Алексей Кофанов - Тайные смыслы Второй мировой

Снабжение продовольствием пришлось организовывать через Ладогу. Первые баржи с грузом приплыли уже 12 сентября, но 10 ноября озеро начало замерзать. Пришлось прерваться на две недели, пока лед не окреп, чтоб выдержать автомобильную трассу. Работала лишь транспортная авиация.

И в ноябре ленинградцы начали умирать от голода… За всю блокаду голод убил больше 641 000 человек. [441]

Меня будоражит один факт. Во Всесоюзном институте растениеводства на Исаакиевской площади хранились образцы зерновых культур — тонны семян, еда! Но сотрудники института не тронули ни единого семечка. От голода умерли 28 человек… Какое НКВД могло их напугать?! Что может быть страшнее голодной смерти?

Бессмертен подвиг этих людей, до конца исполнивших долг — рядом с запасами еды. Нужно истинно русское величие духа, чтоб постоянно преодолевать искушение спасти себя и свою семью.

Вдобавок зима 1941 — 42 годов была аномально лютой, холоднее окрестных зим. Отопление в домах не работало, пришлось обогреваться «буржуйками», сжигая всё, что могло гореть. А КПД у буржуйки низкий, топлива много надо…

Почти всюду отключились водопровод и канализация. Воду люди брали из прорубей — благо Нева не была такой грязной, как сейчас. А нечистоты просто выливали на улицу, где и трупов немало скопилось. Весной, оттаяв, всё это неминуемо вызвало бы страшную эпидемию — и потому в марте руководство города вывело людей на уборку улиц. Через силу, изможденных, но эпидемий удалось избежать.

Могло быть и хуже. Вы спросите:

— Почему немцы не разбомбили лед Ладоги в мелкое крошево? Трассы несомненно были известны разведке; бомбами зашвырять — а новый лед намерзнет лишь через несколько суток! Вот и нет Дороги жизни…

Ответ прост: вдоль трасс плотно стояли зенитные установки. Пулеметы — через каждые 500 метров, 20-мм пушки — через 2–3 км, 85-мм пушки — на островах и берегах. [442] Особо не побомбишь.

— Но немцы могли вывести войска на лед и атаковать трассу! — сообразите вы.

Да. И чтоб это предотвратить, специальная лыжная бригада стерегла выход на лед напротив Шлиссельбурга — сплошной цепью от Ленинградского до Волховского фронта. Там бойцы и жили — в снежных окопах и снежных землянках. [443]

Некоторые либеральные господа вещают, мол, «город следовало сдать — это спасло бы жителей».

Но реальность несколько иная.

Вот нацистский план относительно Ленинграда: «Окружить город тесным кольцом, затем артиллерийским огнем всех калибров и постоянным применением авиации сровнять его с землей. Возможные в таких условиях просьбы города о сдаче будут отклоняться (курсив мой. — А. К.), так как мы не можем решать проблему питания населения. У нас нет заинтересованности в сохранении даже части населения этого крупного города» [444].

В случае сдачи Ленинграда немцы уморили бы ВСЕХ.

Страшно касаться темы блокады. Стараюсь беспристрастно излагать факты, что-то объяснять, стыковать логически — но меня жжет.

Это мой город. Я люблю его.

Сотни раз я рисовал его, мерз на улицах, под дождем и в темноте — старался почувствовать его душу. Городской пейзаж — это ведь не просто домики срисовывать, это попытка разглядеть Лик Города, слиться с его мистической сутью. Я всматривался в него годами.

И Город впустил меня. Я научился чувствовать штукатуркой его стен, как собственной кожей. Это дар — но порой это и проклятие…

До слез больно, невыносимо вновь бередить подробности его мучений. Не могу, ребята… Дам лучше слово очевидцу.

Знаменитый художник Анна Петровна Остроумова-Лебедева всю блокаду жила в Ленинграде. В начале войны ей исполнилось 70 лет… Вот фрагменты из ее дневника.

3 июля 1941

Слушала с сердечным волнением мудрую речь товарища Сталина. Слова его вливают в душу спокойствие, бодрость и надежду.

У нас организовали круглосуточную охрану дома. Сестре и мне назначили дежурить по три часа. Надо сидеть на соседней лестнице и сторожить чердак. Если упадет зажигательная бомба — немедленно сообщить пожарному звену.

4 августа

Александровская колонна стоит в лесах, но они пока не достигают верха. Ангел не укрыт и резко чернеет на светлом небе.

Купола Исаакия выкрашены в темно-серую краску. Со всех четырех сторон выстроены глухие заборы. Они вплотную прилегают к нижним ступеням. Все пространство от нижних ступеней и до самых верхних засыпано песком.

Памятник Петру Великому упаковывается. Всадник и лошадь заключены в двухэтажный деревянный ящик, который своим основанием стоит на верхней площадке гранитного пьедестала. Вверху на ящике имеются два горизонтальных перекрытия. И это жаль, так как на их плоскости могут задерживаться зажигательные бомбы. Вероятно, и эта площадка будет покрыта мешками с песком.

У набережной, около Сената, стояла огромная барка с песком. Непрерывная вереница людей: мужчины возили в тачках, женщины вдвоем на небольших носилках переносили песок к основанию памятника. Постояла, посмотрела. Было стыдно от сознания, что сама не работаешь, не помогаешь людям укрывать родной город. Зарисовать побоялась — город на военном положении.

16 августа

Напряжение растет. Решено эвакуировать из города женщин и детей, так как Ленинград будут защищать до последних сил, и что при этом будет происходить — никому не известно…

Всех волнует один и тот же вопрос: уезжать ли? куда и как? с какой перспективой на будущее? как в неизвестном месте вновь налаживать жизнь, бросив насиженные, обжитые квартиры? Бедные ленинградцы! Я твердо хочу остаться на все страшное впереди.

9 сентября

Четвертый день враг бомбит Ленинград. Началось с того, что тяжелый снаряд ударил в дом на Глазовой улице около Лиговки. На следующий день самолеты бомбили Московский вокзал. Попали на вокзальный двор и в несколько домов на Старо-Невском проспекте. Дома очень пострадали.

Сегодня было очень страшно. Тревога началась вечером. И как раз над нами, в зените, произошел воздушный бой между нашими и вражескими самолетами. Во дворе у нас собрался народ. Все смотрели на небо и оживленно обменивались мнениями. Внезапно с большой быстротой поднялось над строениями огромное белое кучистое облако, которое постепенно окрашивалось в красный цвет. Оно быстро росло, чрезвычайно красиво освещенное заходящим солнцем. По мере захода солнца краски облака темнели, принимая зловещий вид. Как потом стало известно, горели Бадаевские продуктовые склады.

Только кончилась эта тревога, как началась вторая. Особенно было противно, когда падали воющие фугасные бомбы. Немцы — наивные люди, думали этими ревущими бомбами вызвать у ленинградцев панику. Уже далеко сверху был слышен их вой. Он быстро нарастал с приближением к земле, потом раздавался оглушительный грохот. Вот это ожидание и вопрос — куда она упадет — тяжело действовало на нервы. Хотелось втиснуться в землю…

В доме оставаться нельзя было, и мы вместе с соседями забрались в земляную щель, вырытую на дворе, где и просидели до трех часов утра.

17 сентября

Вражеские войска заняли половину Пулкова, а наши отступили к Средней Рогатке. Жители этого района, которых на днях оттуда выселили в центр города, несмотря на стрельбу и всякие страсти, возвращаются к своим жилищам. Кто за вещами, а большей частью копаются на огородах, собирая картофель, капусту и всякие другие овощи. Все стараются запастись продуктами, так как приближается неотвратимый голод. Некоторые здесь же погибают от снарядов на глазах у всех.

16 ноября

Я всем существом своим, умом, душой и сердцем сознаю, что нам сдавать Ленинград нельзя. Погибнуть, но не сдаваться!

Поражает количество покойников, которых везут по городу по всем направлениям, на телегах или просто на детских салазках. Не видно за ними провожающих: редко один, два человека.

9 декабря

Сидим без электричества вот уже пятый день.[209] Сейчас самые короткие дни в году. Только около десяти часов появляется дневной свет, а в половине третьего уже начинает темнеть. Даже коптилки нельзя употреблять — в них нечего наливать. Это невероятно угнетает психику.

Ленинградцам некуда укрыться. Многие перестали ходить в бомбоубежища после неоднократных случаев, когда бомба, пронизав дом, проваливалась вниз и там взрывалась. При этом сразу погибало много народу.

Я угнетена, но считаю своим долгом всех ободрять и поддерживать надежду на лучшее, на светлое. Я тогда чувствую, что недаром живу. Мое убеждение, что наша чудесная армия отстоит наш город.