Александр Зданович - Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)
Учитывая изложенное, ГПУ требовало активизировать работу, быть ближе к красноармейской массе.
Практически аналогичной была реакция органов госбезопасности и в январе 1924 г. в связи со смертью В. Ленина.
Ф.Дзержинский, назначенный председателем комиссии по организации похорон председателя СНК, прежде всего посчитал нужным мобилизовать все силы ОГПУ, а особистам указал в своей телеграмме на необходимость содействовать командованию в поддержании морального духа армии[659].
Теперь оперативный штаб ОГПУ возглавил Г. Ягода — заместитель начальника СОУ и руководитель Особого отдела. По нескольку раз в день проходили заседания штаба, на которых оценивалась поступившая с мест информация. Особое внимание, безусловно, уделялось частям Московского гарнизона. Начальник Особого отдела 14-й Московской дивизии доложил, что «связь по частям с осведомителями налажена. Прием производится беспрестанно. На конспиративных квартирах установлено дежурство. Сводки будут предоставляться к 11.00 утра и 10.00 вечера каждый день»[660].
По подсчетам Краснодарского историка А. Рожкова, в траурные дни были задействованы все осведомители в 26 воинских соединениях и воинских частях, в 31 военном учреждении (включая РВС СССР, Штаб РККА, Морской штаб Республики), в 8 военно-учебных заведениях и курсах, на 19 объектах военной промышленности в Москве и ближайшем Подмосковье[661].
Согласно директивам командования МВО, согласованным с Особым отделом, все воинские части переводились на казарменное положение, увольнения запрещались. Это позволяло снизить вероятность распространения слухов, не допустить фактов агитирования военнослужащих в антиправительственном духе со стороны враждебных элементов из числа гражданских лиц. Одновременно казарменные условия давали возможность активнее задействовать негласный аппарат для максимально быстрого получения нужной информации. Как еще один источник получения информации о политических настроениях красноармейцев, использовался досмотр корреспонденции военнослужащих подразделениями отдела политконтроля (ПК) ОГПУ.
В целом, ничего настораживающего чекисты не выявили. Основным лейтмотивом высказываний бойцов и младшего комсостава и содержанием их писем было неподдельное сожаление о кончине «вождя пролетариата» и опасение, что внешние силы могут пойти на военную авантюру против нашей страны и разразится новая война[662]. Командный состав больше тревожили возможные кадровые перемещения в РККА Никаких антиправительственных проявлений в войсках особистами зафиксировано не было. Указанная выше реакция основной массы военнослужащих на такое важное политическое событие, как уход из жизни основателя советского государства, не дает еще оснований для вывода об эффективной борьбе особых отделов, а также политических и командных кадров с негативными проявлениями в войсках. Скорее другое. Вполне спокойная обстановка и отсутствие резких антисоветских действий со стороны красноармейцев (в большинстве своем крестьян) объясняется относительно успешным развитием (в рамках НЭПа) сельского хозяйства 1923 г. Именно тогда впервые был возобновлен экспорт хлеба[663]. В течение 1922–1923 гг. высшие органы государственной власти неоднократно возвращались к регулированию продовольственного налога, стремясь избежать обострения обстановки на селе. В мае 1923 г. появился декрет о едином сельскохозяйственном налоге, позволявшем крестьянам частично рассчитываться деньгами. В июле того же года на основе ряда декретов некоторые льготы получили бедняки с целью облегчения их налоговых обязательств.
Что же касается оперативной деятельности, то оценивая период 1922–1923 гг., заместитель начальника ОО ОГПУ Р. Пиляр отмечал на Втором Всероссийском съезде особых отделов, что «места занимались только писаниной… оперативной работы никакой, сама работа… стала поверхностной, агентура разбухла в ущерб качеству, осведомление стало казенное»[664]. Поэтому говорить об активном влиянии чекистов на обстановку в войсках не приходится.
По-другому и быть не могло в условиях реформирования особых органов и медленного (в силу различных причин) восстановления их боевитости.
Однако события развивались независимо от того, готовы ли к ним были органы госбезопасности. Период с конца 1923 по начало 1924 г., с точки зрения обеспечения политической лояльности армии существовавшему режиму, был достаточно опасным.
Международная обстановка серьезно обострилась уже во второй половине 1923 г. Надвинулась опасность новой войны. Деятели Коминтерна усиленно готовили «германский Октябрь». В советском руководстве рассматривался даже такой вариант развития событий, когда части Красной армии могли быть двинуты на помощь немецким коммунистам через территорию Литвы и Польши. В связи с этим принимались некоторые подготовительные решения, продиктованные условиями того или иного политического момента. В то же время результаты обследования войск и штабов специальной комиссией ЦКК РКП(б) показали, что «Красная армия боеспособной силы не представляет»[665].
В связи с резким ухудшением здоровья В. Ленина и осознанием другими руководителями большевистской партии, что к активной деятельности он уже не вернется, обострилась борьба за лидерство. Основными претендентами на власть являлись глава военного ведомства Л. Троцкий и поддерживаемый другими членами Политбюро И. Сталин.
От решения вопроса, в чьих руках находится контроль над армией, чью сторону примут ключевые военные фигуры, самым непосредственным образом зависел исход этой борьбы.
А между тем уже с 1922 г. из-за рубежа, из кругов белой эмиграции стали поступать через агентуру ГПУ тревожные сигналы о появлении бонапартистских тенденций в высших военных сферах. В этой связи нередко фигурировала фамилия командующего Западным фронтом М. Тухачевского.
Некоторые авторы исторической и художественной литературы, опираясь на материалы реабилитации «красного маршала», утверждали, что чекисты сами использовали имя М. Тухачевского в операции «Трест» и именно в контексте его бонапартистских устремлений[666].
Однако это не соответствует действительности. Многие видные деятели белой эмиграции лелеяли надежду на перерождение Красной армии в национальную, и решающую роль в этом процессе, по их мнению, должна была сыграть советская военная элита. Особо здесь стоит выделить представителя П. Врангеля в Берлине генерала А. фон Лампе, в дневнике которого начиная с 1920 г. можно найти немало упоминаний о М. Тухачевском как о «революционном Бонапарте»[667].
Тему взглядов белоэмигрантов на возможную роль М. Тухачевского в развитии событий подробно исследовал известный отечественный историк С. Минаков в своих монографиях о советской военной элите[668].
Его выводы подтверждаются проведенным нами анализом материалов операций «Трест» и «С-4», хранящихся в Центральном архиве ФСБ РФ. Чекисты лишь использовали в ходе оперативных игр с белой эмиграцией уже устоявшуюся в умах и документах многих известных изгнанников мысль об особой якобы роли М. Тухачевского в предстоящем изменении существовавшего в нашей стране режима.
Но, в отличие от С. Минакова, мы не поддерживаем мысль о реальности существования заговора на Западном фронте в 1923 г. под руководством самого командующего.
Основным источником для своих утверждений С. Минаков берет дневник генерала А. фон Лампе и некоторые публикации эмигрантской прессы. Далее он анализирует приказы по личному составу, отразившие перемещения по службе и аресты близких к М. Тухачевскому командиров. Все это он подает как действия Особого отдела ГПУ Западного фронта по предупреждению возможного вооруженного выступления против власти некоторых соединений и частей во главе с М. Тухачевским[669].
Мы можем с полным основанием утверждать, что С. Минаков добросовестно искал аргументы в подтверждение своей научной гипотезы. Отсутствие же в его распоряжении необходимых материалов отечественных спецслужб (в силу их практической недоступности для гражданского исследователя) не позволило ему сделать правильный вывод.
А что же было на самом деле?
Действительно, 13 декабря 1922 г. Особый отдел ГПУ Западного фронта арестовал 1-го помощника начальника штаба Н. Варфоломеева, начальника мобилизационного отдела И. Алексеева и некоторых других сотрудников штаба. Что послужило причиной арестов, становится ясным из найденного нами в архиве ФСБ РФ отчета Особого отдела фронта. Там прямо указывается на факт утраты в штабе нескольких особо секретных, в том числе и мобилизационных документов, за сохранность которых и отвечали упомянутые выше должностные лица[670].
