Сергей Капков - Короли комедии - Сергей Антимонов
В январе 1902 года в декорационной мастерской на Божедомке актеры устроили елку. Творчески это вылилось в исполнение отдельных номеров. Это представление ошеломило публику, да и самих исполнителей новизною смеха. При крайнем разнообразии выступлений все исполняемое имело единый корень пародию, то есть не только смех, но и насмешку. Это получилось почти стихийно.
В представлении Москвин - служитель сцены, что-то среднее между шпрехшталмейстером и конферансье. Он же хронический неудачник, прообраз Епиходова. Тот же Москвин в парчовой поддевке - дирижер русского хора.
Качалов в розовом трико и черных штиблетах - французский борец с международного чемпионата борьбы.
Далее шел "Миф о северном олене" на деревянных ложках в исполнении якутов. Лужский под столом - фонограф, Александров - плясун Коля Разудалый, мой друг Грибунин - некая Дуня Козырькова. Это было первое организованное русское кабаре, которое, развиваясь и повторяясь из года в год, вылилось в "Летучую мышь", созданную Тарасовым и Балиевым - пайщиками Художественного театра.
Я показывал индийского факира-жонглера. Этот номер после того вечера продержался в моем репертуаре больше тридцати лет.
К ужину после спектакля приехал Федор Иванович Шаляпин. Он только что пел "Бориса" в Большом театре и еще похрипывал от усталости. Удивлял высокохудожественными рассказами анекдотов. И, наконец, он всех изумил, когда в восемь часов утра сделали пополнение спиртного, он поставил около себя ведро пива, пил и пел цыганские романсы.
Когда-то Станиславский сказал про учеников школы Художественного театра: "Эти люди пришли погубить наш театр". Он, как ребенок, испугался воображаемого вреда. Правда, скоро он переменил мнение, но не сразу согласился с чужим. С Владимиром Ивановичем, который открыл эту школу, они были очень разными людьми.
Владимир Иванович на земле, Константин Сергеевич на аэроплане.
Константин Сергеевич басит, декоративно откашливаясь. Высок, статен, могуч, белая голова величественна, а черные усы и брови колыхаются на подвижном лице. И чист, чист, чист, как снеговая вершина. Владимир Иванович теплее, ближе, снисходительнее. Перед ним легче покаяться в грехе: он скорее поймет и простит. Среднего роста, одет лучшим портным, волосы еще темные, но уже поредевшие, зачесаны назад, холеная бородка на бледном лице, голос и походка мягкие.
В работе Константин Сергеевич через чувства добирается до мысли пьесы. Владимир Иванович через мысль приближается к чувствам. Константин Сергеевич показывает актеру, Владимир Иванович рассказывает. Константин Сергеевич играет за всех, Владимир Иванович за всех думает. Константин Сергеевич волнуется и волнует, Владимир Иванович спокоен и успокаивает. Константин Сергеевич иногда преднамеренно не щадит самолюбия актера, добиваясь от него ярких переживаний. Владимир Иванович доказывает на опыте, что покой продуктивнее для творчества. Константин Сергеевич в раздражении кричит, Владимир Иванович молчит. Константин Сергеевич умеет владеть другими, Владимир Иванович - собой.
А что же общего у них? Самоотречение. Для своего театра они пожертвовали всем. Станиславский перестал быть фабрикантом, а Немирович-Данченко - драматургом. Таким образом, эти два больших человека, расходясь во многом, были едины в одном.
Да, только по самоотречению можно судить об отношении к делу. Расходясь во многом, эти два больших человека дополняли друг друга, и результат сказался на судьбе Художественного театра.
