Николай Старилов - Реальный социализм
Что же у нас осталось в итоге? 8–9 миллионов пролетариев, то есть менее 1/10 части населения.
Крестьяне и прочая мелкая буржуазия — более 80 % населения.
Остальные — буржуазия, помещики, чиновники, интеллигенция.
И при таком классовом составе населения Ленин собирался строить социализм?!
Мне могут возразить, что дело еще и в качестве пролетариата. Ну, во-первых, когда десять человек навалятся на одного, исход борьбы предрешен, а то, что более половины рабочих было неграмотно, говорит о том, каким было качество тогдашнего пролетариата. Филистеры «реального социализма» объявят, конечно, что я «клевещу на героический рабочий класс» — им не привыкать выплевывать пышные фразы, но я предпочитаю исследовать реальные отношения, а унизить рабочих 1917 года то, что в силу определенных исторических и экономических условий, они были неграмотны, малочисленны или имели в родной деревне надел земли, на котором применяли бывало наемный труд — никак не может. Это печальный для нашей истории факт, не более. Бояться реальной жизни, фактов могут и должны трусливые душонки лакеев «реального социализма», которым выдают за этот спасительный страх похлебку пожирнее, чем «героическому рабочему классу».
И последняя таблица.
На 1000 муж. На 1000 жен. На 1000 всего пола грамотных пола грамот. насел. грамот.
1897 г. 1920 1897 1920 1897 1920
1. Европейская
Россия 326 422 136 255 229 330
2. Северный
Кавказ 241 357 56 215 150 281
3. Сибирь(Западная) 170 307 46 134 108 218
ВСЕГО: 318 409 131 244 223 319
Источник: В. И. Ленин. «Странички из дневника».
Приведя эту таблицу Ленин далее пишет: «Это показывает сколько еще настоятельной черновой работы предстоит нам сделать, чтобы достигнуть уровня обыкновенного цивилизованного государства Западной Европы». (подчеркнуто мной — Н.С.)
Почему после октября 1917 года Ленин так и не завершил одну из своих главнейших(а может быть и самую главную) работ — «Государство и революция»? Уж не потому ли, что реальность не очень-то этому способствовала? Безусловно, «опыт революции» куда интереснее проделывать, чем писать о нем, но ведь писал и много писал! Только вот, то что ему приходилось писать, исходя из опыта Октября, нельзя было ставить рядом как продолжение «Государства и революции». На все у Ленина нашлось время — и на «ренегата Каутского» и на «детскую болезнь левизны» и т. д. и т. п., а вот для такого «мелкого» вопроса, как организация политической власти пролетариата у него видите ли «времени не нашлось». Нет, дело не в нехватке времени. Как прекрасно он все расписал на сотне страниц, как отлично исследовал работы К. Маркса и Ф. Энгельса, опыт Парижской Коммуны, И что же он сделал, придя к власти? «Как это обычно бывает, когда власть попадает в руки доктринеров, и те и другие делали, по иронии истории, как раз обратное тому, что им предписывала доктрина их школы».
Главная, вернее первая задача пролетарской, социалистической революции — разбить, уничтожить государственную машину угнетения. Неужели тем, что министерства назвали «наркоматами» (в 1946 году и это филологическое различие исчезло) и статских советников заменили партийными боссами, балтийскими матросами и питерскими рабочими (кстати эта замена произошла совсем не в тех масштабах, как показано в некоторых кинофильмах), могло что-нибудь измениться и машина угнетения вдруг стала «машиной свободы»? Дело не в том, кто сидит в кресле, не в том, кем этот человек был до того, как сел в это кресло, а в том, где, он сидит в кресле, выбран он народом или какой-то узкой группой, может ли народ в любое время заменить его, в чьих интересах он действует.
На все эти вопросы приходится ответить в том смысле, что народ, больше того, даже рабочий класс — никакого влияния ни на выбор, ни на деятельность этих людей не имел.
Неубедительно? «Наш госаппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата… Я предвижу одно возражение, исходящее либо прямо, либо косвенно из тех сфер, которые делают наш аппарат старым, т. е. от сторонников сохранения нашего аппарата в том же до невозможности, до неприличия дореволюционном виде, в каком он остался и посейчас…»
Но власть пролетариата, трудящихся, народа — несовместима с буржуазным государственным аппаратом — одно исключает другое. «Коммуна должна была о самого начала признать, что рабочий класс, придя к господству, не может дальше хозяйничать со отарой государственной машиной; что рабочий класс, дабы не потерять снова своего только что завоеванного господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую доселе употреблявшуюся против него, машину угнетения, а с другой стороны, должен обеспечить себя против своих собственных депутатов и чиновников, объявляя их всех, без всякого исключения, сменяемыми в любое время,» (подчеркнуто мной — Н.С.). К. Маркс, Ф. Энгельс и Парижская Коммуна это доказали, Ленин в «Государстве и революции» повторил как символ веры… и через три месяца отрекся без лишнего шума на деле.
Так почему же эта пресловутая «машина угнетения» не была разбита вдребезги? Сил, что ли, не хватило? Или по злому умыслу? Взяли, мол, Ленин с Троцким, да и обманули народ, вместо социализма подсунули ему черт знает какую дрянь?
С кем собирался Ленин строить социализм? С неграмотным крестьянином? Ему можно оказать «бей помещиков, бей богатых». И он будет бить. И бил, потому что большевики дали ему землю, а ради этого крестьянин был готов на все, но построить социализм с крестьянином нельзя! Иначе социализм давным-давно произвели бы на свет средние века.
Рабочий класс? Ничтожная горсть в общей массе народа.
Страна? Нищая, неграмотная.
Экономика? Отстала от передовых стран лет на сто.
Из чего взяться социализму? Из деревянной сохи?
«Ну, а если пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в руки государственную власть, организуются вполне свободно по коммунам и объединят действие всех коммун в ударах капиталу, в разрушении сопротивления капиталистов, в передаче частной собственности на железные дороги, фабрики, землю и прочее всей нации, всему обществу, разве это не будет централизм? Разве это не будет самый последовательный демократический централизм? и притом пролетарский централизм?».
Да уж, организовались «по коммунам» и «вполне свободно», если бы. А без этих «вполне свободно организованных коммун» от пролетарской демократии остается только централизм, который одинаково приложим к любому строю и любому режиму.
Или еще один ленинский тезис: «Возьмем власть, а потом уж создадим предпосылки для строительства социализма!»
Не говоря об оригинальной «марксистской» трактовке вопроса, допустим, что это возможно, то есть возможно, что «сначала соберем урожай, а потом засеем поле». Но как это можно осуществить реально? Предложить рабочим и (в первую очередь) крестьянам — надо создать экономическую базу социализма промышленность и т. д. и т. п., поэтому вы сейчас должны: жить в землянках, умирать от голода и надрываться на работе даром… И воодушевленные радужной перспективой грядущего в туманной дали сказочки-социализма, люди добровольно пойдут в землянки, будут умирать от голода, будут есть собственных детей, отдавая пшеницу на «развитие тяжелой промышленности». Как отнесся народ к такой перспективе в действительности — показали крестьянские восстания и рабочие забастовки в 1920–1921 годах.
Следовательно, нужно заставить рабочих и крестьян создавать промышленность, то есть организовать для этой цеди невиданное ограбление рабочих и крестьян, то есть объективно нужна была власть, которая сможет это сделать — ограбить и удержать в повиновении. Как оказалось, никуда не деться от необходимости «первоначального накопления».
Все практические действия Ленина после Октября идут вразрез с его прежними теоретическими взглядами, то есть с марксизмом, в верности которому он клялся всю жизнь. Любопытно, как неуклюже этот блестящий полемист и аналитик пытается объяснить сохранение старого госаппарата, «забывая», что это вообще нельзя объяснить, если не признать, что никакой социалистической, пролетарской революции не было: «Привлечение многих рабочих в ЦК будет помогать рабочим улучшить наш аппарат, который из рук вон плох (Прошло уже более 60 лет с тех пор как он написал эти слова. Где же эти рабочие? — Н.С.) Он у нас, в сущности, унаследован от старого режима, ибо переделать его в такой короткий срок, особенно при войне, при голоде и т. п., было совершенно невозможно(Парижская Коммуна „при войне, при голоде и т. п“. проделала его за две недели! Если революция действительно социалистическая, народная, то война, голод или другие препятствия — всего лишь побудительный мотив для еще более быстрой переделки, а вернее разрушения старой машины угнетения и создания нового механизма власти народа — Н.С.). Поэтому тем „критикам“, которые с усмешечкой или со злобой преподносят нам указания на дефекты нашего аппарата, можно спокойно ответить, что эти люди совершенно не понимают условий современной революции. За пятилетие достаточно переделать аппарат вообще невозможно, в особенности при тех условиях, при которых происходила революция у нас. Достаточно, если мы за пять лет создали новый тип государства, в котором рабочие идут впереди крестьян против буржуазии, и это при условии враждебной международной обстановки представляет из себя дело гигантское. Но сознание этого никоим образом не должно закрывать от нас того, что мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и от буржуазии и что теперь с наступлением мира и обеспечением минимальной потребности от голода вся работа должна быть направлена на улучшение аппарата». (Не на преобразование, не на разрушение, а на «улучшение» вот ведь как! — H.С.).
