, которые были очень антигитлеровскими и антивоенными, по-прежнему появлялись, а университет был моей территорией. И тогда я стал менее безразличным и более профессиональным.
Я всегда ношу блокнот, как вы могли наблюдать, хотя сейчас он в папке из кожи страуса, а в те дни это были просто листочки бумаги в дешевой картонной обложке. У меня было много вопросов к ней, я делал пометки. Это так ее взволновало, что она неоднократно возвращалась к фактам, забыв о бедном племяннике.
Как она сказала, племянник знал людей, связанных с этим делом, но прокурор не захотел его слушать, ведь обвинение ему пришлось бы выдвинуть против родственников Вагнера, и он спешно провел его сквозь судебные коридоры прямо в тюрьму. Я хорошо мог понять желание прокурора не связываться с одним из самых влиятельных, с большими связями партийных чиновников в его области.
Я подумал, что должен вникнуть во все это лично, и записал все факты о листовках, которые она могла мне дать. Меня совсем не заботило старое оружие. Дело состояло в том, чтобы племянник дал мне информацию, которая у него могла быть о листовках и тех, кто их писал, а оружие и его наказание оставить в стороне. Вы знаете, как это бывает. Смутные обещания могли быть даны, а позже их можно забыть. Мы делаем это все время, и, я уверен, вы также.
Она плакала, когда я провожал ее. От радости. Она чувствовала, что я собираюсь открыть врата тюрьмы, словно ангел, освободивший св. Павла из темницы. Моя жена была счастлива переменам, и я смог играть на фортепьяно без помех.
Итак, это становилось официальным делом, по крайней мере на время. Никогда бы не подумал – домашние радости… это не продолжалось очень долго. Во всяком случае, это не то, о чем вам стоит переживать. Здесь должно быть замолвлено слово за монашеское существование, не так ли?
С. Вам непременно надо переходить на личности?
М. Удовольствие для меня, должен сказать. Так на чем мы остановились? Любящая тетушка села на поезд в Мюнхен, и в понедельник я заказал в срочном порядке материалы на племянника. Хотел бы я знать, что подумал прокурор в Мюнхене, когда от шефа гестапо поступил срочный приказ прислать дело этого молодого человека. Документы пришли к концу недели, и я взял их домой, чтобы не спеша прочитать на досуге. И что я обнаружил? Ничего о листовках. Складывалось впечатление, что кто-то изъял их из дела. Единственным упоминанием о связи с Вагнером была неопределенная ссылка на «некоторые возмутительные утверждения», сделанные заключенным. Так что мы имели лишь опосредованное подтверждение.
Племянник и в самом деле был хорошим студентом, верным, активным участником движения «Гитлерюгенд» и прежде имел незапятнанную репутацию и, я должен сказать, официально доказанную кражу. Не было ничего в его предыстории, что указало бы на то, почему он ворвался в резиденцию Виттельбахов и украл старинное огнестрельное оружие. Насколько я мог заметить, он не интересовался подобными вещами, хотя у него было очень немного денег и его мать жила на маленькую пенсию. У него вообще не было каких-либо пороков. Он не курил и не пил, у него не было постоянной девушки, не имел сексуальных пороков и, я отметил это с интересам, считался хорошим шахматистом. Местный шахматный клуб был единственной организацией, кроме обычной партийной группы, к которой он принадлежал.
Как преданный шахматист, я признаюсь в легкой симпатии к этому человеку, но мой решающий интерес был направлен на листовки. Взвесив все обстоятельства, я решил сам допросить его, для чего решил привезти его в Берлин. И когда последовало распоряжение сделать это, воцарилось оцепенение не только в офисе прокурора, но также и в гаулейтунге.
