Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Когда Николай Зубов подымался по маленькой лестнице к себе вслед за тестем, он не чувствовал ни ног, обутых в легкие сапожки, ни рук, ни ушей. Дрожащими от холода губами он шепнул Столыпину, который нес за ними вещи Суворова, и в том числе его шинель:
- Твой молодец всех нас заморозил! Что он - шинели не хотел своей надеть, что ли? - не понимал Зубов.
Столыпин молча пожал плечами: что-либо говорить было нельзя - в двух шагах перед ними шел Суворов.
IV
В царском пышном доме
По звучном громе Марс
почиет на соломе.
Державин
В десятом часу вечера та же восьмерка лошадей отвозила Суворова в Таврический дворец, в котором были приготовлены покои для фельдмаршала.
Теперь Суворов сидел, надев поверх парадного мундира и всех орденов старую светло-зеленую шинель. Она была так длинна и широка, что в поездке Суворов укутывался ею с головою и ногами.
К ночи мороз еще больше усилился, хотя ветер и стих. На улицах не было видно ни души. Мороз скрипел под тяжелыми, крашенными в желто-черную краску колесами георгиевского экипажа.
"Точно бочку водовоз тащит!" - мелькнуло в голове.
Деревья стояли все в инее, как напудренные. В тусклом свете фонарей виднелись безголовые, бесформенные будочники, утонувшие в широченных тулупах.
Суворов сидел, думая о прошедшем дне: о своем торжественном въезде в столицу, о встрече с детьми - Наташенькой и сыном Аркадием, которых не видел три года, о милостивом приеме у императрицы.
Что ж, Наташенька уже - отрезанный ломоть. У нее своя семья, свои заботы. Скоро, очень скоро Александр Васильевич будет дедушкой.
Сынок Аркаша все время жил у маменьки, а теперь Варвара Ивановна передала его отцу на воспитание. Он вырос. Уезжая в Херсон в 1792 году, Александр Васильевич оставил сына семилетним маленьким мальчиком. За три года Аркаша вытянулся чуть ли не с папеньку ростом. Красивый, стройный мальчик.
"Не избаловали бы его похвалами красоте. Вырастет Нарциссом".
Матушка императрица встретила весьма ласково. "Как она еще держится молодцом. Лет ей, кажется, уже шестьдесят пять, а все зубы и лицо свежее. Это мужику шестьдесят пять годов - ништо. У меня, вон, солдаты в таких летах какие еще крепкие и бодрые, а то ведь женщина!.."-подумал Суворов.
Усадила Александра Васильевича, угощала кофеем.
- Теперь моя обязанность - успокоить вас за все трудные и славные подвиги на возвышение отечества!
- Вами гремит в мире наше отечество,-ответил Суворов.
Забеспокоилась о нем: как доехал?
(Вероятно, князь Николай Александрович пожаловался брату, что Суворов заморозил его. Давно служил с Суворовым, отвык от солдатской жизни, а напрасно: солдат и в мирное время - на войне!)
- Как же это вы ехали в одном мундире, без шубы? Не простудились бы, сохрани господи!
- Ништо солдату и без шубы деется, - идет да греется! - шутил Суворов. - Ничего, ваше величество, я привычный!
...Невский остался позади, позади домики Литейного. Чем дальше от центра, тем все тусклее огоньки, мельче домишки. Скоро и Таврический дворец.
Вот он наконец! Вот оно, возмездие!
Тогда, в апреле 1791 года, когда в Таврическом чествовали Потемкина как победителя Измаила, Суворов лазил по финским болотам и скалам. Суворова выгнали из Петербурга. Потемкин не захотел, чтобы Суворов был в Таврическом дворце гостем, теперь же будет в нем - хозяином!
Мелькнула красивая решетка дворца.
Восьмерка круто подкатила к крыльцу и остановилась. Гайдуки раскрыли дверцы. Лакеи кинулись высаживать, поддерживать фельдмаршала, помочь сойти, но он отстранил их помощь.
- Помилуй бог, я не архимандрит, я сам!
Он проворно взбежал по ступенькам крыльца. Фельдмаршала здесь ждали: двери отворялись перед ним заранее, и лакеи в белых шелковых чулках, в шитых золотом ливреях кланялись из каждого угла, ловили его каждое движение.
Суворов, не сбрасывая ни шинели, ни шляпы, пробежал по всем роскошным покоям до самой спальни.
В небольшой уютной комнате ворох душистого чесаного - видимо, ни одного сучка, ни одного стебелька потолще - сена. Оно покрыто простынями и китайским шелковым одеялом, на котором яркие цветы и невиданные птицы. Диван. Кресла. Стол. На столе свечи. В углу - камин. Ярко горят дрова. У камина - дремлющий в креслах Петр Никифорович Ивашев.
- Я так и знал. Спасибо, что обождали, Петр Никифорович, - обрадовался Суворов. - Сейчас все расскажу!
В комнате рядом - гранитная ваза с водой, серебряный таз, ковш. Мохнатое полотенце. Зеркала все завешены.
Улыбнулся:
- Все, поди, Наташенька рассказала - что любит, чего не любит.
Вернулся в спальню. Снял шинель и шляпу.
- Да, сиди, Петр Никифорович, я к тебе сейчас сяду. Вот, чтобы не измять, - вынул из кармана толстый пакет. - Царица спросила: не забыл ли кого наградить? Я и вспомнил - капитан Лосев. Довольно наказан за хвастовство. Виноват, мол, говорю, упустил одного капитана. Хороший, храбрый солдат. Давно пора бы наградить, да больно расхвастался, так я его попридержал...
- Вина, говорит, ваша, Александр Васильевич, невелика. Он наказан поделом. Садитесь и напишите сами ему достойную награду за доблесть и ожидание, а я подпишу. Читай, все ли я помянул. Читай, Петр Никифорович, вслух, каково звучит?
Ивашев развернул толстый лист. Прочел:
Его высокоблагородию Капитану Апшерон
ского мушкатерского полка Сергею Лосеву
За Мачин - майорский чин,
За Кобылку и Брест - Георгия крест,
За Прагу - золотую шпагу,
За долгое терпенье - сто душ в награждение.
Екатерина
- Будет доволен? - спросил Суворов.
- Еще бы, ваше сиятельство!
- Возьми отошли. Эй, Прошка, раздеваться! Из-за портьеры бесшумно появился придворный лакей, важный, точно министр. Суворов подбежал к нему:
- Что прикажете?
- Для услуг вашего сиятельства.
Суворов окинул его с ног до головы. В таких белых перчатках помогать стаскивать ботфорты?
- Милостивый государь, возвратитесь в свою комнату. А мне прошу прислать моего мальчика!
И, повернувшись, быстро подошел к камину. Сел на корточки, протянул к огню руки:
- Хорошо. Тепло. А на дворе, Петр Никифорович, морозина - градусов двадцать пять!
Послышались знакомые, не лакейские - осторожные, а твердые Прошкины шаги.
Дверь отворилась, и предстал главный камердинер Прошка.
Он был необычайно торжествен, выбрит и чист. Мундир застегнут на все пуговицы, ни один рукав не вымазан в известке, лицо лоснилось, точно его смазали салом.
Дворцовая обстановка - люстры, гобелены, золоченая мебель - не смущала Прошку. Стесняло одно - выпиравшая, рвавшаяся изнутри икота. Сдерживался, подавлял ее.
- Вот это - иной разговор! Вот это - солдат. А то напудренный маркиз в белых перчатках станет снимать с меня сапоги!
- Лакеев полон дворец, а надобно меня тревожить... А еще - "мальчик". Какой я "мальчик"? Я главный камардин! Мне сорок годов, - выпалил одним духом и потом уже, прикрыв рот рукой, икнул Прошка.
- Ну, насчет сорока годов ты это, брат, своей куме рассказывай, рассмеялся Суворов. - А гляди-ка, Петр Никифорович, как наш Прохор Иваныч в столице похорошел, а? - повернул он Прошку за рукав. - Красив, помилуй бог, красив!
Прошка не устоял против лести - усмехнулся.
- Давайте, - икнул он, - лучше мундер, чем глупости-то сказывать, подавил он благодушное настроение.
Он бережно снял мундир и повесил его. Суворов сел в кресло, подставил Прошке ногу. Прошка привычно стянул ботфорт.
- Ну, что жена-то, Катюша, здесь? Видал уж? - подмигнул Ивашеву Суворов.
Прошка ухмыльнулся:
- Здеся.
- Как она? Все такая же толстая?
- А что ей делается?..
- Угощал?
- Угощал.
- Пряников, сладкой водочки поднеси. От меня, слышишь?..
- Премного благодарен,- икнул Прошка.- Поднесу.
Он надел барину туфли.
- Принеси варенья и воды. А их высокоблагородие ужинали? - показал он на Ивашева.
- Я сыт, ваше сиятельство. Благодарствую! - поспешил ответить Ивашев.
- Ужинали.
- Тащи вишневого. Или крыжовника. А подполковнику стаканчик наливки. И ступай милуйся со своей Катенькой!..
-Скажете!..-в последний раз икнул Прошка и вышел.
Подав барину варенье и воду - всегдашний ужин Суворова - и стакан наливки подполковнику Ивашеву, Прошка вернулся в лакейскую. Он сидел в кругу придворных лакеев. Стол был обильно уставлен закусками и бутылками.
Катюша, толстощекая разбитная бабенка лет тридцати пяти, румяная от выпитого вина, от непривычной высокой компании, от восхищения своим муженьком, сидела в углу.
А тот, нимало не стесняясь ни такой необычной компании, ни возлияний, лил пули.
- Я же сказывал вам: без меня фитьмаршал не разденутся. Без меня и спать не лягут. Без меня они, можно сказать, ничего не стоят... Бывало в энтой самой Туреччине, аль в Фильяндии, аль хотя бы и в Польще, в Варшаве... Первое дело: а где Прохор Иваныч? А Прохор Иваныч сыт? А ты, Прохор, пил-ел?
