Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека
Для Винокура нет никакого сомнения: лозунги — это словесные штампы, реальное содержание которых давно выветрилось. Можно мыслить образами, можно мыслить терминами, но нельзя мыслить штампами. Мышление штампами может быть только «бессмысленным». Лингвист делает замечательное открытие, он первым формулирует — не подозревая того, что делает — основы логократии: «Мы перестаем логически мыслить… штампованная фразеология закрывает нам глаза на подлинную природу вещей и их отношений, она подставляет нам вместо реальных вещей их номенклатуру — к тому же совершенно неточную…»
Перед нами пример парадокса: ученый обнаружил замечательное оружие, определил его смертоносную силу и предлагает тому, кто этим оружием пользуется, от него отказаться — разоружиться. Через 60 лет после того, как «революционная фразеология» была названа «заумным языком», за которым нет никакой реальной мысли, газеты пишут: «Деятели литературы и искусства, работники культуры! Создавайте произведения, достойные нашей великой Родины! Работники пищевых отраслей промышленности! Увеличивайте производство продуктов питания высокого качества! Народы арабских стран! Сплачивайте свои ряды в борьбе против израильской агрессии и диктата империализма! Братский привет народам Анголы, Мозамбика и других стран Африки, избравшим путь социалистического развития».
Русский лингвист жестоко ошибся в 1923 г.: он полагал. что новый мир нуждается в новом человеке, который будет мыслить логически, разумно, он полагал, что предупреждает об опасности воздействия штампов на сознание. Он не понимал, что именно в этом была цель: разрушить способность к логическому мышлению, создать язык, «закрывающий глаза на подлинную реальность». Введение цензуры на десятый день после Октябрьского переворота было с точки зрения новой власти актом первоочередным и необходимым. Следующим шагом — в июле 1918 г. — было закрытие всех некоммунистических газет и журналов. Создание нового языка было возможно лишь в условиях отсутствия возможностей сравнения. Только в этих условиях могло родиться бессмысленное «мышление штампами».
Историки продолжают и сегодня спорить о легитимности сталинского периода советской истории: был ли он наследником Ленина, продолжил ли его дело или исказил, предал ленинизм? Сталин был лучшим и единственным наследником Ленина, прежде всего потому, что он лучше всех понял значение Слова и власти над Словом. Сталин завершил дело начатое Лениным, превратил модель советского языка в действующий язык, могучий инструмент переделки сознания.
В борьбе за власть Сталин демонстрирует замечательные возможности использования слова и свои способности мастера семантической игры. Главным оружием Сталин делает лозунг, штампованную формулу. Борьба с Троцким, например, ведется как борьба двух лозунгов: «Строительство социализма в одной стране» и «Перманентная революция». Сталин сочиняет лозунг для каждого своего противника, а потом разоблачает лозунг и его сторонников. Таким образом борьба за власть приобретает научный характер.
По мере расширения власти Сталина, расширяется область лозунгов — магических решений, определяющих пути развития партии, государства, человечества. Все эти лозунги изрекает лично генеральный секретарь.
Знаменитая формула Ленина: коммунизм это советская власть плюс электрификация, в начале 30-х годов звучит: коммунизм это советская власть плюс лозунгофикация.
Сталин говорит: темпы решают все!; кадры решают все!; человек — самый ценный капитал!; Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи! Эти лозунги касаются всех областей советской жизни и всегда дают окончательное решение: решают все, самый ценный, самый важный… Слово Вождя носит универсальный и тотальный характер. Оно подобно шаманскому заклинанию — от него зависит жизнь людей, судьба государства, хорошая или плохая погода.
Советские сатирические писатели Ильф и Петров изобразили в романе «Золотой теленок» бывшего дореволюционного чиновника-монархиста, в котором вызывают отвращение советские слова: «Пролеткульт», «сектор». Он ненавидит советскую власть, но когда он засыпает, ему снятся советские сны. Советская власть овладела снами — даже монархиста.
Происходит иерархизация языка. Слова Вождя приобретают ценность, независимую от их содержания, — лишь — потому, что они сказаны Вождем. Место говорящего в государственной иерархии определяет значимость слова. Герой повести А. Платонова «Котлован», желая сделать карьеру — заучивает слова. Козлов «каждый день, просыпаясь… читал в постели книги, и, запомнив формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов резолюции, строфы песней и прочее, он шел в обход организаций и органов… и там Козлов пугал и так уже напуганных служащих своей научностью, кругозором и подкованностью». В повести Платонова Козлов делает карьеру: рабочий, он становится профсоюзным деятелем — только потому, что он знает нужные слова, знает Государственный язык. Как в римской империи обитатель далекой провинции мог сделать карьеру только зная латынь, так в Советском Союзе только знание советского языка открывает путь вверх.
В числе первых и очень немногих иностранцев Фюлоп-Миллер увидел подлинную суть Нового человека, выращиваемого в первом в мире социалистическом государстве. Цель, пишет он, «выращивание вечного подчиненного, ecclesia militan, агитатора и советского бюрократа». В связи с этим «можно сказать, что большевики организовали народное образование так, чтобы никто не мог выйти за пределы официально разрешенного уровня знаний и образованности, с тем, чтобы не возникла для пролетарского государства опасность приобретения гражданами излишнего объема знаний и превращения в „подрывной элемент“». Советский язык становится важнейшим ограничительным средством, предотвращающим выходы за пределы необходимого государству «объема знаний».
Создается сакральная пирамида советского языка: политическая речь важнее литературной. Слово вождя важнее слова менее значительного чиновника, которое важнее слова рабочего и т. д. Поскольку иерархизируется вся жизнь: прошлое, настоящее и будущее, постольку слово прогрессивного царя (напр. Петра Первого) приобретает значительный вес в социалистическом государстве, слово «классика» (кто классик — решает Вождь) становится важнее слова «неклассика». Вождь-Сталин именует вице-вождей: в русской литературе им становится Пушкин, в советской — Горький, в театре — Станиславский, в биологии — Лысенко. Помазанные Сталиным они сакрализуются — их слова превращаются в обязательные истины.
Советская речь теряет свободу. Язык складывается — как Дом из блоков — из лозунгов, цитат из Вождя, Пушкина, очередного вице-вождя, передовой «Правды». Он превращается в сентон, теряя шуточный характер этой формы латинского стихотворения. Смысл Слова определяется Авторитетом того, кто произнес его. Его можно произносить, не понимая, как заклинание. Правильная цитата подтверждает благонадежность, неправильная — чревата тяжелыми последствиями. В повести Марека Хласко «Кладбища», изображающей сталинские годы в Польше, на заводском собрании разоблачают мастера, назвавшего собаку «Румба». Его справедливо обвиняют: сегодня — назвал собаку «Румбой», а завтра будешь жечь корейских детей напалмом. Только через несколько лет румба станет национальным танцем Кубы — Острова Свободы — и употребление слова не будет вызывать никаких возражений. Румынский писатель Петру Думитриу в романе «Инкогнито» представляет партийное собрание, заключая: «Только речь целиком состоявшая из ритуальных формул не могла быть подвергнута критике».
Цитатность советского языка связана с тем, что используемая цитата несет в себе ответ на вопрос, который может быть задан. Советский язык — язык утверждающий, отвечающий, но не спрашивающий. Польский анекдот великолепно демонстрирует эту особенность советского языка. К польскому компьютеру обратились с вопросом «почему нет мяса?» Он отказался отвечать, ибо слово «мясо» не было запрограммировано. Не смог ответить и американский компьютер, в котором не запрограммировано слово «нет». Но не ответил и советский компьютер, в котором не запрограммировано слово «почему?»
Авторитетное, утверждающее слово должно вызывать бессознательный рефлекс, необходимый власти. Сокрушительный, бесспорный авторитет слова Вождя связан в огромной степени с тем, что Вождь обладает правом называть Врага. Ленин и здесь дает пример, создает модель. Слово обозначающее врага должно быть броским, запоминающимся, содержащим в самом звучании осуждение, всегда — неопределенным, позволяющим включать в число врагов всех, кто в данный момент не нравится вождю. Первой гениальной находкой Ленина было слово «меньшевики», которое согласились взять на себя первые противники Ленина в социал-демократической партии. Затем, Ленин придумывает ярлыки всем своим противникам: отзовисты, ликвидаторы и т. п. Когда Ленин получил власть в государстве и объявление «врагом» влекло за собой тюрьму или смерть, он остается при своей модели врага. История Советского Союза может быть представлена как список слов, обозначающих врагов, которые появляются и исчезают, чтобы уступить место другим: вредители, кулаки и — расширительно — подкулачники, правые, левые, троцкисты, бухаринцы, космополиты, менделисты, морганисты. Слово может иметь отрицательное значение (вредитель), положительное значение (левые), нейтральное значение (генетика) — вождь, выбирая данное слово для обозначения врага, вкладывает в него новый смысл. В 1930 г. советская энциклопедия определяла слово «космополитизм», как «признание своим отечеством всего мира». Это было хорошее слово — интернациональное. В 1954 «космополитизм» определяется, как «реакционная проповедь отказа от патриотических традиций, национальной независимости и национальной культуры. В современных условиях агрессивный американский империализм пытается использовать лживую теорию космополитизма…»
