Б Николаевский - История одного предателя
Отношения с Герасимовым у Азефа в этот период были самые лучшие. Степень доверия, которым Азеф пользовался в глазах Герасимова, можно поставить вровень только со степенью доверия, которым он же пользовался в глазах своих коллег по Центральному Комитету: в обоих этих случаях доверие было почти безграничным. Задачею их совместной работы ставилось недопущение покушения на царя, а первым и необходимейшим условием считалось предупреждение возможности разоблачить Азефа. Каждый шаг расценивался под углом его значения с точки зрения "бережения Азефа". Об арестах членов Центрального Комитета и в особенности членов Боевой Организации, не возникало и речи.
Наоборот, если Охранное Отделение иногда по случайным сведениям и без ведома {309} Герасимова производило аресты кого-либо из членов последней, то Герасимов прилагал все усилия для устройства побега этим арестованным, - и при том так, чтобы бегущие не догадались об игре, невольными участниками которой они становились. Никаких выдач от Азефа Герасимов не требовал: случай с Отрядом Лебединцева - единичное исключение.
Это, конечно, не значит, что Азеф не давал никаких сведений. О внутренней жизни Центрального Комитета, а также о работе Боевой Организации, он по-прежнему рассказывал со всеми подробностями, - и Столыпин по-прежнему был в курсе всех нужных ему деталей. Иногда на основании его сведений производились и аресты, - но только на периферии и при том после того, как заранее было взвешено, не вызовет ли данный арест новых подозрений против Азефа. Если Азеф был против того или иного ареста, то всякие разговоры о нем прекращались. Центра во всяком случае не трогали.
Азеф был настолько уверен в этом отношении, что мог позволить себе роскошь рассказа Герасимову о предстоящем поступлении в кассу партии денег от экспроприации в Чарджуе и при этом похвалиться, что из этих денег большая часть идет в его, Азефа, распоряжение: Герасимов не ставил даже вопроса о том, что Азеф должен дать указания для ареста этих сумм, - несмотря на то, что эта экспроприация вызвала особый гнев Столыпина, который отдал приказ во что бы то ни стало поймать организаторов и найти деньги (По сведениям Чернавского в деле ареста организаторов этой экспроприации Азеф некоторое содействие полиции оказал. Но денег ей он, во всяком случае, не отдал.).
"Ведь я же знал, - не без своеобразного юмора прибавляет Герасимов, рассказывая об этом эпизоде, - что значительная часть этих денег все равно останется у нас так сказать в хозяйстве, - поступит в распоряжение нашего человека". Едва ли можно сомневаться, что только убедившись из подобных разговоров в возможности "лояльного" {310} отношения со стороны Герасимова и в этом деле, Азеф рискнул взять на себя организацию вывоза похищенных сумм из Туркестана: операция эта была проведена членами азефовской Боевой Организации с полным успехом . . .
При этих условиях неудивительно, что Азеф, столь сребролюбивый вообще, в отношении к Герасимову всегда выступал в роли почти что бессребреника: по утверждению Герасимова, за все время их совместной работы он ни одного раза не слыхал от Азефа просьб ни о прибавках, ни о наградных, ни о суммах на покрытие чрезвычайных расходов. Азеф безропотно довольствовался теми 1000 руб. месячного жалования, которые были ему положены Герасимовым еще в 1906 г.: основным источникам его доходов в это годы был не Департамент Полиции.
Едва ли нужно прибавлять, что доверие Герасимова к Азефу распространялось и на область их личных отношений: Азеф знал личный адрес Герасимова, который в этот период проживал конспиративно, под чужой фамилией и скрывал свою квартиру даже от ответственных служащих Охранного Отделения, - за исключением двух-трех наиболее доверенных лиц, Азеф был единственным из "секретных сотрудников" которому этот адрес был доверен, - и он имел право в экстренных случаях являться на эту квартиру в любое время дня и ночи, - только предварительно оповестив по телефону.
Нет никакого сомнения, что такого рода отношениями с Герасимовым Азеф пользовался для того, чтобы выяснить степень осведомленности полиции о внутренних делах партии социалистов-революционеров помимо информации, приходящей от него, Азефа. Характер разговоров, которые велись между ним и Герасимовым, делает несомненным, что он имел возможность таким путем, установить, если не личности других полицейских агентов, то, во всяком случае, те круги, в которые эти агенты могли получать доступ и которых, следовательно, приходилось опасаться, {311} начиная игру против полиции. Равным образом из этих же разговоров неизбежно должен был для Азефа выясняться круг тех лиц, относительно которых в случае такой игры он мог быть совершенно спокоен. Здесь он действовал теми же приемами, какими в свое время он действовал в общении с Ратаевым, - конечно, только с большей осторожностью и осмотрительностью.
Посторонним телом в эту обстановку вклинивались личные дела Азефа, которые в этот момент начинают играть особенно большую роль в его жизни.
Многолетней двойной игре Азефа между революцией и полицией в области политики соответствовала его многолетняя же двойная игра и в области личной жизни. Он умел и ее вести столь же осторожно и тонко, как и игру политическую. В партийных кругах он сумел создать для себя репутацию примерного мужа и семьянина, безмерно привязанного к своим "законным" жене и детям. Элементы такой привязанности в его характере действительно имелись.
Он был чадолюбивым отцом, - и Г. А. Лопатин не напрасно называл его "чадолюбивым Иудой". Но эти элементы искренней привязанности к семье у Азефа всегда мирно уживались с большой любовью ко всякого рода приключениям "на стороне". Еще в студенческие годы, по-видимому, именно такого рода привычки Азефа дали основание студентам-коллегам, имевшим возможность поближе заглянуть в его интимную жизнь, прозвать его "грязным животным". Таким он и был в действительности, и сухие записи филерского наблюдения в течение позднейших лет пестрели заметками о ночах, проведенных Азефом в публичных домах и других злачных местах особого назначения. Сдержанный дома, когда его жизнь была доступна наблюдениям товарищей по партии, он давал волю своим действительным наклонностям, когда пускался в поездки "по партийным делам", - по России и по загранице. И именно эти стороны его личной жизни составляли особенно значительные {312} статьи его расходного бюджета, именно для них ему нужны были такие большие деньги...
Зима 1907-08 г. г. была переломной для Азефа и в этом отношении. Ему доходил четвертый десяток, - т. е. приближался тот срок, когда степенеют и обычные завсегдатаи мест легкого увеселения. А у Азефа имелись и свои особенные причины, толкавшие его в этом направлении: угроза разоблачения, становившаяся все более и более вероятной, грозила для него, помимо всего прочего, потерею и семьи. Его жена оставалась все тою же идеалистически настроенной революционеркой, какой она была в начале их знакомства.
В свои сношения с полицией Азеф ее не посвятил, - об этом не могло быть и речи. Она искренне считала, что ее муж-герой революционного долга, который живет под вечной угрозой ареста и казни. Для Азефа не было сомнений, что в случае его разоблачения, жена, - когда она убедится в правильности этого разоблачения, - как это не будет ей трудно, пойдет на полный разрыв с ним. А перспектива остаться совершенно одиноким ему не улыбалась.
Он хорошо знал старый завет старого и многоопытного еврейского бога: невместно человеку быть едину... А потому теперь, готовясь к розыгрышу своей последней игры и учитывая все возможные комбинации ее исхода, он был не прочь завести "постоянную связь", которая могла бы в случае нужды дать ему суррогат семейного счастья.
Такую связь судьба ему послала в лице кафешантанной певицы г-жи N. Впервые они встретились 26 декабря ст. ст. 1907 г., точную дату дает сам Азеф в одном из своих позднейших писем к г-же N, - в известном тогда петербургском кафе-шантане "Аквариум", подмостки которого г-жа N украшала своим присутствием. Их "роман" начался с первой же встречи: он был начат во время богатого ужина и закреплен на квартире г-жи N, куда они после ужина поехали. "С тех пор мы никогда не разлучались", - писал Азеф г-же N через девять лет из камеры {313} берлинской тюрьмы, не без сентиментальности вспоминая об этом приятном эпизоде своего прошлого.
Г-жа N настолько прочно вошла в жизнь Азефа и внесла так много характерных и красочных черточек в его биографию, что она имеет все права на внимание и к ней самой.
В период своего первого знакомства с Азефом она была уже довольно заметной звездой на кафешантанном небосклоне Петербурга. По происхождению она была немкой из мелко-буржуазной семьи одного провинциального городка Средней Германии. У нее сохранилась семейная карточка от времен ее юности: вся семья снята за чайным столиком в саду, под яблонями. Нет сомнения, что это была по-мещански добродетельная и по-мещански благочестивая семья, которая сызмала внушила дочери твердую веру в незыблемость "четырех К" в жизни немецкой женщины: Kaiser, Kirche, Kinder und Kuche. Г-жа N осталась в душе верна этим внушениям и позднее, и еще в 1924-25 г. г., в беседах с автором этих строк, больше всего скорбела о том, что соображения формального характера не позволили Азефу осуществить ее заветное желание и хотя бы перед смертью оформить их отношения путем "законного брака". Но эти взгляды не помешали ей, прямо со школьной скамьи, пуститься в далекую Россию отнюдь не для проповеди семейных добродетелей.
