Нина Молева - Дворянские гнезда
Иллюстрация Е. Поленовой к народной сказке «Война грибов»
Новое увлечение Елены Дмитриевны – театральные постановки в доме Саввы Ивановича Мамонтова. Она становится незаменимым костюмером. По ее эскизам выполняются костюмы в «Снегурочке», которая в 1885 году переносится на сцену вновь образованной Частной русской оперы. В мамонтовском Абрамцеве, где летним временем собираются те же художники, Елена Дмитриевна начинает работать над акварельными иллюстрациями к русским народным сказкам.
«По правде сказать, – признается художница, – рисовала я их без определенной цели, потому что мне нравились мотивы русских сказок – я всегда любила русскую жизнь в ее прошлом… Когда сцены с человеческими фигурами показались мне однообразными, мне захотелось другого, и тогда я вспомнила „Войну грибов“ в той редакции, как я слышала ее от своей бабушки в раннем детстве… я постаралась перенестись в то далекое детство, когда, слушая этот рассказ, я представляла себе в лесу миниатюрные монастыри и города, выстроенные, так сказать, в грибном масштабе, в котором живут и действуют эти удивительные существа, так как в детском разумении гриб – это существо совсем живое и очень привлекательное».
Любопытно, что художница не ограничивается классическими текстами, не занимается она и фольклорными поисками. Ее привлекает возможность услышать сказку, рассказанную самими ребятами. Текст «Белой уточки», например, для нее записывает грамотный крестьянский мальчик, о котором товарищи отзываются, что он «мастер сказки сказывать». А в сказке «Дед Морозко», услышанной в Костроме, появляются и вовсе незнакомые выражения. Мачеха там положила «вместо хлебушки – глинушки, вместо крупы – дресвы, вместо муки – золы». «Очень трудно разграничить, где кончается народное и начинается мое собственное», – говорит Е. Д. Поленова.
Но как бы ни увлекалась художница иллюстрациями, они не могут ее вполне удовлетворить: полиграфическая техника тех лет не позволяет воспроизвести тончайшие цветовые решения акварелей Елены Дмитриевны. В основном они выходят в черно-белом исполнении. Но одновременно Поленова расширяет круг своих занятий. В поленовском доме вместо старых рисовальных появляются керамические четверги: «Это как раз то, что нужно в кружке, где собираются люди, весь день проработавшие серьезно и желающие отдохнуть на чем-нибудь другом… Под Новый год нам принесли такие чудесные обжоги и таким трудным способом, что мы были в восторге. Особенно удалось мое блюдо». Настоящей удачей стала и серия из двенадцати фарфоровых тарелок с изображением месяцев года.
Вместе с Е. Г. Мамонтовой Поленова организует при столярной мастерской в Абрамцеве художественно-резчицкое отделение, а в 1886 году хлопочет о создании кружка художников для изучения исторических и художественных памятников Москвы. Одновременно Елена Дмитриевна начинает писать картины маслом и показывать их на передвижных выставках. Это на первый взгляд незатейливые, но проникнутые удивительной сердечной теплотой, сочувствием, а подчас и внутренним трагизмом картинки городской жизни. Человек и город, человек и жизненная безысходность – так можно определить многие из них, будь то «Шарманщики» на залитых ростепелью городских неприютных улицах, «Улица в Костроме в ненастье» или «Гости» – прачка у гладильной доски, рядом с которой примостились с чашкой спитого чая два мальчонки, прибредшие из деревни.
И все время Е. Д. Поленова совершенствует свой изобразительный язык, ищет его новые формы. В 1895 году В. Д. Поленов пишет из Парижа: «Я говорил с Лилей о ее работах, и она высказалась, что ей очень хотелось поработать в Париже месяцев пять-шесть, но что не может этого сделать из-за мамаши… Ей хотелось бы уехать в феврале будущего года и пробыть до осени или зимы. Я этому очень сочувствую, мне самому этот раз Париж понравился больше, чем когда-либо; работа тут так и кипит, разнообразная, энергичная, завидно делается. Начинающему художнику опасно: можно угореть, а стоящему уже на ногах, как Лиля, только полезно».
Работать! Главное работать! Но в тот же год уходит из жизни мать, с потерей которой нелегко справиться. Сама же художница попадает в уличную катастрофу. После тяжелейшего ушиба головы у нее начинает развиваться болезнь мозга. А ведь она задумала интереснейшее дело – организацию «Народно-исторических выставок» при вновь созданном Московском товариществе художников и уже написала для них картины на сюжеты из русских летописей: «Убиение князя Бориса», «Видение Бориса и Глеба воинам Александра Невского». Художницы не стало в 1898 году. Братья создали ей достойный памятник: на проценты от оставшегося после сестры капитала была образована стипендия для художников имени Елены Дмитриевны. Маленькая – всего 300 рублей, и все же… Как эти деньги могли быть нужны даже самым именитым мастерам! В 1904 году Валентин Серов пишет В. Д. Поленову: «Если бы я очутился в трудном положении, я охотно взял бы премию имени Елены Дмитриевны, но… деньги у меня есть на все лето. Еще, быть может, представится случай помочь этой премией если не мне, то кому-нибудь другому». Елена Дмитриевна продолжала беззаветно заботиться о ближних.
Художник и Муза
У художника была мечта, в которой он не признавался никому. Да и зачем? Мечта требовала средств, а их у Михаила Александровича Врубеля просто не было. За плечами – блестяще завершенный университетский курс, широчайшая образованность, знание многих, в том числе древних, языков. Но чтобы всем этим пользоваться, следовало отказаться от единственного пристрастия – живописи.
Живопись Врубеля не нужна была никому и в первую очередь знаменитому Павлу Михайловичу Третьякову. Ее не понимали. Глядя на его работы, пожимали недоуменно плечами. Больше всего горя это приносило отцу, который не знал, как отзываться на опыты своего любимца.
И вот годы нищеты, голода. Редких и незначительных заработков. Работа гувернером в чьем-то поместье. Встреча с таким же безнадежно непонятым живописцем – Костенькой Коровиным. Дружба, которой никто из окружающих не мог объяснить. Наконец, поездка в Москву, благо бесплатно, благо с итальянской цирковой труппой. Первый московский адрес – в заезжем дворе на Цветном бульваре. Рекомендательное письмо в Волков переулок на Большой Пресне. Как обычно, бесполезное. Быстро наступившие осенние холода и жилье в нищей мастерской Костеньки Коровина, радостно встретившего его на Малой Дмитровке.
Заказов не было у обоих. По ночам в большом красном тазу – вместо ванны! – около буржуйки замерзала вода. Дворник время от времени приносил заказы на поздравительные ленты к именинным тортам – по пятаку за штуку. Как раз на ситный и самую малость дешевой колбасы. Крошки доставались единственному товарищу по жилью – выходившей на свет от печки мыши. А работа шла над «Демоном»…
Декорации в Частной Русской опере С. И. Мамонтова предоставляли короткие передышки, но не стойкую надежду. Между тем мечта все чаще и упрямее давала о себе знать: городская усадьба в Москве. Пусть самая маленькая. Зато утонувшая в зелени. Непременно с террасой. Растрескавшимися белыми колоннами. Чуть покосившимися ступеньками к заросшим травой дорожкам.
Потом все-таки пришло счастье. Любовь. Собственная квартира в доме шелкового промышленника Жиро, на углу Пречистенки и Зубовской площади. Вся отделанная собственными руками. И рядом – будто нарочно – воплощение мечты: дом № 37 начальника тульских оружейных заводов генерал-лейтенанта Макшеева-Машонова. Она и сегодня существует рядом с полностью переделанным домом Жиро. Мечта Михаила Александровича Врубеля. Пусть несостоявшаяся, но все еще живая.
О тяжелой, странной и загадочной жизни художника и его избранницы, наш рассказ.
Они не могли не встретиться – художник оперной постановки и исполнительница главной партии. Михаил Александрович Врубель и Надежда Ивановна Забела. Это должно было произойти еще в Москве, но случилось в Петербурге. На гастролях Частной русской оперы Саввы Мамонтова. Подправить декорации к опере Гумпердинка «Гензель и Гретель» надлежало Константину Коровину, вместо приятеля приехал Врубель.
Знакомство состоялось за кулисами Панаевского театра. Художник навсегда запомнил щербатые доски сцены, пыльные складки декораций, бухты каната, сладковато-душный воздух и первые слова, обращенные к певице, актрисе. В день смерти он повторит все им сказанное. Слово в слово. Как молитву.
Можно долго и скучно спорить о том, бывает ли любовь с первого взгляда. Отрицать. Соглашаться. Колебаться. Между тем любовь – всегда с первого взгляда. Другое дело – как долго будет прорастать запавшее в душу зернышко, насколько человек себе верит и способен дать свободу собственному чувству. Михаил Александрович и Надежда Ивановна поверили сразу и бесповоротно. Несмотря на возраст и опыт прожитых лет. Певице – почти тридцать. Ему – сорок. И множество нерешенных или попросту неразрешимых проблем. Беззаботное счастье было не для них, и оба отдавали себе в этом отчет…
