Виктор Жигунов - Текст книги doc
В первый слог можно поставить любой гласный. Во втором нельзя повторить предыдущий, для второго осталось четыре варианта. Третий выбирается из трёх возможностей. Четвёртый – из двух.
Каждый из пяти видов первого слога может сочетаться с любым из четырёх видов второго. 5 умножаем на 4, будет 20 комбинаций. Добавим третий слог с его тремя вариантами. 20 х 3 = 60. С четвёртым число комбинаций ещё удвоится. А дальше на 1 умножать не обязательно. Итак, возможно 120 отрывков, в каких все звукотипы употреблены по разу.
А сколько вообще может быть отрезков такой же длины, но неважно какого состава?
Тут для каждого слога допустим любой выбор. То 5 надо умножить само на себя 5 раз. Получается 3125.
Вот из этого количества только 120 фраз для нас интересны. Округлённо – одна из каждых 26.
Для примера такой отрывок из «Слова»: Княже Игорю!
А какова вероятность стиха И несошася къ синему морю? Он вдвое длиннее, все звукотипы представлены по два раза.
Можно повторить те же вычисления, удлинив их вдвое: 5 х 5 х 4 х 4 х 3 х 3 х 2 х 2, потом 5 возвести в 10-ю степень и один результат разделить на другой. Но проще умножить 26 само на себя. Из полученного количества только одна фраза нас удовлетворит. Иными словами, если наугад составлять десятисложные комбинации, то в среднем на каждой седьмой их сотне будут встречаться отрывки требуемого состава. По одному почти на 7000 гласных.
В самом «Слове о полку Игореве», по изданию 1800 года, – 5825 гласных (не считая ъ, ь, й, и десятеричного – буквы, похожей на перевёрнутый восклицательный знак).
В стихе Комони ржуть за Сулою, звенить слава въ Кыеве – 3 а, 3 о, 3 е, 3 и-ы, 3 у-ю. Чтобы оценить его вероятность, надо возвести 26 в куб.
Список случайных комбинаций, содержащий одну подобную, должен быть почти из 18000 пунктов. Он занял бы страниц 400.
Это при условии, что все фразы в нём точно по 15 слогов. А на каком десятке тысяч страниц равновесие 3 3 3 3 3 попалось бы в романе, где есть фразы и длиннее, и короче?
Вычисления проведены без учёта, что сам язык стремится отнюдь не к равновесию гласных. У встречается в нашей речи втрое реже а и вдвое реже и. На одно ю приходится 17 о.
Не только случайно, а даже нарочно добиться пятикратного равенства очень трудно. Ведь когда не хватает, скажем, одного гласного, то надо найти односложное слово с ним, подходящее по смыслу. Если же такого нет, то придётся вместе с нужным звуком ввести лишний. Тогда отстанут остальные, надо будет подтягивать их, искать уже четыре односложных слова. И так до бесконечности.
Неудивительно, что приведённая фраза уникальна в «Слове». Другие пятикратные равенства не вполне точны. О приближении половцев говорится: Земля тутнеть (гудит), рекы мутно текуть, пороси (пороша, пыль?) поля прикрывають, стязи глаголють (стяги шумят). Е отстало на единицу от остальных, а их по 5. Спала князю умъ похоти, и жалость ему знаменее заступи: «Искусити Дону великаго хощу бо», – рече. 7 7 7 7 7. Внесена поправка, знаменее вместо знаменье, но и без неё равенство очевидно.
Однако на вероятности подобные отклонения практически не отражаются. По случайности одно такое соотношение, как выписанное только что, может возникнуть… как вы думаете, на скольких страницах? Приблизительно на четырёх миллиардах! И то при условии, что все они заполнены фразами не длиннее 35 слогов.
«Золотое слово» Святослава начинается с равенства 15–15–15–15–4. Получить его непреднамеренно можно было бы, заполнив на пишущей машинке лист… площадью с Азовское море. То самое, к которому ходил Игорь.
Понятно, что равенства других типов (двукратные и прочие) тоже появляются сами по себе далеко не на каждом шагу. Длинные – по законам языка не появляются никогда.
А страниц в «Слове о полку Игореве», когда оно записано в виде прозы, – восемь или десять. Равенств – сотни. Так что для этой главки точнее было бы название «Невероятность».
“Приломити” или “преламати”?
В поэме есть ещё более удивительные доказательства. Почти в каждой фразе.
Два стиха подряд: Тогда пущашеть десять соколовъ на стадо лебедей – который дотечаше, та преди песь пояше старому Ярослову… В первой половине, до тире, – 5 о, 5 а-я, 6 остальных. Стремление к гармонии и так очевидно, однако обратим внимание на последнее е в лебедей. По-древнерусски полагалось бы лебедий, с и десятеричным. Оно в подсчёт гласных не входит, и гармония становится совершенной: 5 о, 5 а-я, 5 остальных. Очевидно, искажение допустил не слишком внимательный переписчик поэмы.
Вторая половина отрывка вроде бы изобилует явными ошибками. Её буквальный перевод: который (сокол) настигал, та (лебедь) пела песь Ярослову. Что за согласование: который… та? Почему песь, а не песнь? И нет такого имени – Ярослов.
Грамматика требует формы которые («которую» по-древнерусски) Но с этим изменением, как и с поправкой Ярославу, равенство нарушается. Оно здесь самого красивого типа из имеющихся в «Слове» (и пока не упомянутого): по 2 и-ы и у, по 5 а-я и е, 7 (два плюс пять) о.
Значит, было и такое осмысление имени – связанное не со славой, а со словом. Впрочем, они родственны. Кроме того, как уже говорилось, Ярослову написано, чтобы избежать рифмы с Мстиславу в следующем стихе. Одинаковые окончания допускались лишь для глаголов и причастий (как здесь дотечаше и пояше).
Даже песь верно. Из данного стиха это не видно, но в поэме есть ещё слово пестворца. Исследователи уверенно исправляют его на песнотворца… и тогда оно выпадает из равенства. Строгого правописания в XII веке не было, и поэт использовал вариант, сходный с нынешним «жись» вместо «жизнь».
Подобные загадки в поэме попадаются сплошь и рядом. К примеру, «воины» в винительном падеже (кого? – воинов) по-древнерусски вое, с «ятем» на конце. В диалектах были вое (с е) и вои. По-старославянски (или по-церковнославянски, что то же самое) – воя. Любой вариант может встретиться в тексте, и надо установить, автор ли избрал одну из грамматических норм или он взял разговорную форму, или переписчик был неточен.
Это слово употреблено в отрывке А половци неготовами дорогами побегоша къ Дону великому; крычать телегы полунощы, рци, лебеди роспущени, – Игорь къ Дону вои ведеть. Обычно здесь видят три предложения, на месте тире даже делают абзац. Вдобавок о нескольких словах можно сказать примерно то же, что о вои. Более полутора лет пришлось считать и пересчитывать всю поэму, пока наконец пришла догадка, что это единая фраза. Только разговорное вои надо заменить нормативным вое. Равенство – по 5 а и у, по 11 е и и-ы, 16 (пять плюс одиннадцать) о.
И последний тип арифметических соотношений – сразу два равенства в стихе. О, стонати Руской земли, помянувше пьрвую годину и пьрвыхъ князей! – по 5 о, и-ы, у-ю, по 3 а-я и е. Пети слава Игорю Святъславлича, буй туру Всеволоде, Владимиру Игоревичу – по 6 а-я, и, у-ю, по 4 о и е (второе и во Владимиру – десятеричное).
В только что выписанном примере тоже много грамматических странностей: «петь слава», затем имя и отчество в разных падежах, наконец Всеволод, получивший в дательном немыслимое окончание «ять». Но таков дошедший до нас текст и только так выполняются равенства. Вероятно, поэт применил просторечные формы (вроде нынешней «Елены Петровной»). К тому же знаки препинания надо бы расставить иначе – Пети: «Слава...»
На сегодняшний взгляд странным кажется столь вольное обращение с языком. Но для древней поэзии оно обычно, и не только для нашей. У Гомера словами управлял стихотворный размер, согласно ему одни и те же предметы возникали то в единственном числе, то во множественном, в любом роде, глаголы оказывались в разных временах, существительные в неуместных падежах, а уж об орфографии в устном произведении даже говорить не приходится.
«Одиссею» Гомера попытался продолжить наш В.К. Тредиаковский в XVIII веке, сочинив громадную «Телемахиду» о сыне Одиссея, Телемаке. Из неё всей, и вообще из всего Тредиаковского, широкому читателю ныне известна одна-единственная строка. А.Н. Радищев взял эпиграф к своему «Путешествию из Петербурга в Москву» из 18-й книги поэмы: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» («обло» – тучно, а «лаяй» – лающее). Но даже этот стих у автора кончался иначе: «…с тризевной-и лаей» (то есть с пастью из трёх зевов). Радищев поправил, а то «-и» ничего не значило, стояло просто для ритма. Так бывало всегда при освоении строгих форм, начинающие поэты и сейчас многое пишут «для рифмы» (и Пушкин в этом признавался).
