Юлиан Семенов - Без единого выстрела
Так говорил попутчикам сам его хозяин, почтенный и ученый человек из Дамаска. Что же касается каких-то заметок и записей, которые он делал во время привалов, то это благочестивые мысли, которые посетили его в пути. Надлежит записать их, дабы не ушли они вслед за быстротекущим временем, как уходит в песок вода.
Когда беспокойство спутников дошло до «господина из Дамаска», половина неба подернулась уже серой пеленой и солнце стало меркнуть. Предчувствуя беду, закричали верблюды и ускорили шаг, переходя на бег, не дожидаясь окриков и ударов погонщиков. Караваи ускорил ход, хотя уйти от «афганца» было невозможно и впереди до вечера не было никакого селения, где можно было бы укрыться. Обрывистый же и скалистый берег Мургаба не обещал защиты.
Видно, «господин из Дамаска» никогда не попадал под губительное дыхание «афганца» и страх этих людей ему был непонятен. Возможно, этот страх и губит их, не давая им выжить? Песчаная буря — разве может она убить человека? Скользнув рукой под бурнусом, он нащупал залог своего спасения — две медные фляжки с водой. Этого не полагалось делать, идя с караваном, где воду везли для всех в больших бурдюках, навьюченных на верблюдов. Но он решил подстраховаться, как делал всегда в жизни, и пока не раскаивался в этом.
Фляги, которые прятал он на себе, были такой же его тайной, как тяжелый револьвер на кожаном ремне, который висел у него на шее, скрытый, как и фляги, под широкой одеждой. Почти все, кто шел с караваном, были вооружены, но никто не таил оружия, как никто не прятал при себе воду. Каждый понимал, что он выживет, только если выживет караван.
Хотя «господин из Дамаска» казался самому себе очень предусмотрительным и скрытным, в первые же дни пути слуга его знал и о тяжелом револьвере, и о фляжках с водою. Но Рой помнил, что хозяин его -больной человек, ведь он сам говорит об этом. А когда человек болен, больны бывают и его мысли и чувства. С вежливостью, свойственной Востоку, Рой делал вид, что ничего не замечает, не догадывается ни о чем.
Между тем «афганец» настигал их. Набежал уже первый порыв ветра и тут же исчез, только на отдаленных барханах закружились на вершинах маленькие смерчи, предвестники того, что должно произойти считанные минуты спустя. Но велик аллах и многомилостив! Шедшие впереди закричали что-то и стали сворачивать с тропы, остальные, ускоряя ход, устремились туда же.
Высокий скалистый берег образовывал как бы обширный грот, углубление, отчасти защищавшее от ударов ветра. Люди и животные устремились туда, гонимые страхом. Но, бросившись туда с остальными, путешественник успел заметить, что, несмотря па всю панику продолжал соблюдаться какой-то негласный порядок и достоинство. Пожилых купцов и уважаемых людей расположили в глубине грота, у самой стены. Дальше расположились остальные — погонщики вперемешку с животными и воины.
«Господин из Дамаска» замешкался на секунду. По праву учености, нездоровья, а также потому, что он шел к гробнице на поклонение, его место было там, в глубине грота. Но гордость и самолюбие не давали ему сделать шаг в ту сторону. Это были чувства не из этой, из другой, предшествовавшей жизни. Он колебался только секунду, когда кто-то помог сойти ему с верблюда, другие взяли под руки, проталкивая торопливо от края, вглубь, ближе к спасительной защите стены.
Но секундное его колебание и растерянность были замечены Роем. Как мог хозяин его не знать своего места, того, что понятно каждому, будь он индиец или мусульманин? Впрочем, он нездоров — вспомнил Рой.
Прежде чем налетел первый удар ветра и туча песка начала свой чудовищный танец, «господин из Дамаска» успел вспомнить Евангелие.
Но это было тоже из другой, предшествовавшей жизни. Из жизни, где у него было английское имя. Где были высокие стены Оксфордской библиотеки с полками, уставленными до потолка древними книгами. Именно там впервые услышал он зов Востока. Когда другие студенты изучали фарси и турецкий, урду и арабский, готовя себя к карьере чиновников и дипломатов, он помышлял о другом будущем.
И вот он здесь.
«Господин из Дамаска» едва успел расположиться, как вдруг стало невозможно дышать — волна горячего, сухого воздуха ударила его и повалила вместе с другими. Падая, он закрыл голову, пряча лицо от тысяч мелких песчинок, которые с силой обрушились вдруг, откуда-то сверху.
Он закрыл глаза, но и с закрытыми глазами почувствовал, что стало совсем темно. Ему хотелось вздохнуть, но даже под плотной тканью горячий, сухой воздух был наполнен пылью, которой, казалось, было больше, чем самого воздуха. Легкие разрывались от удушья, и он вдохнул эту страшную смесь. В ту же секунду порыв горячего ветра прижал его к острому краю камня. Конец света не может быть страшней этого, подумал он и стал делать, чего не делал уже давно, — молиться. Кончился «афганец» так же внезапно, как налетел. Люди с трудом поднимались, помогая друг другу, освобождая животных от завалов песка. Пыль, мелкая песчаная пыль была везде — во рту, в волосах, в одежде. Болело все тело. С трудом, как после тяжелой болезни, «господин из Дамаска» подошел к своему верблюду и похлопал его по шее, давая команду встать.
Когда измученный караван приближался к селению, где должны были переночевать, на небе сияли крупные звезды и полная луна стояла высоко над горизонтом.
Если бы он, «господин из Дамаска», учился только в Оксфорде, не прошел потом долгой и непростой школы у некоего капитана англо-индийской службы, он не смог бы, наверное, сделать так, чтобы «афганец» сослужил ту службу, которую он сослужил. Именно в минуту опасности человек выдает себя. Так повторял ему капитан. Два человека, следовавшие с караваном, занимали его. Эти люди не должны были достичь Бухары. Или, по крайней мере, покинуть Бухару. Доказательством того, что «господин из Дамаска» сделал то, что ему надлежало сделать, будет письмо, которое везет один из них.
С этих-то двоих и не спускал он глаз в те последние мгновения, когда налетал «афганец». Оказалось, правильно сделал. Прав был капитан. Эти двое кашмирцев оказались не одни. Страх, тот самый страх, который владел в ту минуту всеми, заставил двух других, что все время следовали отдельно, выдать себя. Они так и исчезли вместе, прижавшись друг к другу, пока не прошла буря. Значит, всего их четверо. Это усложняло задачу. Но не более.
Утром, едва рассвело, караван покинул селение. Тогда-то, при свете дня, глазам всех предстали горестные Результаты вчерашнего. Сады стояли мертвые, словно обваренные кипятком, на ветках висела неживая листва, сморщенные, иссеченные песком и ветром плоды.
Когда караван выходил на дорогу, «господин из Дамаска» указал Рою на кашмирцев, на первых двух. Один из них был старше и значительней прочих. Письмо должно быть у него.
— Эти двое, — так сказал он, — огорчили меня. Я, недостойный, не берусь судить их. Пусть они предстанут перед праведным и нелицеприятным судом всевышнего. Он один ведает правду.
Так говорил «господин из Дамаска» потому, что знал всю систему иносказаний и понимал, как надлежит говорить с людьми Востока. И еще сказал он:
— Я не хочу, чтобы люди говорили о них дурное. У одного из них есть письмо. Пусть свидетельство этого письма не обременяет память о нем в глазах остальных людей. Рой только скосил глаза в сторону двух фигур, ехавших в десятке шагов от них, и, сложив ладонями руки, склонил голову.
В тот день и потом, вечером, когда прибыли в Мерв, он освободил Роя от всех обязанностей слуги, лежавших на нем. Рой был занят другим, более важным, главным делом.
Мерв встретил их тенистой прохладой узких глинобитных улиц. Арыки в это время года были особенно полноводны. «Афганец» не достиг города, и сады его изобиловали радующей глаз зеленью и плодами. На обратном пути, подумал он, можно позволить себе задержаться здесь день-другой. Почему бы между делом не осмотреть старую крепость, а главное, новые укрепления, о которых он слышал еще в Герате?
На следующий день, когда караван выходил за ворота приютившего их города, двое кашмирцев по-прежнему ехали впереди.
«Господин из Дамаска» не спросил Роя ни о чем. Сделав это, нарушил бы некий этикет, существующий в подобного рода делах. Человек знает сам, что ему надлежит сделать. И если он не совершил свои дела, значит, тому не представилось возможности. Такт требует доверия и терпения.
До Бухары оставалось всего два дня, два перехода, когда это наконец совершилось.
Страшная весть потрясла караван: двое кашмирцев, что следовали в Бухару по торговым делам, были найдены утром задушенными. То, как сделано было это, говорило, что совершили злодеяние те самые туги-душители, о которых до этих мест доходили только страшные толки.
Вскоре стали известны и убийцы.
Из-за того, что произошло, караван вышел позднее обычного. Тогда-то и недосчитались еще двух человек. Их искали и спрашивали о них, но они так и не объявились. Они скрылись, бежали. Почему бы стали они бежать, не будь они убийцами?
