Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов
В 6 часов Сазонов сказал мне:
— Ну, теперь пойдем прощаться к начальству, таков у нас порядок.
Мы прошли в кабинет Медникова, где кроме него были Зубатов и Войлошников. Поглаживая бородку, стоял Меньщиков.
— Ну, что ж, господа, пора и по домам, — сказал нам Зубатов и, пожав руку каждому и пожелав всего хорошего, ушел в свой кабинет. Медников с грохотом закрыл свою конторку, приветливо распрощался с каждым из нас, и все разошлись…»
Так прошел первый день работы Спиридовича в московской охранке. Обращает на себя внимание свободная, «цивильная» атмосфера на рабочих местах и внимательное отношение к новичку. И еще: полиция подходила к подбору кадров для охранки творчески-профессионально, привлекая в нее и лиц сугубо гражданских, типа Зубатова и Медникова, и доверяя даже бывшим революционерам типа Меньщикова.
Московское охранное отделение на рубеже XIX–XX столетий благодаря своим успехам в розыскной деятельности занимало особое место. Оно очистило Москву и Московскую губернию от революционных организаций и распространило свою деятельность далеко за пределы своей губернии. Оно проникло даже в Петербург, арестовав в 1896 году типографию в Лахте «Группы народовольцев», и активно работало по Северо-Западному краю, где арестовало большую группу эсеров, включая Гершуни и «бабушку русской революции» Е. Брешковскую.
Оперативная деятельность охранки держалась тогда на трех китах: внутренняя агентура, наружное наблюдение и перлюстрация.
Успехи охранки, которой руководил Зубатов, объяснялись просто: она использовала в своей работе внутреннюю агентуру, то есть завербованных революционеров, которые информировали охранное отделение обо всех шагах революционеров и без зазрения совести десятками, сотнями выдавали своих товарищей. В жандармской среде эти агенты назывались «сотрудниками», а в самих революционных организациях — «провокаторами». «Не жандармерия делала Азефов и Малиновских, — писал Спиридович, — имя же им легион, вводя их, как своих агентов, в революционную среду; нет, жандармерия лишь выбирала их из революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего, они были членами своих революционных организаций, а уж затем шли шпионить про своих друзей и близких органам политической полиции».
По утверждению того же Спиридовича, недостатка в желающих стать «сотрудником» охранки не было: «Переубеждать и уговаривать приходилось редко: предложения услуг было больше, чем спроса»[81]. Единственная среда, которая не давала «сотрудников», были офицеры. Заслуга Зубатова как руководителя московской охранки заключалась в том, что он, опираясь на опыт Г. П. Судейкина, довел использование внутренней агентуры в розыскных мероприятиях до совершенства[82]. Среди наиболее надежных, опытных и успешных сотрудников у Зубатова числилась Зинаида Гернгросс-Жученко, идейный борец против революционеров, и ее прямая противоположность — Евно Азеф, успешный, циничный и честолюбивый человек с «двойным дном», предававший своих товарищей по партии эсеров, но не всегда и не во всем честный и в своем сотрудничестве с полицией. А. И. Спиридович называет его настоящим провокатором.
Сергей Васильевич Зубатов, москвич, еще в гимназии познакомился с идеями народовольцев, но в революцию и в университет не пошел, был «заагентурен» Московским охранным отделением в 1887 году, а с 1 января 1889 года был зачислен в штат, где постепенно дослужился до начальника отделения. Начитанный, хорошо знакомый с историей, проявлявший живой интерес к социальным вопросам, он был идейным монархистом и считал развитие России без царя невозможным. После каждого ареста революционеров он внимательно и подолгу беседовал с каждым из них (именно беседовал, а не допрашивал), говорил о вреде ниспровергательской деятельности и, находя в некоторых из арестованных отклик, выступал с предложениями помогать правительству в борьбе с революцией. Многие из арестованных, если даже не становились «сотрудниками», все равно отходили от революционных кружков и организаций и становились полезными гражданами общества.
Но были и редкие неудачи. Так, Зубатову однажды показалось, что ему удалось распропагандировать молодого Гершуни, но потом выяснилось, что он ошибся в нем, ибо Гершуни оказался «твердым орешком» и пошел на уговоры охранника, только руководствуясь желанием выйти на свободу и продолжать свою революционную деятельность.
Зубатов не смотрел на «сотрудничество» как на простой акт купли-продажи, а видел в нем идейное начало. «Вы, господа, — учил он жандармов, — должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это — продажные шкуры… Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму. Помните, что… рано или поздно наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать, ему тяжело. Отпускайте его… выведите осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию… он будет полезен и дальше для государства… Вы лишаетесь сотрудника, но приобретаете в обществе друга правительства, полезного человека для государства».
Не сразу жандармы воспринимали советы своего начальника, у многих «сотрудники» вызывали чувство презрения и брезгливости, но в конце концов верх брало государственное начало и дело постепенно налаживалось. Вот почему заниматься революционной работой при Зубатове в Москве считалось безнадежным делом. Москва считалась гнездом «провокации», а имя Зубатова, непревзойденного агентуриста и настоящего государственного человека, с нелегкой руки революционеров стало скоро нарицательным.
Правой рукой Зубатова был Евстратий Павлович Медников, 1853 года рождения, из крестьян, заведовавший агентами наружного наблюдения или филерами, содержавший конспиративную квартиру для встреч Зубатова с агентурой и имевший на руках кассу отделения. Старообрядец, малограмотный человек (закончил церковно-приходскую школу), в 25-летнем возрасте пошел служить в армию, дослужился до унтер-офицера и в 1881 году по семейным обстоятельствам был уволен в запас. В том же году был принят на полицейскую службу внештатным околоточным надзирателем, но сразу замечен начальством и переведен работать филером в только что открывшееся Отделение по охранению общественной безопасности и порядка при канцелярии московского обер-полицмейстера. Уже в 1890 году Медников, благодаря своему природному уму, сметке, хитрости, необычайной трудоспособности и настойчивости, выдвинулся на руководящий пост и возглавил всю филерскую работу Московского охранного отделения. «Он понял филерство как подряд на работу, прошел его горбом и скоро сделался нарядчиком, инструктором и контролером, — вспоминает о нем Спиридович. — Он создал в этом деле свою школу — Медниковскую или, как говорили тогда, Евстраткину школу. Свой для филеров, которые в большинстве были из солдат… он знал и понимал их хорошо, умел разговаривать, ладить и управляться с ними».
Медников, признанный всеми филером № 1 России, работал за десятерых, нередко проводя ночи напролет в отделении на кожаном диване. Впрочем, Евстратий Павлович «соблюдал» и собственные интересы: под Москвой он содержал «именьице с бычками, коровками и уточками», домик, а в домике достаток, ведь рабочая сила — его же филеры — была дармовая, а жена, простая русская баба, успешно вела хозяйство. Став старшим чиновником для поручений, Медников получил Владимира в петлицу, выправил грамоту на дворянство и на досуге занимался составлением для себя герба, на котором он хотел изобразить пчелу как символ трудолюбия и снопы.
12 часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филеров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе — расставив ноги и заложив руки назад. Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подает затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой об израсходованных по службе деньгах.
— А что же Волк? — спрашивает Медников одного из филеров.
— Волк, Евстратий Павлович, — отвечал тот, — очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда-либо, также проверку делает и опять-таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый-с.
