Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 7. Царствование Федора Иоанновича. 1584–1598 гг.
Еще до отъезда Сапеги отправлен был к Баторию посол Андрей Измайлов с известием о воцарении Феодора; Измайлову дан был наказ вести себя очень умеренно, уступать относительно церемоний: к панам не ходить, грамоту отдать самому королю; но если будут упрямиться, станут непременно требовать, чтоб ему быть у панов, то ему к панам идти, только речей не говорить и грамоты верющей не давать. Прежде наказывалось настрого послам, чтоб они сначала речь говорили и грамоту подали, а потом уже шли к руке королевской, но теперь Измайлову позволено было согласиться идти наперед к руке. Если король не спросит о здоровье царском и против поклона Феодора не встанет, то посол должен сказать: царь Иван Васильевич при поклоне королевском встает, а Стефан король не встает, и то ведает Стефан король, что так делает мимо прежнего обычая, а больше того ничего не говорить.
Король действительно против государева имени и поклона не встал; Измайлов заметил, как ему было приказано, и тогда Стефан встал и шапку снял. Измайлов представил опасную грамоту на великих литовских послов, которые должны были ехать в Москву для заключения мира, но паны радные отвечали ему: «Король к государю вашему послов своих слать не хочет, потому: государя нашего посол Лев Сапега и теперь у государя вашего в Москве, а теснота ему великая, где стоит, тот двор огорожен высоко, и малые щели позаделаны, не только что человека нельзя видеть, и ветру провеять некуда; с двора литовского человека никакого не спустят, корм дают дурной; литовского посла держат хуже всех других послов; в такое государство никто не захочет идти в послах, а государь наш силою никого не пошлет». Измайлов отвечал: «Это слово пронес какой-нибудь недобрый человек; послы разных государств, которые теперь на Москве, стоят по разным дворам и береженье к ним крепкое для того, чтоб между ними ссоры не было; а если б других государств послов на Москве не было, то вашему послу было бы всех вольнее; крымский посол и гонцы стоят за городом не близко, двор для них особый сделан, и с двора их никуда не спускают». Один из панов, молодой Радзивилл Сиротка, говорил с запальчивостию: «Государя нашего посол теперь на Москве и государь бы ваш отпустил его, да за ним бы своего посла к королю прислал, и государь наш станет советоваться со всею радою и землею, как ему с государем вашим вперед быть. Государь ваш молод, а наш государь стар, и государю вашему пригоже к нашему государю писаться младшим братом, да и Смоленска и северских городов государь ваш поступился бы». Измайлов отвечал, что таких безмерных речей говорить непригоже. Когда все паны вышли, остался старик Гарабурда, он подошел к Измайлову и сказал: «Видел, как молодые-то паны чуть-чуть дела не разодрали, а старых слушать не хотят». Измайлов отвечал, что старики должны наводить молодых на доброе дело, на мир; а если король, послушавшись молодых, мира не захочет, то государь, надеясь на бога, воевать готов. Гарабурда, зная хорошо расположение умов в сенате и шляхте, уверял посла, что будет мир, хотя король не переставал обнаруживать неприязненное расположение к Москве; на отпуске Измайлову объявили, что Баторий опасной грамоты не принимает, новых послов в Москву для переговоров о мире не отправит; обедать Измайлова король не позвал, отговариваясь множеством дел. Измайлов доносил своему правительству, что король тотчас по смерти Иоанна IV хотел объявить войну Москве; но Рада отсоветовала; а земля на военные издержки давала только половину против того, чего требовал Баторий, потому что в Польше неурожай. Из пленников московских король прислал царю только двадцать человек; их привез посланец Лука Сапега, которому бояре велели объявить: «Царь Феодор освободил пленных литовцев до 900 человек, а король прислал ему за это двадцать человек, самых молодых людей, только один между ними Мещерский князь получше, да и тот рядовой, а доброго сына боярского нет ни одного». Посланец отвечал на это, что король после отпустит и всех пленных, только оставит на окуп 30 человек. Царь написал по этому случаю Баторию: «И вперед бы между нами этого не было с обеих сторон, что христиан продавать из плена на деньги и на золотые», – и приводил в пример свой поступок по смерти отцовской.
Но Баторий не уступал ни в чем; в Москве также не хотели уступать, но не хотели и раздражать короля, ускорять опасный разрыв. Приставу, бывшему при Луке Сапеге, дан был такой наказ: если литовский посланник начнет речи о раздоре, станет говорить о войне, то отвечать ему: «Не хитро разодрать, надобно добро сделать; а тем хвалиться нечем, что с обеих сторон начнет литься кровь христианская; Москва теперь не старая; и на Москве молодых таких много, что хотят биться и мирное постановление разорвать, да что прибыли, что с обеих сторон кровь христианская разливаться начнет?» Не надеясь дождаться послов от Батория, отправили к нему в начале 1585 года великих послов, боярина князя Троекурова и думного дворянина Безнина, которым дали наказ: к руке королевской прежде поклона не ходить; но если принудят, то идти, сказавши: «Это делается новою причиною, не по прежнему обычаю». От всяких людей уклоняться, чтоб ни с кем не говорить ни про что, кроме приставов да тех, кого с ответом вышлют; но и с ответчиками речей не плодить, а говорить гладко, чтоб к делу было ближе. Если станут государя укорять, то говорить: «Того судит бог, кто государя укоряет», – и пойти прочь. Проведывать: рижские немцы королю послушны ли и королевы люди теперь в Риге есть ли, кто именно и много ли их и что рижские люди королю с себя дают и Лифляндская земля на какой мере устроена у Стефана короля, и как ее вперед строить хочет? Когда спросят о шведском короле, отвечать: государю нашему над шведским королем и впредь промышлять, сколько бог помощи подаст. Относительно главного дела, заключения перемирия, послам было наказано: заключите перемирие до того срока, до какого было заключено при царе Иване; если паны станут говорить высоко, и вы отвечайте им высоко же, говорите, что теперь Москва не по-старому, государю у них мира не выкупать стать, государь против короля стоять готов; это большая мера: делайте по ней, как узнаете, что у короля с панами рознь есть. Если же почаете, что у короля с панами розни большой нет и уговорить панов по первой мере будет невозможно, то делайте по другой мере, чтоб непременно перемирие с королем взять; если же и по другой мере уговорить будет нельзя, то настаивайте на обсылку, чтоб вам с государем о деле обослаться; если же и на обсылку не приговорите и отпуск вам скажут, то по конечной неволе объявите и последние меры, чтоб непременно, хотя на малое время, заключить перемирье. Послам было наказано также, чтоб они постарались уговорить Тимофея Тетерина и других московских отъезжиков возвратиться в отечество по опасной грамоте, за исключением одного Голосина, отъехавшего в последнее время, вследствие торжества Годунова над Шуйскими.
Этот Головин сначала очень было затруднил посольское дело, наговоривши королю, и без того сильно желавшему войны, что Московское государство вследствие слабости царя и раздора между боярами находится в самом бедственном положении, что войскам его сопротивления ниоткуда не будет: «Никто против него руки не поднимет для того: рознь в государевых боярах великая, а людям строенья нет, и для розни и нестроения служить и биться никто не хочет». Головин уверял также короля, что Троекуров и Безнин присланы заключить мир на всей королевской воле. Вследствие этих речей король запросил у послов Новгорода, Пскова, Лук, Смоленска, Северской земли и прибавил: «Отец вашего государя не хотел меня знать, да узнал, и он меня не знает, а потом узнает; когда ему буду знаком, тогда с ним и помирюся, а теперь он меня не знает и мне зачем с ним мириться?» Но по-прежнему Баторий встретил сопротивление в сенате и сейме: «Король, – доносили Троекуров и Безнин в Москву, – просил у панов радных и у послов поветных наемных людей и грошей и говорил им: „Не потеряйте сами у себя, пустите меня с московским воеваться, бог даст вам государство в руки даром“». Послы поветовые не согласились дать королю денег; притом же Троекуров и Безнин распустили слух, что Головину верить нельзя; ибо это – лазутчик, подосланный нарочно боярами к Баторию. Паны и шляхта, и без того не желавшие войны, охотно поверили этому слуху. Послы поветовые, по донесению Троекурова и Безнина, говорили королю: «Как такой нелепости верить, что король куда ни пойдет все его будет? А люди-то на Москве куда девались? Еще бы Головин приехал к тебе от старого государя, тогда можно было бы верить: старый государь жесток был; а от нынешнего зачем ехать! Теперь государь у них милостивый; ты теперь помирись да рассмотри: если объявится, что Головин сказал правду, то у тебя война с московским государем и вперед не уйдет». Баторий сердился на послов поветовых, сердился на московских послов, подарков их не взял, обедать не звал, со столом к ним не посылал, стояли они далеко и тесно: но принужден был согласиться на двухлетнее перемирие. Лука Новосильцев, отправленный к императору через Польшу, доносил, что на дороге архиепископ примас Карнковский зазвал его к себе обедать и на обеде говорил: «Король наш Стефан с вашим государем мириться не хотел, а верил словам Михайлы Головина. А слышал я от пленников литовских, что государь ваш набожный и милостивый, и государыня разумна и милостива не только до своих людей, но и до пленных милостива; пленников всех государь ваш освободил и отпустил даром. И мы, и послы со всех уездов королю отказали, что с земель своих поборов не дадим, на что рать нанимать, а захочешь с государем московским воеваться идти, нанимай ратных людей на свои деньги, и уговорили, чтоб пленников отпустил, так же как и государь московский; а пленников много на папских имянах, и паны для своей корысти короля не слушают. Король наш нам не прочен, а впредь думаем быть с вами вместе под государя вашего рукою, потому что государь ваш набожный, христианский. Сказывали нам пленники наши, что есть на Москве шурин государский, Борис Федорович Годунов, правитель земли и милостивец великий: к нашим пленникам милость оказал, на отпуске их у себя кормил и поил, и пожаловал всех сукнами и деньгами, и, как были в тюрьмах, великие милостыни присылал, и нам за честь, что у такого великого государя такой ближний человек разумный и милостивый; а у прежнего государя был Алексей Адашев, и он Московским государством также правил». Новосильцев сказал ему на это: «Алексей был разумен, а этот не Алексеева верста: это великий человек, боярин и конюший, государю нашему шурин, государыне брат родной, а разумом его бог исполнял всем и о земле великий печальник». Пристав говорил Новосильцеву тоже, что король непрочен и не любят его всею землею, с королевою живет не ласково; теперь он болен, на ноге старые раны отворились, а доктора заживлять не смеют потому: как заживят, так и будет ему смерть.
