Сергей Романюк - Чистые пруды. От Столешников до Чистых прудов
Возвратимся к небольшой площади в центре Подколокольного переулка, которая превратилась в один из тихих московских уголков, где уже ничто не напоминает о страшном «дне» Москвы.
От нее надо пройти в Петропавловский переулок, где стоит церковь, служба в которой не прерывалась в советское время. Это прекрасный архитектурный памятник московского барокко — церковь Петра и Павла, «что на Кулишках» (№ 4). Это название сохранилось еще у нескольких церквей в этом районе — Всех Святых на Варварской площади, Рождества Богородицы на Солянке, Трех Святителей в Малом Трехсвятительском переулке, Св. Николая в Подкопаевском переулке. Словарь Даля дает несколько значений этого слова: «кулига, кулижка — клин земли, ровное место, чистое и безлесное; прогалинка, полянка, отличная растительностью; лужок на заводи, залив и самая заводь». Трудно представить себе, что церкви «что на кулишках» (не «кулижках», что было узкодиалектным словом — сейчас произносится это слово через букву «ш»), стоявшие на крутом южном склоне Ивановской горки, находились в какой-то заводи, скорее можно сказать, что они были построены на расчищенных участках леса, покрывавшего холм.
Церковь Петра и Павла известна по документам с начала XVII в., но находилась здесь значительно раньше. Она называлась также «у Старых конюшен» или «Петра и Павла Высокого» и «что у Яузских ворот на горке». Эти последние наименования отражают очень выгодную постановку ее здания на высоком и крутом берегу у впадения Яузы в Москву-реку. Существующее здание было построено в 1701–1702 гг. Главный ее престол освящен во имя Знамения Пресвятой Богородицы, южный придел — Казанской иконы, а северный — апостолов Петра и Павла.
В церкви находятся известные иконы Богоматери — Боголюбская, бывшая ранее в часовне у Варварской башни Китай-города, и Грузинская из разрушенной церкви у Воронцова поля. Колокольня, возведенная в 1771–1773 гг., гармонично дополняет ее изящный восьмерик. Напротив — небольшой домик священника (№ 5), построенный, возможно, в начале XIX в.
С 2002 г. церковь принадлежит Сербской церкви, является ее подворьем, представительством. Сербское подворье с 1874 г. находилось на Солянке в церкви свв. Кира и Иоанна, в 1918 г. его разогнали. История его рассказана в статье историка В. Ф. Козлова в майском номере «Московского журнала» за 1999 г.
От Хитровской площади отходит небольшой Хитровский переулок. На его углу с площадью в 1929 г. был построен жилой дом с коридорной системой планировки по проекту архитектора М. В. Крюкова (№ 2/13), который в 1980-х гг. занимало агентство «Новости». В этом переулке в XVIII в. находилась усадьба дипломата графа Ф. А. Остермана (№ 2/8).
Андрей Иванович Остерман
Она в начале XVIII в. принадлежала князь ям Голицыным, которые продали усадьбу в 1767 г. Михаилу Семеновичу Похвисневу, поддержавшему Екатерину в перевороте 1762 г. Он стал действительным камергером и сенатором, явился активным помощником Бецкого в устройстве Московского воспитательного дома, был его первым опекуном. Есть предположения, что именно он построил каменный в три этажа дом (сохранившийся с переделками в глубине двора), стоящий торцом к Хитровскому переулку и фасадом к Малому Трехсвятительскому. В начале 1776 г. вся усадьба покупается за 16 тысяч рублей у его вдовы Федором Андреевичем Остерманом, сыном Генриха или Андрея Ивановича Остермана, одного из самых ярких и противоречивых персонажей русской истории при Петре Великом и его потомках. Как писал его биограф, историки не раз описывали «нравственный облик великаго государственнаго мужа, его двоедушие, притворство, хитрость, вкрадчивость». Остерман попал в Россию и обратил внимание Петра знанием многих языков — его тут же определили переводчиком. Будучи и умным, и беспринципным, и карьеристом, он быстро выдвинулся на первые роли, принимая участие во многих дипломатических инициативах. После Петра он руководил всей внешней политикой Российской империи, но с воцарением Елизаветы Петровны его сослали, и в ссылке он скончался.
Сам Петр настоял на женитьбе Остермана на боярышне Марфе Ивановне Стрешневой, и плодом этого счастливого брака был старший сын Федор, воспринятый от купели царевной Анной Петровной. Он получил домашнее образование — его учителем был Г. Рихман, впоследствии академик и известный ученый, он, занимаясь атмосферным электричеством, трагически кончил свою жизнь: во время грозы был поражен шаровой молнией.
Федор Остерман сделал военную карьеру: когда отец его был на вершине власти, сын получил чин капитана гвардии Преображенского полка и, будучи 19 лет, награжден одним из высших орденов империи — орденом Александра Невского, но с падением отца у сына орден отобрали и послали в армейский полк на окраине империи. Остерман с отличием участвовал в Семилетней войне, где был тяжело ранен и получил чин генерал-майора. Потом он работал в Военной коллегии, стал генерал-поручиком и опять был награжден тем же орденом Александра Невского. Его 23 сентября 1773 г. назначают на пост губернатора Москвы, а с 1780 г. он становится сенатором. Он в уже пожилом возрасте брал уроки богословия у митрополита Платона и переписывался с ним, часто посещал Славяно-греко-латинскую академию, где «друг просвещения… всегдашним своим присутствием и внимательным слушанием ободрял и одушевлял проповедников Слова Божия», приглашал к себе университетских профессоров.
Переписка Ф. А. Остермана с историографом Герардом Фридрихом Миллером, продолжавшаяся в течение почти 18 лет, свидетельствует о духовных запросах его, его интересе к истории и философии, столь характерном для многих просвещенных вельмож XVIII в. Два корреспондента обменивались книгами и обсуждали прочитанное. Именно Остерман посылает императрице Екатерине II работу Миллера «Описание Коломны», одну из ранних краеведческих работ в России. В Москве он прославился необыкновенной рассеянностью, о которой ходили многочисленные рассказы.
В семье Остерман воспитывалась мать замечательного русского по эта Федора Ивановича Тютчева, Екатерина Львовна, по отцу из рода Толстых, а по матери из Римских-Корсаковых, рано оставшаяся сиротой: она приходилась племянницей жене Остермана, к которому она относилась как к отцу, — есть предположение, что сына она назвала Федором в его честь.
Сюда захаживал в гости гвардии поручик Иван Николаевич Тютчев, он сделал предложение Кате Толстой, и в 1798 г. состоялась свадьба. Молодые жили в имении Овстуг Орловской губернии, где у них родились сыновья Николай в 1801 г. и Федор в 1803 г. В доме в Трехсвятительском переулке у Тютчевых родились еще трое детей. Характер Ивана Николаевича был спокойный и доброжелательный, управляла всем его жена, и он был вполне счастлив. «Смотря на Тютчевых, — вспоминал М. П. Погодин, — думал о семейном счастии. Если бы все жили так просто, как они». И. С. Аксаков в биографическом очерке о Ф. И. Тютчеве писал о его отце: «Человек рассудительный, с спокойным, здравым взглядом на вещи, но не обладал ни ярким умом, ни талантами. Тем не менее в натуре его не было никакой узкости, и он всегда был готов признать и уважить права чужой, более даровитой природы».
Федя Тютчев был более похож на мать, «женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитой до болезненности. Отчасти по принятому тогда в светском кругу обыкновению, отчасти, может быть, благодаря воспитанию Екатерины Львовны в доме графини Остерман, в этом вполне русском семействе Тютчевых преобладал и почти исключительно господствовал французский язык, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собой, как в ту пору, так и потом, в течение всей жизни, велась не иначе как по-французски. Это господство французской речи не исключало, однако, у Екатерины Львовны приверженности к русским обычаям и удивительным образом уживалось рядом с церковнославянским чтением псалтырей, часословов, молитвенников у себя, в спальной, и вообще со всеми особенностями русского православного и дворянского быта. Явление, впрочем, очень нередкое в то время, в конце XVIII и в самом начале XIX века, когда русский литературный язык был еще делом довольно новым, еще только достоянием „любителей словесности”, да и действительно не был еще достаточно приспособлен и выработан для выражения всех потребностей перенятого у Европы общежития и знания.
В этой-то семье и родился Федор Иванович. С самых первых лет он оказался в ней каким-то особняком, с признаками высших дарований, а потому тотчас же сделался любимцем и баловнем бабушки Остерман, матери и всех окружающих. Это баловство, без сомнения, отразилось впоследствии на образовании его характера: еще с детства стал он врагом всякого принуждения, всякого напряжения воли и тяжелой работы. К счастью, ребенок был чрезвычайно добросердечен, кроткого, ласкового нрава, чужд всяких грубых наклонностей; все свойства и проявления его детской природы были скрашены какой-то особенно тонкой, изящной духовностью. Благодаря своим удивительным способностям учился он необыкновенно успешно».
