Жан Жуанвиль - История Крестовых походов
Целых четыре дня я был в тяжелом положении, как и должен чувствовать себя человек, у которого нет денег на расходы. В конце этого срока ко мне пришел гроссмейстер ордена храмовников и, улыбаясь, сказал, что нашел мои деньги. Что касается того, как они были найдены, я могу сказать лишь, что он отправил управляющего дворцом в деревушку Сефури, а тот, кто пришел на его место, вернул мои деньги.
Епископ Акры, который, кстати, был родом из Прованса, предоставил в мое распоряжение дом, принадлежащий священнику прихода Святого Михаила Жану Кайму из Сент-Менеу, который преданно служил мне последние два года и был одним из тех, кто остался у меня на службе.
У изголовья моей кровати была небольшая прихожая, через которую можно было пройти прямо в церковь. И так уж получилось, что, сотрясаемые длительными приступами лихорадки, и я, и мои люди оставались прикованными к кроватям. В течение всего этого времени не было дня, когда при мне был кто-нибудь, чтобы оказать мне помощь или приподнять меня. Более того, слушая мрачные звуки, которые постоянно доносились до моего слуха, я не ждал впереди ничего, кроме смерти, ибо не было дня, чтобы в церковь не приносили двадцать или тридцать скончавшихся, и со своего ложа я слышал песнопение «Libега mе, Domine» (Освободи меня, Господи). Каждый раз, как оно доносилось до меня, я обливался слезами и благодарил Господа: «Боже, я преклоняюсь перед Тобой и благодарю за те страдания, что Ты даровал мне, потому что был преисполнен чрезмерной гордости, когда ложился или по утрам вставал со своего ложа. И молю Тебя, Господь, избавь меня от этой болезни».
Вскоре после выздоровления я призвал к себе Гуйимина, моего свежеиспеченного помощника, чтобы он представил отчет о потраченных деньгах. Когда он показал мне его, я убедился, что он обманул меня на сумму больше десяти ливров. На мое требование вернуть деньги он сказал, что возместит, как только сможет. Я выгнал его со службы, но сказал, что прощаю его долг, потому что он заслужил эти деньги. Потом уже я узнал от одного бургундского рыцаря, который и взял с собой этого парня за море, что тот был самым ловким вором из всех; стоило только его рыцарю испытать необходимость в ноже, перчатках, шпорах или в чем-то еще, Гуйимин шел и воровал это, а потом приносил своему хозяину.
Пока король был в Акре, его братья не отказывали себе в удовольствии поиграть в кости. Граф де Пуатье был такой удачливый игрок, что, выигрывая, он настежь распахивал двери своих покоев и приглашал к себе всех, кто проходил мимо, мужчин или женщин. Он горстями раздавал им выигранные деньги, вытаскивая их из карманов. Проигрывая, он брал деньги в долг у тех, с кем играл, был ли то его брат граф д'Анжу или кто-то другой, и затем все спускал, и свои деньги, и одолженные у других.
В воскресенье во время нашего пребывания в Акре король послал за обоими своими братьями вместе с графом Фландрским и другими знатными людьми, которые здесь были. «Мессиры, — сказал он, — Ее королевское величество королева-мать прислала мне послание с просьбой спешно вернуться во Францию, поскольку мое королевство в большой опасности, ибо до сих пор не заключено ни мира, ни перемирия между мной и королем Англии. Тем не менее люди, с которыми я здесь советовался, сказали, что, если я покину эту землю, она будет потеряна, поскольку все обитатели Акры последуют за мной, не рискуя оставаться здесь, где так мало сил. Посему я прошу вас серьезно обдумать положение дел. Поскольку это очень важно, я дам вам время для осмысления, и если вы найдете ответ, то дадите мне его ровно через неделю, начиная с сегодняшнего дня».
Во время этой недели меня навестил легат и сказал, что не видит, каким образом король может оставаться за морем. Он очень серьезно попросил меня вернуться во Францию вместе с ним на его корабле. Я сказал ему, что не могу этого сделать, потому что, как он хорошо знает, у меня нет денег, поскольку я потерял все свое имущество, когда был взят в плен на воде. Я дал такой ответ не потому, что не был бы рад отправиться вместе с ним, а из-за неких слов, которые мой кузен, властитель Буленкура, — да благословит его Господь! — сказал мне, когда я собирался в Крестовый поход. «Ты отправляешься за море, — сказал он, — но позаботься о том, как будешь возвращаться, потому что никто из рыцарей, богат он или беден, не может вернуться обесчещенным, как если он оставит бедных слуг Господа нашего, вместе с которыми он отправился в путь, на милость сарацин». Легат был очень огорчен и сказал, что я не должен отвергать его предложение.
На следующее воскресенье мы снова предстали перед королем. Он задал вопрос своим братьям, графу Фландрскому и другим сеньорам — советуют ли они ему уезжать или оставаться. Все они ответили, что поручили Гюи Мовуазену высказать его величеству то, что они ему советуют. Король приказал ему исполнить это поручение, и тот сказал следующее: «Ваше величество, ваши братья и присутствующие здесьдру-гие дворяне обдумали вашу позицию и пришли к выводу, что вы не можете оставаться в этой земле без урона для вашей чести и вашего королевства. Из всех рыцарей, которые прибыли сюда вместе с вами — вы взяли с собой с Кипра две тысячи восемьсот человек, — в этом городе осталась едва ли сотня. Таким образом, мы советуем вашему величеству возвращаться во Францию и обеспечить там поступление людей и денег, чтобы как можно скорее вернуться в эти земли и отомстить врагам Господа, которые держали вас в плену».
Тем не менее король не был согласен со словами Гюи Мовуазена и обратился с вопросом к графу д'Анжу, графу де Пуатье, графу Фландрскому и нескольким другим высокопоставленным лицам, которые сидели рядом с ними. Все они согласились с Гюи Мовуазеном. Легат спросил графа де Жафе (Яффского), который стоял за ним, что он думает. Граф попросил прощения у собравшихся за ответ на этот вопрос. «Дело в том, — сказал он, — что мой замок стоит на самой границе, и, если я попрошу его величество остаться, люди могут подумать, что я это сделал лишь ради своей пользы». Король настойчиво потребовал от него высказать свое мнение. И граф ответил, что, если король примет решение вести кампанию и в следующем году, он сочтет для себя большой честью остаться. Вслед за тем легат опросил тех, кто сидел рядом с графом де Жафе, и все они согласились с Гюи Мовуазеном.
Я сидел в том же ряду, что и легат, и нас разделяло примерно четырнадцать человек. Он спросил меня, что я думаю, и я ответил, что согласен с графом де Жафе. Он очень гневно задал мне вопрос, как, по-моему, король будет вести кампанию, когда у него так мало людей. Я ответил, также разгневавшись, поскольку подумал, что он задал мне этот вопрос, лишь чтобы вывести меня из себя: «Если вы хотите знать, сир, я вам отвечу. Люди говорят, хотя не знаю, правда ли это, что пока король тратил не свои деньги, а доходы церкви. Так пусть теперь король потратит часть своих запасов, чтобы набрать рыцарей из Морей и других земель из-за моря. Когда они услышат, что он платит щедро и великодушно, сюда соберется столько рыцарей, что он сможет, с Божьего благословения, продержаться еще год. Оставшись, он сможет за это время добиться освобождения бедных узников, которые попали в плен на службе Богу и ему и которые никогда не увидят свободы, если он уйдет отсюда». У всех, кто здесь присутствовал, были в плену близкие друзья. Никто не возразил мне, и у всех на глазах выступили слезы.
После того как я ответил легату, тот повернулся к доброму рыцарю Гийому де Бомону, который был тогда маршалом Франции, и спросил его мнение. Он сказал, что, по его мнению, я говорил очень разумно. «И, — добавил он, — скажу вам, почему и я думаю точно так же». Но в этот момент его дядя, достойный рыцарь Жан де Бомон, который очень хотел вернуться во Францию, с оскорбительными выражениями обрушился на него. «Ты, гнусный ублюдок, — закричал он, — что ты себе думаешь? Сядь и держи язык за зубами!» После этого король сказал Жану де Бомону: «Сир, вы поступаете очень неправильно. Пусть он выскажет то, что считает нужным». Тем не менее маршал счел себя обязанным хранить молчание, и никто из присутствующих не согласился со мной, кроме властителя Шатене. Наконец король сказал: «Мессиры, я обдумаю все, что вы сказали, и через неделю сообщу вам, что собираюсь делать».
Когда мы покинули встречу, меня со всех сторон стали осыпать упреками. «Должно быть, король действительно сошел с ума, если отдаст вам предпочтение перед советом всего королевства Франция!» Когда столы были накрыты, король предложил мне сесть рядом с ним во время обеда, как он всегда делал в отсутствие братьев. Во время всей трапезы он ничего не сказал мне, что противоречило его обычной привычке, ибо он всегда уделял мне внимание, когда мы ели. Я подумал, что, должно быть, в самом деле раздосадовал его словами, что он еще не использовал своих денег и должен пустить их в ход.
Когда король выслушал послеобеденную молитву, я подошел к зарешеченному окну в амбразуре у изголовья его ложа. Просунув руки сквозь прутья решетки, я остался стоять, думая, что, если король вернется во Францию, я перейду к князю Антиохийскому, который был моим родственником и который уже просил меня присоединиться к нему. Там я и останусь, пока не придет время очередной экспедиции отправляться за море, чтобы добиться освобождения пленников.
