Роберт Масси - Николай и Александра
Императрица заявила: "Я вижу, что вы все делаете сравнения между собой и Столыпиным. Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности. Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало... Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять. Жизнь всегда получает новые формы, и вы не должны стараться слепо продолжать то, что делал ваш предшественник. Оставайтесь самим собою, не ищите поддержки в политических партиях; они у нас так незначительны. Опирайтесь на доверие Государя - Бог вам поможет. Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что - это для блага России".
В 1911 году, когда Столыпин распорядился провести расследование по делу Распутина, возмущение публики "художествами" лже-старца еще не выплеснулось наружу. Год спустя, когда преемником Столыпина стал В.Н.Коковцов, они стали достояниями гласности. В выступлениях левых депутатов Думы стали звучать обвинения в адрес "темных сил", стоящих у трона. Вскоре самым модным среди политиканов вопросов стал распутинский вопрос.
"Как это ни странно, - вспоминал в мемуарах Коковцов, - вопрос о Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего бушующего и не сходил со сцены почти все время моего Преседательства в Совете Министров". Октябрьским манифестом была отменена цензура, и в печати Распутина начали открыто называть подозрительным авантюристом, по указке которого назначались и смещались иерархи церкви и к мнению которого прислушивалась императрица. В газетах начали печатать обвинения и признания жертв распутинской похоти и вопли несчастных их матерей. Лидер октябристов, А.Гучков, раздобыл копии находившихся у иеромонаха Илиодора писем, якобы написанных императрицей Распутину, и, размножив их, пустил гулять по столице. "Они [письма] были вполне безобидного свойства, отмечал Коковцов. - Они содержали в себе главным образом упоминание о том, что великие княжны были в церкви и все искали его... Мы оба [Коковцов и Макаров, министр внутренних дел] высказали предложение, что письма апокрифичны и распространяются с явным намерением подорвать престиж Верховной власти, и что мы бессильны предпринять какие бы то не было меры, так как распространялись они не в печатном виде, и сама публика оказывает им любезный прием, будучи столь падкой на всякую сенсацию".
Нападки на Распутина усиливались. Газета "Голос Москвы" писала: "...Негодующие слова довольно вырываются из груди православных людей по адресу хитрого заговорщика против святыни церкви государственной, растлителя чувств и телес человеческих - Григория Распутина, дерзко покрывающегося этой святыней - церковью". Автор статьи в "Голосе Москвы" обличал страшное попустительство высшего церковного управления по отношению к названному Григорию Распутину". Любое упоминание имени Распутина в прессе было запрещено под угрозой штрафа. Но Распутин был слишком выгодной темой, и владельцы газет продолжали печатать распутинские истории, охотно уплачивая штрафы. Гораздо хуже обстояло дело с непечатными историями переходящими из уст в уста. Дескать, и императрица, и Анна Вырубова являются любовницами сибирского мужика. Тот якобы заставлял царя снимать с него сапоги, мыть ему ноги, потом выгонял из комнаты и валился с его женой на кровать. Будто бы изнасиловал всех великих княжон, превратив их спальни в гарем, где девочки обезумевшие от любви к "старцу", наперебой стремились добиться его внимания. На заборах и стенах домов появлялись рисунки, изображавшие Гришку в самых непристойных позах, сочинялись сотни скабрезных частушек.
Государь был глубоко уязвлен тем, что имя и честь его супруги обливается грязью. "Я просто задыхаюсь в атмосфере сплетен, выдумок и злобы, - признался он Коковцову. - Сейчас у меня на руках куча неприятных дел, которые я хочу покончить до выезда отсюда". Ни царь, ни императрица не представляли себе, что такое свобода печати, и не понимали, почему министры не могут запретить появление лживых, клеветнических измышлений. Между тем министры, и императрица мать, сознавали, что беде можно помочь не запретами, а удалением Распутина от престола. Мария Федоровна вновь пригласила к себе Коковцова. Часа полтора оба говорили о Распутине. Она горько плакала и обещала поговорить с сыном, хотя и не надеялась на успех. "Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя, проговорила вдовствующая императрица. - Она искренне верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье".
Назрело обсуждение роли Распутина и на заседаниях Государственной Думы. Председатель Думы, грузный Михаил Родзянко, в прошлом кавалергард, был выходцем из аристократической семьи, и его политические взгляды немногим отличались от взглядов какого-нибудь английского сквайра. Сама мысль о дебатах по поводу отношений между Распутиным и царской семьей казалась ему оскорбительной. В поисках совета он даже посетил вдовствующую императрицу и услышал те же сетования. "Государь так чист сердцем, что не верит в зло", - сказала она.
Тем не менее Родзянко стал настаивать на аудиенции государя. Он придавал предстоящей встрече такое значение, что перед этим отслужил молебен в Казанском соборе. Придя во дворец, после доклада по текущим делам, он перешел к главному. Он заявил, что намерен говорить о "старце". В своих мемуарах Родзянко приводит диалог с царем:
"...Я имею в виду... старца Распутина и недопустимое его присутствие при Дворе Вашего Величества. Всеподданнейше прошу Вас, Государь, угодно ли Вам выслушать меня до конца или Вы слушать меня не хотите, в таком случае говорить не буду". Опустив голову, император произнес: "Говорите..." И Родзянко продолжал: "Ваше Величество, присутствие при Дворе, в интимной его обстановке, человека, столь опороченного, развратного и грязного, представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования..." Говорил Родзянко долго, он перечислил обвинения в адрес Распутина, в том числе предъявленные Феофаном и Илиодором, которые осудили лжесвятого и пострадали за это. Главные из них он привел. Далее Родзянко продолжал:
"- Читали ли вы доклад Столыпина? - спросил меня Государь.
- Нет, я знал о нем, но не читал.
- Я ему отказал, - ответил Государь.
- Жаль, - ответил я, - всего этого не было бы".
Император, на которого произвели впечатление честность и добросовестность Родзянко, поручил тому лично произвести расследование личности и деятельности Распутина. Родзянко тотчас затребовал свидетельства, собранные священным синодом и переданные Столыпину, который на их основании и составил первый доклад.
На следующий день в Думу приехал товарищ-обер прокурора Даманский и заявил, что имеет поручение получить обратно все дело о Распутине. "Я выразил удивление такому требованию, - вспоминает Родзянко, - и сказал, что раз состоялось высочайшее повеление по данному делу, то оно может быть отменено только таким же путем - Высочайшим повелением или словесно переданным через генерал-адьютанта или статс-секретаря, или письменным повелением. Тогда Даманский, несколько волнуясь, путаясь и понизив голос, стал мне объяснять, что.. это требует одно очень высокопоставленное лицо.
- Кто же это, Саблер? - спросил я.
- Нет, повыше, - махнув рукой, ответил Даманский.
- Да кто же? - сказал я, делая удивленное лицо.
Помявшись немного, Даманский отвечал:
- Императрица Александра Федоровна.
- В таком случае передайте Ее Величеству, что она такая же подданная своего августейшего Супруга, как и я, и что мы оба обязаны в точности исполнять Его повеления. А потому я Ее желания исполнить не могу".
Оставив бумаги у себя, Родзянко составил-таки доклад, но когда он испросил у царя новую аудиенцию, чтобы предоставить доклад, ему было отказано. Тем не менее председатель Думы отправил доклад царю. Император читал его в Ливадии, где в то время находился Сазонов, министр иностранных дел. Впоследствии Сазонов, беседовал с великим герцогом Гессенским Эрнстом, братом государыни, который гостил в Крыму. Покачав головой, великий герцог произнес: "Император святой и ангельской души человек, но он не умеет справиться с женой".
Через два года после назначения его на пост премьер-министра Коковцов был смещен. И снова в том был повинен Распутин. Назначая Коковцова министром финансов, царь заявил: "Помните, Владимир Николаевич, что двери этого кабинета всегда открыты для Вас по первому Вашему желанию". Когда Коковцов передал царю текст выступления перед Думой о бюджете на 1907 год, изучив его, император вернул текст, на котором было отпечатано: "Дай Бог, чтобы новая Государственная Дума спокойно вникла в это прекрасное изложение и оценила, какое улучшение достигнуто Нами в такой короткий срок после ниспосланных Нам испытаний". Императрица поначалу тоже была расположена к Коковцову. После назначения его на пост министра финансов, она сказала: "Я хотела Вас видеть только для того, чтобы сказать Вам, что Государь и Я, Мы просим Вас всегда быть с Нами совершенно откровенным и говорить Нам правду, не опасаясь, что она иногда Нам будет неприятна. Поверьте, что даже если это минутно неприятно, то потом Мы же будем благодарны Вам за это".
