Сергей Охлябинин - Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
А в другой раз и откажешь: «Проиграл, брат; теперь твоя очередь, напой же ты меня!»
— Да ведь ты не пьешь?
— Мало ли что я не пью, я и в карты не играю, а теперь давай будем пить!
Со мной и так бывало, что где ведро водки рубль стоило, я не пил, а где и по четыре продавалось, так не смотрел, что дорого, пил во здравие.
На фуражировке узнал я, что из-под чепрака взяли у меня штаны, а там были зашиты деньги. А как пошли под Прагу, так опять разжился. У меня была пара своих лошадей. Блокадой около Варшавы стояли мы около полутора месяцев, и ни на чем не решивши, отступили. Король прусский, узнав, что из Белоруссии идет Суворов, пошел в свои границы, а мы потянули вверх по Висле. Польское войско последовало за королем, и сказывали, у них были большие дела, так что пруссаков порядком пощипали. Они в лагерях всегда раздеваются, осторожности не наблюдают, да и в деле-то не так-то хороши! Народ слабый, где им против наших! Куда — далеко!..
Мы остановились на Висле, в местечке, где был ружейный завод. Здесь поляки спардоновались, значит, были покорны, не бунтовали. За этим местечком, на той стороне реки, поляк поделал батареи и не пущал нас через Вислу. Когда же понтонный мост, в три дня, был окончен, то генерал Ферзен поставил на берегу 12 орудий и расшиб их батареи.
Казаки с пиками, в одних рубахах пошли вплавь и, занявши берег, начали наводить мост. Ахтырский и Харьковский легкоконные полки первые перебежали по мосту и помогли казакам прогнать неприятеля к лесу. За ними перешла вся наша армия и верстах в трех от реки остановилась лагерем. На втором переходе от Вислы повернули к Мациевицам.
Сам Ферзен с пехотою и кавалериею шел левым флангом, чистыми и открытыми местами, а наш полк послал чрез лес и болота. На дороге, в лесу, случилась трясина. Саблями нарубили фашиннику и, закидавши топь, проехали лес. Смотрим, а уж у Ферзена действие идет — из орудий палят!
Внизу с четверть версты, налево стоит наша бригада; тут и сам Ферзен, на коне. Впереди расположен неприятельский фронт, на чистом месте. До его пехоты было не более полуверсты.
С места атака! Марш-марш!
Покуда мы выстраивались, полковой командир Чичерин поехал сам к генералу Ферзену за приказанием, а оттуда скачет и, не доезжая, командует: «Господин Депрерадович, принимайте 2-й, 3-й, 4-й и 5-й эскадроны — и с места атака!» Депрерадович повторил: «С места атака! Марш-марш!» Наши эскадроны бросились дружно и смяли неприятельскую колонну.
Их первая шеренга успела только раз выпалить, а орудия почти не вредили, только убили у нас кадета да человек трех в эскадроне ранили. С левого фланга подскочил Харьковский легкоконный полк, сбил поляков с позиции и погнал их к лесу. Вскоре вся неприятельская пехота и конница рассыпались по полю; вот тут-то их много положили.
Я был за квартермистра и имел значок. На нем у меня было приделано копье. Верите ли, Ваше благородие, этим значком я до того колол, что плечо заболело. Одного штаб-офицера хотел заколоть, да эполеты на нем были жирные, он отбивался стоя. Казак видит, что майор отбивает значок. Как наскочит да как хвать в него пикой, так майор и повалился.
Я хотел было взять эполеты, да вспомнив, что старики говорили: в сражении не грабь, — опять стал колоть, так что во все время даже сабли не вынимал. В этот день рукам работы было много. Неприятель бежал все врозь, а за ним и мы рассыпались.
Преследование продолжалось и по лесу. Бегущим не было спасения. В это-то время уже носилось эхо, что поймали Костюшку. Его ранил сперва Харьковский легкоконного полка офицер, из пистолета, около шеи, — а потом ударил казак пикой в руку и свалил его с лошади, под деревней, близ лесу.
Пробежавши лес, я поехал по дороге. Смотрю, у деревни стоит толпа народу, человек десятка два, я туда; отдал лошадь Воронину, разбитной был солдатик, и пошел посмотреть. По средине кружка лежал раненый. Говорят, что это Костюшко. Он лежал на левом боку, а правой рукой прикрывал голову и лицо. Пленные поляки говорили: один — что это Костюшко, другой — что нет.
Вдруг два казака приводят раздетого бригадира. Мундир уже был с него снят. Случившийся тут майор, что был при отрядном дежурстве, спрашивает:
— Кто ты такой?
— Бригадир Пинской бригады!
— Где ж мундир?
— Казаки взяли.
— Отдать сейчас мундир! — сказал майор.
Казаки вывязали из тороков{125} мундир, отдали его и эполеты поляку и привели его опять к майору.
— Скажи правду, кто это лежит?
Бригадир подошел к лежавшему на земле, заглянул в лицо, поднял руку раненого… упал на него, заплакал и закричал:
— Иезус Мария! Иезус Мария! Цо то видзе!..
Туг подняли бригадира, наш майор опять повторил ему: «Смотри, скажи правду, кто это?»
Он сказал: «Это Костюшко». Тогда Ферзену дали знать, что действительно поймали Костюшку. К пленному приставили караул, а потом казаки на плащах и пиках отнесли его в соседний господский дом.
Мы стали лагерем на месте одержанной победы и весело оправлялись после боя. Пленные рассказывали, что Костюшко ожидал Потоцкого, что тот и шел было к нему на помощь, но когда услышал пушечные выстрелы, то остановился, сделал своему войску привал и приказал приготовиться к бою.
Здесь Потоцкий простоял до тех пор, покуда мы не разбили Костюшку, потом поднялся, не пошел уже к нам, а потянулся к Варшаве и засел в Праге. Когда бы Потоцкий тут не сплоховал, нам было бы тяжело.
На четвертый день после боя двинулись мы к Праге, а чрез два перехода встретились с Суворовым, он шел с отрядом из Белоруссии. С нами он не здоровался — проехал мимо. Вечером войска Ферзена и Суворова расположились вместе.
Примкнуть штыки и сабли подвязать!
На следующий день, рано поутру, собираясь в поход, увидали, что Суворов проезжает по войскам. Мы живо выстроились и едва успели вынуть сабли, а в пехоте — сделать на караул, как Суворов явился перед нами: «Здравствуйте, господа! Я опять к вам прибыл сюда!»
Громогласно и радостно мы ему ответствовали: «Здравия желаем, Ваше сиятельство» и кричали «ура!» Он одет был по обыкновению весьма просто, в белом кительке, в егерской касочке и плеть на руке — это уже завсегда, только в сырую погоду надевал сверху что-нибудь суконненькое.
Того ж дня мы подошли к Кобылке. Неприятель выстроился перед деревней и занял лес с правой ее стороны. Наша пехота тотчас бросилась вперед, а конница ударила с правого фланга. Неприятель не устоял и пошел на уход, потом снова остановился у корчмы, возле лесу, укрепился бить из орудий.
Тут один офицер легкоконного полка прискакал к Суворову и говорит: «Ваше сиятельство, у неприятеля есть орудия!»
«У него есть орудия? Да возьмите у него орудия, — сказал Суворов, — да его же и бейте ими».
Офицер передал полковнику приказание Суворова, тот скомандовал: «С места атака!» — пехота также бросилась вперед, корчма была взята, ее зажгли, а из отбитых орудий продолжали поражать неприятеля! Как Суворов сказал, так по его и вышло. Наш полк был на левом фланге со стороны поля. Главное же действие происходило на правом фланге близ леса. Здесь неприятель понес большие потери, особенно когда погнались за ним еще верст на десять за деревню. Отсюда через трое суток мы пошли к Праге.
Не доходя семи или восьми верст до Праги, наши войска расположились лагерем. Правый фланг подтягивал к Висле, им командовал генерал Дерфельден. В пяти верстах от него стоял наш полк, а генерал Денисов с пехотою, кавалерией и казаками стал на самом конце левого фланга.
Суток через трое пошли рассматривать Прагу. За этим ходила малая часть войска и генералитет — только для того, чтобы неприятель открыл огонь и дал высмотреть, где у него батареи. Во время осмотра под генералом Исленьевым была убита лошадь. Граната ударила позади седла в самый крестец лошади, но генерал уцелел. Ему подвели другую, видно, Бог его спас.
Потом нам приказано было готовить лестницы, туры{126} и фашинник{127}. Этим делом занималась пехота: в кавалерии и без того было чем заняться. На следующий день, когда все было готово, перед вечером, отдали приказ готовиться к штурму. Пехоте приказано быть легкоодетой, без ранцев, одни сумы и тесаки — брать туры, фашинник и лестницы, — а в кавалерии, в драгунских полках, примкнуть штыки и брать по одному пистолету за пояс. Сабли подвязать кушаками, чтобы не мешали бежать и не бренчали.
Части легкоко́нцев (то есть легкой кавалерии) велено оставить на коне, в резерве, а части спешиться. Лошадей всей коннице оставить на месте. По первой ракете — строить фронт, по второй — с места трогаться, а по третьей — кричать «ура!..»
В конце приказа говорилось, чтобы солдаты на штурме воздерживались от всяких крепких напитков, ибо поляки отравили вино и водку ядом и нарочно расставили их по домам. Так и было приказано: по домам отнюдь водки не пить. Это было 23 октября.
