Вячеслав Зарубин - Проект «Украина». Крым в годы смуты (1917–1921 гг.)
«Ген. Турбин не убоялся мужественно заявить, что политика прежней власти по отношению к городскому самоуправлению была недопустима. Прекрасно. Но пусть же новая власть не ограничится порицанием прежней власти, а покажет на деле, что голос представителей населения отныне для нее не звук пустой… – призывал известный в Крыму публицист. – Только фактическое проведение в жизнь свободы собраний и неприкосновенности личности даст обществу и его представителям возможность перестать чувствовать себя, как в осажденном лагере»577.
Один из социал-демократических лидеров, товарищ городского головы Севастополя И. С. Пивоваров призвал через прессу отменить цензуру, прекратить материальное и моральное поощрение реакционной печати, покончить с арестами «по подозрению в большевизме», по доносам, по мотивам сведения личных счетов, с преследованием рабочих организаций578. Все вдруг заговорили о выборах в законодательную комиссию, не только о политических, но и социальных реформах, ибо отсутствием последних, как справедливо отмечал Канторович, убиваются гарантии окончания гражданской войны.
Но ведь гражданское правление как будто существовало – в лице Южнорусского правительства, – и положение о законодательной комиссии оно разработало. Однако практика Южнорусской власти была подвергнута крымской общественностью беспощадной критике: власть недемократична, раз; представителей Крыма там нет, два; рабочие устранены от выборов, три – и т. д. По словам В. А. Оболенского, «положение этого правительства, состоящего в большинстве из честных, дельных и прогрессивных людей, но правительства, совершенно чуждого населению, с ненадежным административным аппаратом и окруженного враждебной стихией, было поистине трагичным. Это даже не была слабая власть, а просто власть, висящая в воздухе…»579 Тем не менее, никакие «самостийные» варианты в духе М. А. Сулькевича не обсуждались. «Так как Таврический полуостров является ныне составной частью южной полосы России… возможность повторения здесь экспериментов с организацией самостоятельного «государственного образования» совершенно отпала…»580
Меж тем, отсутствие каких-либо надежд на Южнорусскую власть командование ВСЮР блестяще оправдало. 11 марта (ст. ст.) правительство прибыло в Севастополь. А 17 марта было распущено, после чего большинству его членов ничего не оставалось, как эмигрировать в Константинополь, что они и сделали. Приказом Главнокомандующего бывшему министру финансов Временного правительства М. В. Бернацкому поручалось организовать упрощенное и сокращенное численно деловое учреждение, а местную власть Крыма преобразовать, привлекши к участию в ней избранных представителей. При этом «общее направление внешней и внутренней политики остается незыблемым»581.
Теперь о пресловутых выборах в законодательную комиссию. В. А. Оболенский так рассказывает о произошедшем. Еще в декабре А. И. Деникин заговорил с ним «о подготовлявшемся созыве не то парламента, не то земского собора». Когда в январе Таврический губернатор получил телеграмму с изложением системы выборов в данное учреждение, то понял ее не как проект, а как распоряжение о производстве этих выборов, которые и были назначены. На губернском избирательном съезде представителей земских управ и кооперативов 16 февраля, который проходил под председательством Оболенского, тот выступил с докладом о необходимости «временного автономного устройства Крыма»: «Мотивы мои были двоякие: во-первых, большая часть территорий, оставшихся под управлением генерала Деникина, состояла из автономных казачьих областей, и в новом парламенте большинство должно было принадлежать казакам. Создавалось, таким образом, какое-то архитектурно нелепое конфедеративное государство, в котором Крым становился чем-то вроде колонии. Являлось опасение, что при преобладающем влиянии в парламенте и в правительстве казаков, проникнутых специфическим казачьим патриотизмом, интересы Крыма могут основательно пострадать.
Кроме того, опыт всего пережитого категорически подсказывал необходимость общей децентрализации управления. Само собой разумеется, что, настаивая на автономных правах для Крыма, я имел в виду получить эти права свыше, сделав представление генералу Деникину. Мысль моя вызывала единодушное сочувствие всех собравшихся, но местные лидеры эсеров предложили, не дожидаясь разрешения сверху, объявить явочным порядком наличный съезд постоянным учреждением, включив в него для установления связи с рабочими представителей профессиональных союзов». Оболенский возражал и отказался быть избранным в создаваемый орган («парламент»). По его мнению, предлагался «суррогат совета рабочих и солдатских депутатов почти на самом фронте». «По-видимому, это была просто революционная отрыжка у ничему не научившихся людей, которые не понимали, что широкие слои населения, уставшие от революции и гражданской войны, их не поддержат и что вся эта затея превратится в смешной фарс, если большевики, имевшие влияние в некоторых профессиональных союзах, не превратят его в трагедию». Однако данное предложение прошло большинством голосов. Избирательный съезд выделил из своего состава некий «комитет»: В. С. Елпатьевский, Д. Г. Аметов, А. В. Фосс, М. Хайрутдинов, А. И. Кузнецов, Головко.
На заседании Севастопольской и Балаклавской дум 17 февраля выяснилось, что социалистический блок отказывается, а демократический – воздерживается от участия в выборах. Поэтому большинством голосов думы решают: отказ. Того же числа состоялось собрание городских дум Симферополя, Бахчисарая и Карасубазара, где В. А. Оболенский и П. С. Бобровский выступили с докладами о крымской автономии. «Здесь наши точки зрения были одобрены огромным большинством, и мы были избраны членами парламента, увы, существовавшего лишь в проекте…»582. Здесь оптимизма было поболее, поэтому выработали своеобразный наказ чаемому законодательному собранию: 1) найти «приемлемые для демократии… пути к прекращению гражданской войны… вконец разорившей Россию и питающей все худшие элементы населения»; 2) источником власти должна быть не диктатура, а «воля народа»; 3) «управлению должно быть чуждо чувство мести к инакомыслящим, отсюда признание необходимости политической амнистии»; 4) местное самоуправление на базе законодательства Временного правительства; 5) «восстановление народного хозяйства», невозможное без передачи земли трудовому крестьянству; 6) благоприятное решение вопроса о рабочих и интеллигенции, «гибель которой равносильна гибели культур»; 7) «немедленное введение в Крыму автономного устройства» (выделено нами. – Авт.); 8) национально-персональная автономия (то есть самоидентификация и культурное обустройство всех национальных групп Крыма – Авт.)583.
Это, без сомнения, один из лучших политических программных документов, когда-либо (не только в период гражданской войны) появлявшихся в пределах Крыма. Но реальная история, увы, предпочла не прямую дорогу, а обочины, ухабы и рвы.
Крымские татары. К описываемому времени в мусульманской среде определилось два течения: сепаратисты и автономисты («Миллет», сторонники федеративной связи с Россией). В целом же татарский актив склонялся к отказу от участия в общих выборах, требуя созыва татарского национального парламента.
И все закончилось фарсом: оказалось, что там, где выборы состоялись, – они прошли по недоразумению, поскольку избирательный закон еще не был утвержден.
«Оттепель», как и следовало ожидать, длилась считаные дни. 18 февраля грянул гром. По прямому приказу Я. А. Слащова и по обвинению в стремлении к захвату власти в Севастополе были задержаны: с.-д. В. А. Могилевский, председатель Крымпрофа и севастопольского совета профсоюзов с.-д. Н. Л. Канторович, товарищ городского головы с.-д. И. С. Пивоваров, гласный думы с.-р. А. В. Некрасов, товарищ председателя союза торгово-промышленных служащих М. А. Пескин. Их увезли в самое страшное место Крыма – Джанкой. «Либерал» Турбин лицемерно заявил, что имеются, дескать, доказательства деятельности большевистского характера данных лиц и выпадов их против Добрармии584. Севастопольский городской голова Я. Н. Перепелкин вместе с членами городской думы поспешил к Слащову, ходатайствуя за задержанных, но успеха не добился. Тогда он дал телеграмму в Симферополь
В. А. Оболенскому, прося поддержки. Спустя несколько часов Слащов не без участия Оболенского милостиво согласился «простить виновных» при условиях: первое, сохранения спокойствия в городе до 1 марта и, второе, предоставления текстов речей в думе для предварительного просмотра (!). Всех отпустили 19-го числа.
Непосредственно во время прений на думском собрании Слащов прислал за В. А. Оболенским автомобиль и пригласил прибыть на станцию Джанкой. В вагоне, где размещался штаб, председатель Таврической губернской земской управы увидел «сидевшую на диване перед столом, заставленным недопитыми стаканами и с залитою красным вином скатертью довольно миловидную, скромно одетую женщину. Это был знаменитый слащовский казачок «Варинька», верная спутница всех его походов, на которой он впоследствии женился». Слащов принял Оболенского в своем купе, где находилась большая клетка с попугаем, крушащим орехи, и «с тоном милостивого монарха, подбодрявшего ошеломленного его величием подданного», поинтересовался происходящим на думском собрании и решениями избирательного съезда. Оболенский сумел убедить Слащова, что проект автономии Крыма не является сепаратизмом, и пригласил участвовать в работе «комитета», справедливо считая это учреждение мертворожденным.
