На шумных улицах градских - Леонид Васильевич Беловинский
Церковная жизнь была именно общественной, и не только в смысле активного посещения храмов, крестных ходов и прочих уличных и храмовых церемоний людьми, но и в прямом смысле. Прежде всего, речь идет о ктиторстве: в каждом приходе избирался ктитор, или церковный староста, который должен был заботиться о благолепии храма и порядке в нем, о сборе средств на нужды храма и его причта. У ктитора было в храме даже особое место, рядом с которым продавали церковные свечи. Должность эта была весьма хлопотная и требовала больших личных расходов: церковные старосты поддерживали храм собственными, иной раз и немалыми деньгами. В то же время это была весьма почетная должность, так что богатые и известные в обществе люди активно интриговали при выборах ктитора. Кроме хлопот и расходов, это место приносило только славу и почет: никаких материальных или деловых выгод получить здесь было невозможно. Единственно лишь при избрании на третий срок ктитор мог быть награжден жалованным кафтаном: бархатным, обшитым галунами, с галунными петлицами на груди.
Кроме ктиторов, почетом пользовались и лица, делавшие большие вклады в храмы. Они некоторым образом составляли неофициальный совет храма. Здесь, кроме хлопот и расходов, даже и кафтана не полагалось. Однако богатые и знатные люди соревновались в пожертвованиях: почет был дороже. На фотографиях причтов нередко рядом с духовенством восседают и полные достоинства люди в приватном платье – церковные старосты и жертвователи. В старой России с иной, нежели сейчас, общественной психологией слава, почет и уважение окружающих стоили дороже денег, чинов и наград, паче же того стоило самоуважение.
Глава 4
Городская жилая застройка
Очень долго пестрой, соответствующей характеру города и социальной структуре его населения оставалась жилая застройка. По традиции еще в XIX в. разные категории населения продолжали жить «гнездами» в различных частях города, соответствовавших старинным слободам. Историк М. М. Богословский, вспоминая Москву 1870–1890-х гг., писал: «Часть Москвы, простиравшаяся от берега Москвы-реки и приблизительно до Малой Дмитровки и Каретного ряда, та часть его, по которой радиусами проходят улицы Остоженка, Пречистенка, Арбат, Поварская, Большая и Малые Никитские с запутанными лабиринтами переулков между ними, была преимущественно дворянской и чиновничьей стороною. Здесь, в черте кольца Садовой, а кое-где и выходя за это кольцо, были расположены по главным улицам большие барские особняки – дворцы с колоннами и фронтонами в стиле empire. Здесь же, и на главных улицах и по переулкам, было много небольших часто деревянных одноэтажных с антерсолями или с мезонинами дворянских особняков, нередко также с колоннами и фронтонами, на которых виднелись гербы с княжескими шапками и мантиями или с дворянскими коронами, рыцарскими шлемами и страусовыми перьями. Эти большие и малые дворянские особняки очень напоминали собой такие же барские дома в подмосковных и более отдаленных вотчинах, тем более что и самые дворы при них с многочисленными различными службами и хозяйственными постройками – сараями, погребами, конюшнями, колодцами – мало отличались от деревенских усадеб тех же владельцев» (17, с. 107). Эту дворянскую часть Москвы в секторе, начинающемся Волхонкой и ограниченном Остоженкой и Никитской, живший здесь в детстве князь П. А. Кропоткин называл, по аналогии с Парижем, «Сен-Жерменским предместьем». Москва считалась преимущественно купеческим и дворянским городом, и заселенные купечеством и дворянством урочища были наиболее типичными. «Из всех московских частей, быть может, ни одна так не типична, как лабиринт чистых, спокойных и извилистых улиц и переулков… известный под названием Старой Конюшенной.
Около пятидесяти лет назад (т. е. в 40-х гг. – Л. Б.) тут жило и медленно вымирало старое московское дворянство, имена которого часто упоминаются в русской истории до Петра I» (72, с. 7). И даже в суетной столице Империи, по словам князя В. А. Оболенского, «Тогда не было единого Петербурга. Петербург – центр и петербургские окраины жили совершенно обособленной жизнью. “Наш” Петербург, т. е. Петербург дворянско-чиновничий, был по площади в сущности небольшим городом. Таврический сад, Лиговка до Невского, Загородный проспект, Большой театр, Сенатская площадь и течение Невы, с захватом небольшой части Васильевского острова – вот примерные границы того Петербурга, где жили все наши родственники и знакомые, где мы росли, учились, гуляли, служили и умирали» (95, с. 10).
Разумеется, дворянская часть города была сосредоточена не только в строго определенном месте. В Москве до сих пор множество особняков и целых дворцов сохраняется в других частях города: в Хамовниках, Заяузье, на Разгуляе, Гороховом Поле и даже в считавшемся купеческим Замоскворечье. На этих улицах и в вязи переулков даже сегодня, после того, как Москва радикально изменила свой облик, редко встретится торговое заведение, и то только в новых постройках. «Лавки в эти улицы не допускались, за исключением разве мелочной или овощной лавочки, которая ютилась в деревянном домике, принадлежавшем приходской церкви» (72, с. 9). То же самое было и в других городах; недаром во множестве русских губернских городов центральная улица называлась Дворянской. «На самом темени высокой горы, на которой построена Пенза, – вспоминал Ф. Ф. Вигель, – выше главной площади, где собор, губернаторский дом и присутственные места, идет улица, называемая Дворянскою. Ни одной лавки, ни одного купеческого дома в ней не находилось. Не весьма высокие деревянные строения, обыкновенно в девять окошек, довольно в дальнем друг от друга расстоянии, жилища аристократии, украшали ее. Здесь жили помещики точно так же, как летом в деревне, где господские хоромы их так же широким и длинным двором отделялись от регулярного сада, где вход в него так же находился между конюшнями, сараями и коровником и затрудняем был сором, навозом и помоями» (23, с. 94). А в Орле на откосе над Орликом целое урочище носит литературное название Дворянского гнезда, хотя не так давно оно было застроено советскими многоэтажками; и здесь при немногих сохранившихся домах, например, при Доме-музее Н. С. Лескова, остатки обширных усадеб. В Нижнем Новгороде на Большой Печорке обосновались князья Шаховские и Трубецкие, Дельвиги, Аверкиевы, Бологовские, Бестужевы-Рюмины, Анненковы, а на Большой Покровке – Ульянины, Боборыкины, Зыбины, Улыбышевы, Вердеревские, в Жуковой и Тихоновской улицах жило дворянство не столь громких фамилий – так, как оно привыкло жить в деревне. «…Просторный двор, обстроенный многочисленными службами: кухнями, конюшнями, сараями, погребами и людскими, – продолжает описание московской «Старой Конюшенной» Кропоткин. – Во двор вели широкие ворота, и на медной доске над калиткой значилось обыкновенно: “Дом поручика или штабс-ротмистра и кавалера такого-то”. Редко можно было встретить “генерал-майора” или соответственный гражданский чин» (72, с. 9). В допожарной Москве большой двор имел под строениями около 1000 квадратных саженей – 4000 квадратных метров, средний – около 350 саженей, малый – менее 300 саженей, т. е. все же 1200 квадратных метров; разумеется, после пожара 1812 г. эти площади сократились, но ненамного. Описывающий Пензу Ф. Ф. Вигель родился в 1786 г., П. А. Кропоткин, вспоминавший Москву, –
