История российского государства. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Борис Акунин
Тем более благополучный исход (когда мирно выбирают парламент и разрешают все противоречия на его трибуне) был невозможен в 1917 году, в условиях тяжелейшей войны.
Демократии угрожают две опасности — справа и слева
Из хаоса, в который погрузилась революционная Россия, имелось только два выхода, и оба плохие. Либо крайне правый — с «белым» террором, либо крайне левый — с «красным». Восстановить хоть какое-то подобие порядка можно было лишь посредством жестких и даже жестоких мер, через насилие и страх. Ни либералы, пришедшие к власти в марте, ни умеренные социалисты, вошедшие в правительство в мае, выполнить эту задачу не могли.
Те, кто готов стрелять, всегда находятся. Но просто стрелять было бы недостаточно. Если бы Временное правительство перешло от увещеваний к решительным действиям, ему пришлось бы вешать рабочих на фонарях, убивать без суда и следствия мятежных солдат, заливать кровью крестьянские восстания по всей России и направлять карательные отряды во взбунтовавшиеся колонии. Это была бы не демократия, а протофашистская диктатура.
Из-за того, что в конце концов верх в политической борьбе одержали ультралевые экстремисты (большевики), почти все авторы, пишущие о событиях семнадцатого года, склонны недооценивать альтернативу — опасность справа. А она летом 1917 года выглядела реальней.
Левые тогда были разобщены, разделены на множество фракций, часть которых поддерживала Временное правительство, часть — Советы, где пока тоже верховодили умеренные. И все левые, даже самые неистовые ниспровергатели, были плохо организованы. Отряды рабочей самообороны и разложившиеся воинские части охотно митинговали, но были мало приспособлены к совместным действиям. Во время вышеописанного майского кризиса командующий столичным округом Корнилов, предлагая подавить беспорядки, заявил, что у него всего три с половиной тысячи надежных, дисциплинированных бойцов, но он без труда справится со стопятидесятитысячным петроградским гарнизоном. И справился бы. Однако Временное правительство испугалось кровопролития, а устраивать переворот генерал был не готов.
Антиреволюционный лагерь, никак себя не проявлявший на эйфорической стадии революции, сформировался как защитная реакция на анархию и распад. Идея правого переворота под лозунгом восстановления порядка приобретала всё большую поддержку в среде крупного капитала, испуганного рабочим движением, и офицерства, возмущенного развалом армии. Таким образом возник союз денежных людей с решительными людьми — для захвата власти вполне достаточно.
Перспектива правого путча стала реальной, когда из правительства (в мае) ушел деятельный Александр Гучков. Он утратил надежду на то, что эта «говорильня» сможет исправить ситуацию, и стал готовить заговор. «Уход от власти не означал для меня отказа от борьбы. Я только думал, что карта на центральное правительство бита», — объяснял впоследствии Александр Иванович. Он вернулся на должность председателя военно-промышленного комитета, позволявшую часто бывать на фронте, и стал собирать «здоровые элементы» — договариваться с генералами, которые в нужный момент, рассказывает Гучков, повели бы войска «в поход на Москву и Петербург».
Подготовка отставного военного министра к путчу не ограничивалась фронтовыми поездками, и Гучков в своих планах был не одинок.
Самый влиятельный и богатый из капиталистов Алексей Путилов тем временем создал «Общество экономического возрождения России», которое несмотря на безобидное название на самом деле аккумулировало средства для будущего путча и в короткое время собрало 4 миллиона рублей. Так что с финансами у заговорщиков проблем не было.
С кадрами тоже. Существовало несколько офицерских организаций правого толка, готовых к выступлению: «Военная лига», «Союз офицеров», «Республиканский центр», «Союз георгиевских кавалеров». Дело было только за военным предводителем. Газеты правого толка в открытую обсуждали, кто из генералов мог бы стать российским Бонапартом.
«С самого начала я подумал, что без гражданской войны и контрреволюции мы не обойдемся, и в числе лиц, которые могли бы возглавить движение, мог быть Колчак [тогдашний командующий Черноморским флотом]. Я думал и о Гурко [командующий Западным фронтом], об Алексееве [до конца мая верховный главнокомандующий]…», — рассказывает Гучков.
Если бы выбор остановился на решительном и умном Колчаке, правый путч, вероятно, удался бы и в России установился бы репрессивный режим не левого, а правого толка. Но заговорщики решили оставить адмирала на месте, поскольку Колчак силой своего авторитета удерживал вверенный ему флот от разложения. В результате остановились на том же Корнилове, у которого в критический момент окажется недостаточно решительности и ума.
Однако это произойдет в августе. Пока же, в начале лета, когда самым прозорливым политикам уже было ясно, что Временное правительство не удержится и что роковой поворот резко влево или резко вправо неизбежен, сторонники «военного решения» выглядели силой более серьезной, чем адепты социалистической революции.
«Левая голова» российского революционного орла, Советы, в этот период была еще менее дееспособна, чем правительство.
Как уже говорилось, во время февральских событий народное движение в Петрограде возглавили вовсе не думские либералы, а деятели двух антимонархических партий — социалисты-революционеры и социал демократы.
Первая партия была наследницей народничества и представляла интересы крестьянства; вторая, марксистская, отстаивала права рабочего класса.
Естественно было бы ожидать, что в преимущественно крестьянской стране первенство будет принадлежать эсерам. В целом по стране — когда повсюду начнут возникать советы — так и получится. Но «колыбель революции» Петроград был городом рабочих, и в столичном Совете социал-демократы пользовались не меньшим влиянием, чем эсеры. Возглавлял Петросовет бывший глава думской фракции РСДРП Николай Чхеидзе. Однако у эсеров были сильные позиции в гарнизоне (ведь большинство солдат составляли крестьяне), и это уравновешивало позиции.
Объединяло две партии,
