Очерки становления свободы - Джон Актон
Актон отстаивал этот невозможный идеал, как если бы он был достижим, но сам не предпринимал серьезной попытки воплотить его в своих трудах. Происходило это вовсе не из-за его слабости как историка, но благодаря нравственному принципу, пронизывающему все его сочинения. Нравственное суждение не допускает никакой относительности. Историк, утверждал Актон, не должен подыскивать оправдания людям путем помещения их в контекст их собственного времени. Существует абсолютная и вечная мера нравственности, по отношению к которой немыслим никакой компромисс. На историка возложена задача в высшей степени существенная: его предмет не только рассказывает людям, откуда они взялись, тем самым помогая им уяснить свою природу и избежать чувства беспочвенности и отсутствия корней; не только до известной степени указывает современникам возможности, позволяющие избежать ошибок во внешней политике, законодательном творчестве и социальной политике, – он, кроме того и в первую очередь, является арбитром нравственного прогресса и нравственного преуспеяния человечества, так что благородное и возвышенное призвание историка попросту несовместимо с компромиссом.
По временам читатели будут, надо полагать, раздражены обобщениями Актона, а в иных местах – непрозрачностью его идей или их изложения. Но они не пожалеют об усилиях, положенных на чтение этой книги. Ибо каждого, кто сделает попытку понять его, Актон заставит неотступно и настойчиво размышлять о важнейших причинах политических перемен в обществе, о том, как лучше и достойнее их осуществлять и развивать, о том, что следует выбрать в качестве целей политических и законодательный усилий, и – важнее всего – о месте нравственности в политике. Имени эта нравственная одаренность поставила его труды выше интересов историка девятнадцатого столетия, превратив его в мыслителя, выдержавшего испытание временем.
Январь 1992 г., Кембридж
Оуэн Чадвик, Regius Professor Emeritus of Modem History, University of Cambridge.
Избранная библиография
При жизни Актона печатались только отдельные его очерки и обзоры в различных журналах; кроме того, вышла в свет одна брошюра. После смерти историка двое его учеников, Дж. Н. Фиггис и Р. Е. Лоренс, опубликовали четыре тома его сочинений:
Lectures on Modern History, London 1906.
Essays and Studies, London 1907.
History of Freedom and Other Essays, London 1907.
Lectures on French Revolution, London 1910.
Важным современным изданием очерков Актона является книга Selected Writings of Lord Acton, edited by J. Rufus Fears, 3 volumes, Indianapolis 1985. Постраничные примечания во введении делаются на это издание.
Актон был автором интереснейших писем, посмертные коллекции которых обнажают ход его мысли. Познакомиться с ними можно главным образом по следующим четырем изданиям:
1. Дочь Гладстона, Мэри Дрю, разрешила Гер-берту Полу опубликовать большую часть писем Ак-тона к ней, которые и появились под его редакцией в издании:
Letters of Lord Acton to Mary, daughter of W. E. Gladstone, second edition, London 1913.
2. После издания очерков Актона Фиггис и Лоуренс подготовили к печати первый том его писем:
Selections from The Correspondence of the first Lord Acton, London 1917.
3. Виктор Концемиус издал три тома переписки Актона с его учителем Дёллингером:
Ignaz von Döllinger – Lord Acton: Briefwechsel 1850–1890, München, 1963–1971.
Это превосходно выполненное издание является наиболее важным для понимания мыслей Актона.
Josef L. Altholtz, Damian McElrath and James С. Holland. The Correspondence of Lord Acton and Richard Simpson, 3 vols, Cambridge 1971–1975.
Исследования:
Лучшей биографией по сей день остается работа Гертруды Химмелфарб:
– G. Himmelfarb, Lord Acton: A Study in Conscience and Politics, Chicago 1962.
О либеральном католицизме:
– Josef L. Altholtz, The Liberal Catholic Movement in England, London 1962.
Характеристика личности Актона, его отношения с Гладстоном:
– Owen Chadwick, Acton and Gladstone, London 1976.
История античной свободы[26]
Вслед за религией, свобода была и остается побудительным началом добрых поступков и обиходным оправданием преступлений. Так повелось с древности, с той поры, как ее семя упало в аттическую почву 2460 лет назад; так это и в наши дни, когда народы европейской расы вкушают собранный с ее древа урожай. Свобода – изысканный плод зрелой цивилизации; но едва ли столетие миновало с тех пор, как народы, уразумевшие смысл этого слова, решились быть свободными. В каждую эпоху на пути свободы стояли ее естественные враги: невежество и предрассудки; страсть к завоеваниям и любовь к праздности; жажда власти, присущая сильным, и потребность в хлебе насущном, ведущая слабых. Случалось, развитие свободы останавливалось на долгие годы и десятилетия – когда народы бывали поглощены борьбой с варварством или иноземными захватчиками; когда беспрестанная борьба за существование, лишая людей всякого понимания политики и интереса к ней, заставляла их искать случая продать свое первородство за чечевичную похлебку и оставаться в полном неведении относительно отброшенного ими драгоценного достояния. Во все времена искренние друзья свободы были редки, и всегда она торжествовала усилиями меньшинства, одерживавшего верх благодаря союзу с помощниками, чьи цели зачастую отличались от его собственных; да и союз этот, всегда опасный, по временам становился гибельным, ибо противникам давал почву для противостояния, а между победителями разжигал распри над трофеями в самый час победы. Ни одно из препятствий не было столь неизменным и столь труднопреодолимым, как неопределенность понятия подлинной свободы и замешательство при выяснении ее сущности. Сколь ни велик ущерб от столкновения враждующих сторон, преследующих противоположные цели, ущерб от ложных идей – еще значительнее; его шествие по дорогам истории прослеживается как в накоплении познания, так и в исправлении законов. История общественных установлений есть часто история заблуждений и иллюзий; ибо достоинства наших установлений зависят от идей, положенных в их основу, и духа, охраняющего их целостность; их форма может оставаться неизменной, в то время как сущность утрачивается.
Несколько хорошо известных примеров из политической жизни нового времени пояснят, почему центр тяжести моей аргументации я выношу за пределы области законодательства. Часто приходится слышать, что наша конституция обрела свое формальное совершенство в 1679 году, когда был издан закон о неприкосновенности личности. Однако тотчас явился Карл II, всего два года спустя объявивший себя независимым от парламента. В 1789 году, в то самое время, когда в Версале заседали Генеральные штаты, – съехались после перерыва в несколько поколений и испанские Кортесы. Это почтенное собрание, возникшее прежде Великой хартии вольностей и нашей Палаты общин, немедленно обратилось к королю с нижайшей просьбой: воздерживаться от консультаций с его членами и проводить реформы, отправляясь от державной воли и мудрости его величества. Согласно общему мнению, непрямые выборы – гарантия консерватизма. Между тем все ассамблеи времен Французской революции
