Век капитала 1848 — 1875 - Эрик Хобсбаум
В России «должна» произойти революция. В Европе это ни у кого не вызывало сомнений, ни у умеренных либералов, ни у крайних левых. Ее политически режим, неприкрытый диктат самодержавия при Николае I (1825–1855) были явным анахронизмом и не могли, как предполагалось, больше существовать. Самодержавие держалось у власти благодаря отсутствию мощного среднего класса и, самое главное, благодаря традиционной лояльности или, точнее, пассивности отсталого и порабощенного крестьянства, которое воспринимало правление помещиков как Божью волю, а царя — как правителя святой Руси. Помимо этого, крестьян удерживал тот факт, что им предоставили возможность заниматься мелким предпринимательством за счет средств мощных деревенских общин. Эти общины привлекали внимание как русских, так и иностранных политиков начиная с 1848 года. Крестьяне не были довольны. Несмотря на свою бедность и угнетение владельцами, они никогда не признавали за помещиками право владеть землей и поместьями: крестьяне принадлежали помещикам, но земля принадлежала крестьянам, потому что только они возделывали ее. Просто крестьяне не были активными или способными действовать. Если бы они, наконец, избавились от своей пассивности и поднялись на борьбу, российскому самодержавию и правящим классам в России пришлось бы туго. Но если бы это волнение организованно направили в нужное русло левые силы, результатом стало бы не простое повторение великих восстаний XVII и XVIII вв. подобных пугачевщине, которые периодически потрясали Россию, а социальная революция.
После Крымской войны русская революция перешла из области желаний в область необходимости. В этом заключалась главная особенность 60-х гбдов. Царский режим, каким бы реакционным и неэффективным он ни был, до сих пор представлялся внутренне стабильным и внешне мощным, способным не только противостоять революции в 1848 году, но и бросить войска на ее подавление в 1849 г. После Крымской войны обнаружилась его внутренняя нестабильность, а внешне он оказался не таким мощным, как предполагалось. Эта слабость касалась как политической, так и экономической сфер жизни, и реформы Александра II (1855–1881 гг.) следует скорее рассматривать как симптомы, а не средство излечения этой слабости. В общем, как мы убедимся позже (в главе 10) отмена крепостного права (1861 г.) создала необходимые условия для революционно настроенных крестьян, в то время как административная, юридическая и другие реформы царя (1864–1870 гг.) оказались не в состоянии возродить былую мощь самодержавия, революция в России перестала быть простой утопией.
Учитывая незрелость России и нового промышленного пролетариата, можно сказать, что в это время существовал только один немногочисленный социальный слой, который смог поддержать политическую смуту. В 60-е годы этот слой уже приобрел самосознание, связь с политическим радикализмом и имя — интеллигенция. Относительная малочисленность помогала этой группе высокообразованных людей чувствовать себя сплоченной силой. Даже в 1897 году слой «образованных» насчитывал немногим более ста тысяч мужчин и шести тысяч женщин по всей России. Цифры крайне незначительные, хотя со временем они начали быстро расти. В 1840 году в Москве было немногим более тысячи двухсот педагогов, докторов, адвокатов и работников искусства, но к 1882 году их число увеличилось до пяти тысяч учителей, двух тысяч докторов, пятисот адвокатов и тысячи пятисот деятелей искусства. Но что особенно важно, никто из них не пополнил ряды предпринимателей, которые в XIX в. вряд ли могли похвастаться своей профессиональной образованностью, за исключением Германии, и ряды работающей интеллигенции, которая иначе называлась государственными чиновниками. Из 333 выпускников образовательных учреждений в Санкт-Петербурге в 1848–1850 гг. только 96 поступили на гражданскую службу{92}.
Два признака отличали русскую интеллигенцию от слоя просто образованных людей: ее вхождение в отдельную социальную группу и политический радикализм, который был ориентирован скорее социально, чем национально. По первому признаку русскую интеллигенцию можно отличить от западной интеллигенции, которую со временем поглотил превосходящий по численности средний класс и которая стала сторонницей распространенной либеральной или демократической идеологии. За исключением литературной и артистической богемы (см. гл. 15) и представителей полуофициальной, терпимо настроенной субкультуры, не встречалось других организаций диссидентов, а богемные диссиденты были в очень малой степени политически настроенными. Даже университеты, которые до 1848 г. кипели революционными идеями, превратились в рассадники политических конформистов. И действительно, чего еще стоило ожидать от интеллигенции в эпоху триумфального шествия буржуазии? По второму признаку русская интеллигенция отличалась от развивающихся европейских народов, чья политическая активность была связана исключительно с националистическими тенденциями, иначе говоря с борьбой за превращение либерального буржуазного общества в общество, которое смогло бы их сплотить. Русская интеллигенция не могла пойти по первому пути, т. к. Россия не была буржуазной страной, а царское правительство приравнивало проявление даже слабого либерализма к политической революционности. Реформы царя Александра II в 60-х годах — отмена крепостного права, судебная реформа, реформа образования, учреждение органов местного самоуправления — земств в 1864 году — были крайне нерешительными и постепенными. Но в любом случае этот период реформ оказался кратковременным. Не могла русская интеллигенция пойти и по второму пути, и не столько потому, что Россия к тому времени уже была независимой нацией или потому, что ей не хватало национальной гордости, сколько потому, что лозунг русского национализма — Священная Россия, панславизм и др. уже были присвоены царем, церковью и в общем носили реакционный характер. Пьер Безухов из романа Толстого (1828–1910 гг.) являет собой самый типичный русский образ из всех героев «Войны и мира». Он был вынужден следовать идеям космополитизма и
