"Дева со знаменем". История Франции XV–XXI вв. в портретах Жанны д’Арк - Ольга Игоревна Тогоева
О том, что именно нарисовано на знамени французской героини, было, конечно, известно далеко не всем современникам и их ближайшим потомкам. В их сообщениях встречались самые разные, порой фантастические, описания. Так, по мнению Тома Базена, Персеваля де Каньи и секретаря ратуши Альби, на штандарте присутствовало изображение Девы Марии[61]. Декан аббатства Сен-Тибо в Меце и неизвестный итальянский купец, чье сообщение было включено в «Хронику» Антонио Морозини, настаивали на образе Троицы[62]. Анонимный автор «Дневника осады Орлеана» полагал, что полотнище украшали два ангела с лилиями в руках[63], а секретарь Ларошельской ратуши утверждал, что это был королевский герб[64]. И тем не менее, само наличие знамени у Жанны д'Арк не вызывало у окружающих никаких вопросов. Они знали, что оно существует, даже если не могли точно его описать.
Парадокс ситуации заключался, однако, в том, что, в отличие от Клемана де Фокамберга, никто из этих авторов не считал штандарт чем-то исключительным — напротив, с их точки зрения, он являлся обычным атрибутом человека, ставшего еще одним капитаном французского войска[65]. Соответственно, далеко не все современники Жанны полагали необходимым писать о столь рядовых вещах. И прежде всего это касалось самых ранних откликов на появление в королевских войсках некой девы — к которым, безусловно, относилось и сообщение секретаря Парижского парламента.
* * *
Мельком и без каких бы то ни было пояснений о наличии у французской героини собственного знамени сообщал немецкий теолог, вице-канцлер Кельнского университета Генрих фон Горкум в трактате De quadam puella (законченном в июне 1429 г.), однако основное внимание он уделял умению девушки обращаться с оружием и боевым конем[66]. Восьмого июня 1429 г. братья де Лаваль писали матери и бабке о знакомстве с Жанной, упоминая при этом, что на марше ее знамя вез «изящный паж»[67]. Наконец, в письме трех анжуйских сеньоров — свидетелей коронации Карла VII в Реймсе — отмечалось, что Дева присутствовала на церемонии вместе со своим штандартом. Единственным, пожалуй, автором, уделившим знамени Жанны д'Арк особое, как кажется, внимание, был выдающийся французский теолог, канцлер Парижского университета Жан Жерсон. В мае 1429 г., в сочинении De mirabili victoria, посвященном снятию осады с Орлеана, он назвал свою героиню знаменосцем Господа: «Наша Дева, которую, [и тому имеются] верные знаки, Царь Небесный избрал в качестве своего знаменосца для уничтожения врагов справедливости и для помощи друзьям»[68].
К тексту Жерсона мы еще вернемся, а пока же отметим, что он, как все прочие упомянутые выше авторы, главным отличительным свойством, главным атрибутом Жанны д'Арк не без оснований полагал ее мужской костюм, которому посвятил половину своего небольшого трактата. Указание на доспехи чаще всего оказывалось вообще единственным описанием внешности героини — как, например, в Dissertatio Жака Желю, епископа Амбрена и ближайшего советника дофина Карла, в трактате Генриха фон Горкума или в анонимной Sibylla Francica[69], появившихся летом 1429 г., не говоря уже о более поздних свидетельствах[70]. Такое внимание представляется вполне оправданным, а потому тем более любопытно, что Клеман де Фокамберг — в отличие от своих современников — ни словом не обмолвился о мужском костюме Жанны в первой посвященной ей записи. Он, собственно, и не нарисовал его: на его «портрете» героиня оказалась представлена в женском платье[71]. Возможно, секретарь Парижского парламента просто не знал о наличии у девушки доспехов: первый раз он упомянул о них только через год, в записи от 25 мая 1430 г.[72] Точно так же не было ему известно и имя Жанны, которое появилось в его «Дневнике» только в день ее казни, 30 мая 1431 г.[73] Что же касается весны — лета 1429 г., то в это время Фокамберг не догадывался даже о том, что «Дева» (Pucelle) — официально принятое прозвище его героини, которое следует писать с заглавной, а не со строчной буквы[74].
И тем не менее он дал ей свое собственное определение — «дева со знаменем» (une pucelle ayant baniere), хотя представляется крайне сомнительным, что он знал о существовании штандарта, не зная больше ничего. Для него, следовательно, знамя являлось главным и даже единственным атрибутом этой незнакомой, но вызывавшей удивление особы. Почему же, в отличие от подавляющего большинства своих современников, он придавал ему столь большое значение, что даже изобразил Жанну именно с ним?
* * *
Самое простое объяснение этого странного факта заключается в том, что секретарь Парижского парламента, как и многие другие авторы XV в., рассматривал свою героиню как еще одного французского военачальника. Однако Клеман де Фокамберг узнал о том, что «Дева» руководила армией «вместе с другими капитанами», только осенью 1429 г.[75] И в этом его сообщении упоминание о штандарте уже отсутствовало, как, впрочем, и в последующих, относящихся к 1430 и 1431 гг. Видимо, его наличие объяснялось, с точки зрения нашего автора, не только и не столько военными функциями Жанны. Ответ на вопрос, почему он описал и изобразил ее как «деву со знаменем», менее всего оказывался связан с реальными событиями, о которых он был не слишком хорошо осведомлен.
Следует, вероятно, предположить, что Фокамберг вкладывал в свой рисунок некий символический смысл, что его pucelle отсылала к образцам, весьма далеким от образа настоящей Жанны д'Арк. Одним из таких прототипов могло, безусловно, являться так называемое пророчество Беды Достопочтенного, в котором в аллегорической форме возвещалось о пришествии некоей «девы со знаменем» (vexilla puella)[76]. Самое раннее из дошедших до нас упоминаний данного предсказания содержалось в тексте «Бридлингтонского пророчества», копии которого распространились во Франции уже в начале XIV в.[77] В 1429 г. и в последующие годы многие авторы напрямую связывали пророчество Беды с появлением на исторической сцене Жанны д'Арк: о нем упоминала Кристина Пизанская, его цитировал в своей «Хронике» Антонио Морозини, а позднее — декан аббатства Сен-Тибо в Меце и инквизитор Франции Жан Бреаль[78]. Как справедливо отмечал Оливье Бузи, этот текст вполне мог быть известен Клеману де Фокамбергу и стать основой для его рисунка[79]. Однако, не только он один. Секретарь Парижского парламента, вероятно, опирался и на другие,
