Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда (Часть 1)
В николаевской России не канцлер Нессельроде по существу ведал иностранной политикой, а сам Николай. И в то время как испытанный дипломат князь Меншиков, доказавший еще четверть века назад свое умение говорить с азиатскими монархами и засаженный за это уменье персидским шахом Фетх-Али в крепость, был послан царем в Константинополь вести переговоры там, на месте, о "ключах" и прочем, - Николай решил сам начать переговоры, только уже не с султаном, а с представителем Англии при своем дворе.
9 января 1853 года был раут у великой княгини Елены Павловны, на который приглашен был английский посланник Гамильтон Сеймур, потому что с ним хотел побеседовать Николай об очень важном деле. Это важное дело было - раздел Турции на тех же основаниях, на которых при Екатерине II проведены были разделы Польши.
По мысли Николая, к дележу Турции должны были приступить - и притом немедленно - только две державы: Россия и Англия. С Францией, в которой воцарился Наполеон III, начавший спор о "святых местах", то есть о покровительстве христианам, подданным султана, покровительстве, издавна принадлежавшем России, Николай отнюдь не хотел считаться; что же касается Австрии, то к ней Николай относился слишком свысока и слишком покровительственно, чтобы считать ее вполне самостоятельной монархией и брать ее полноправным членом в свою компанию.
Беседа Николая с Сеймуром состоялась. Самодержец был совершенно откровенен.
- Турецкие дела находятся в состоянии большой неустойчивости, говорил он. - Страна грозит рухнуть. Ее гибель будет большим несчастьем, и важно, чтобы Англия и Россия пришли к полному соглашению и чтобы ни одна из этих двух держав не предпринимала решительного шага без ведома другой. Видите ли, на наших руках больной человек, - очень больной человек! Откровенно говорю вам, было бы большим несчастьем, если бы он скончался раньше, чем будут сделаны все нужные приготовления.
Разговор этот был продолжен через несколько дней уже в кабинете царя, как более деловом месте. Посвятив сэра Гамильтона во все тонкости восточного вопроса и в его историю, Николай перешел к "больному человеку", который может умереть внезапно, и тогда:
- Хаос, путаница и неизбежность европейской войны должны сопровождать катастрофу, если она наступит неожиданно и если не будет заранее составлен другой план... Я буду говорить с вами как друг и джентльмен, - горячо сказал самодержец посланнику другого самодержца - английского капитала. Если нам, Англии и мне, удастся достигнуть соглашения в этом вопросе, то другие меня мало интересуют. Мне безразлично, что будут делать или думать другие. Поэтому я хочу оказать вам с полной откровенностью: если Англия имеет намерение усесться когда-нибудь в Константинополе, я этого не допущу! Со своей стороны я также готов обязаться не занимать Константинополя, разумеется в качестве собственника, потому что быть держателем его по поручению я бы не отказался. Если же не будут сделаны все нужные приготовления и все будет предоставлено случаю, то возможно, что обстоятельства заставят меня оккупировать Константинополь.
Сколь ни был изумлен сэр Гамильтон этой тяжелой откровенностью царя, он, поблагодарив его за доверие, напомнил ему о Франции, которая может, пожалуй, - конечно, на свой страх и риск, - снарядить военную экспедицию в империю султана.
- Поверьте, - быстро отозвался Николай, - что такой шаг довел бы дело до острого кризиса! Чувство чести заставило бы меня без промедления и колебания двинуть свои войска в Турцию, если бы даже такой образ действий повлек за собой крушение Турецкой империи... Я сожалел бы о таком результате, но все-таки считал бы, что действовал так, как вынужден был действовать!
- Но ведь крушение Турецкой империи оставило бы незаполнимую пустоту, ваше величество! - возразил Гамильтон.
- Вот это-то и было бы возвышенным триумфом для цивилизации девятнадцатого столетия, - Николай дружески взял его за локоть, - если бы оказалось возможным заполнить пустоту эту без нарушения всеобщего мира! Как же именно? Просто: путем принятия предохранительных мер двумя - только двумя! - правительствами, наиболее заинтересованными в судьбах Турции!
Сеймур передал, конечно, свой разговор с Николаем срочной депешей на имя лорда Джона Росселя, неизменного представителя делового Сити в кабинете министров, в то время министра иностранных дел.
Ответ Росселя Сеймуру был очень тщательно обдуман и полон доказательств в пользу того, что "больной человек" отнюдь не настолько болен, чтобы не иметь силы отчаянно защищаться, что, наконец, если бы Николай стал "держателем" Константинополя, то это было бы очень опасно для него вследствие зависти Европы, так как ни Англия, ни Франция, ни даже Австрия не примирились бы с тем, чтобы Константинополь оставался в руках России. Он лицемерно уверял со своей стороны, что Англии Константинополь не нужен и что ей чуждо желание овладеть им. Напоминал собственные слова Николая, что его империя и без того очень велика, чтобы желать приращения ее территории. Осторожно советовал соблюдать величайшую сдержанность по отношению к Турции, избегать сухопутных и морских демонстраций против султана. Что же касается христиан, подданных султана, то Россель предлагал только "посоветовать" турецкому правительству обращаться с ними "по правилам равноправия и свободы веры, принятым просвещенными нациями Европы".
Заканчивая свою довольно длинную депешу, Россель просил сэра Сеймура прочесть ее графу Нессельроде, а если это будет признано им желательным, то и передать копию ее лично Николаю, "прибавив к ней уверения в дружбе и доверии ее величества нашей королевы".
По получении этой депеши в Петербурге состоялась еще беседа сэра Гамильтона с Николаем, наиболее определенная и откровенная.
На скромный вопрос Сеймура, чего он хотел бы конкретно, Николай ответил так:
- Я не хочу прочного занятия Константинополя русскими, но этот город ни в каком случае не должен и перейти во владение какой-либо другой великой нации; я никогда не допущу попытки восстановить Византийскую империю; не допущу и расширения Греции до размеров большого государства; но тем более не допущу я раздробления Турции на мелкие республики убежища для Кошута, Маццини и других европейских революционеров. Скорее я начну войну, чем примирюсь с одним из таких оборотов событий!
Практический англичанин, сэр Гамильтон, конечно, притворился изумленным тому, что его высокий собеседник как будто совершенно ничего не хочет положительного, но Николай скоро успокоил его на этот счет, добавив:
- Княжества Молдавия и Валахия являются независимыми государствами под моим покровительством; это так и могло бы остаться. Сербия могла бы получить такую же форму правления. Болгария - тоже. Что же касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой области. Могу поэтому лишь сказать, что если бы при разделе империи османов вы овладели Египтом, я не имел бы ничего против. То же самое могу сказать о Крите. Что касается Франции, - небрежно припомнил царь, - то одною из ее целей является, несомненно, овладеть Тунисом.
- Ваше величество, - воскликнул сэр Гамильтон, - но ведь есть еще Австрия!
- О-о, Австрия! - с улыбкой успокоил его Николай. - Если я говорю о России, то тем самым я говорю и об Австрии. В отношении Турции наши интересы вполне совпадают. Франция - другое дело. Похоже на то, что французское правительство желает всех нас перессорить на Востоке. Менее месяца тому назад я даже предложил султану свою помощь для сопротивления французам. Все, чего я хочу, - это соглашения с Англией, и то не о том, что следует делать, а о том, чего делать не следует. Что же касается Константинополя, то я ведь послал туда только своего Меншикова, а согласитесь сами, что мог бы послать, если бы пожелал, и целую армию! Итак, побудите ваше правительство еще раз написать мне об этих делах подробнее и без промедления!
С этими словами царь подал руку Сеймуру, давая ему понять, что им оказано все; ответ был за министрами Виктории.
Правда, он не поделился с сэром Гамильтоном тем, что обратился к своему шурину, королю Пруссии, с секретным письмом о своих отношениях к Франции и Англии.
Из уклончивого ответа лорда Росселя он видел, конечно, что едва ли удастся ему расколоть "сердечное соглашение", а между тем Наполеон III действовал в своих притязаниях на опеку турецких христиан явно вызывающе и, разумеется, не без ведома и одобрения Англии.
Поэтому Николай писал Фридриху-Вильгельму что союзники, столь тесные и дружные, как Франция и Англия, его нимало не пугают на суше, на море же они как сильнейшие морские державы, действуя соединенным флотом, несомненно могут вести успешную блокаду, и в этом их главный козырь. Но в апреле, к концу месяца, у него будет не меньше шестисот тысяч войск, из которых двести он мог бы предоставить ему с условием, что он двинется на Париж и сдернет узурпатора с французского трона.
