Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I
Зачем мы останавливаемся в завершении революции и даем этим возможность своему коронованному врагу выждать среди нас удобную минуту, захватить врасплох и уничтожить революцию? Разве вы не видите, что звонкая монета исчезает, а доверие к ассигнациям падает? Что значат скопление эмигрантов и армий на ваших границах? Они идут, чтобы задушить вас железным кольцом. Что же делают ваши министры? Почему имущество эмигрантов не конфисковано, дома их не сожжены, головы не оценены? В чьих руках оружие? В руках изменников! Кто командует вашими войсками? Изменники! У кого ключи от ваших крепостей? У изменников! Изменники везде! В этом дворце предательства находится король изменников, изменник, да еще неприкосновенный! Вам говорят, что он выказывает любовь к конституции? Это ловушка! Он приходит в Национальное собрание? Это хитрость, чтобы лучше прикрыть его бегство! Смотрите! Страшный удар готовится и скоро разразится; если вы его не предупредите скорейшим и еще более страшным ударом, то с народом и свободой будет покончено».
Подобные эмоциональные возгласы не были совсем уж лишены основания. Честный и добрый король не интриговал против своего народа, а королева не думала продавать австрийскому дому корону мужа и сына. Всё желание короля состояло в том, чтобы его искренность была наконец оценена народом, чтобы внутри государства установился порядок, а за пределами — мир и чтобы Собрание пересмотрело конституцию, определило ее недостатки и возвратило королевскому сану ту степень власти, какая необходима для блага королевства.
Сама королева, хотя и обладала более сильным и самостоятельным характером, присоединилась к намерениям короля. Но король вершил две политики: одну — во Франции, с конституционными министрами, другую — вне ее, с королевскими братьями и посланниками при иностранных дворах. Барон де Бретейль и Шарль де Калонн, соперники в устроении интриг, говорили и действовали от имени короля. Король от них отрекался в своих официальных письмах к посланникам, иногда искренно, иногда не совсем. Последнее все-таки было не лицемерием, но слабостью: пленного короля можно извинить, если он говорит громко со своими тюремщиками и тихо — с друзьями. Этот двойной язык выглядел как предательство и измена. Но король не изменял, он только колебался.
Братья короля, особенно граф д’Артуа, произвольно истолковывали его молчание. Этот молодой принц ездил от одного двора к другому и просил от имени своего брата о коалиции монархических держав против революционного движения, угрожавшего уже всем тронам. Принятый во Флоренции австрийским императором Леопольдом, братом королевы, он получил от него через несколько дней в Мантуе обещание выставить 35-тысячное войско. Король Прусский, Испания, король Сардинский, Неаполь и Швейцария обещали дать соответствующие силы. Людовик XVI то хватался за эту надежду на европейское вмешательство как средство запугать Национальное собрание, то отвергал такое вмешательство как преступление.
Король много читал об истории, и особенно об истории Англии; как все несчастные, он искал в несчастьях других сверженных государей аналогии со своим собственным положением. Его особенно поразили два обстоятельства: Иаков II потерял корону из-за того, что покинул свое королевство, а Карл I был казнен за войну с парламентом. Эти размышления внушили Людовику инстинктивное отвращение к отъезду из Франции и предложению броситься в объятья армии. Для того чтобы король принял какое-нибудь из этих двух крайних решений, нужно было, чтобы его ум оказался совершенно подавлен неизбежностью грозящих опасностей.
Жестокие угрозы, которые сыпались в адрес короля и королевы, как только они показывались в окнах своего жилища, оскорбления журналистов, восклицания якобинцев, волнения и убийства, повторявшиеся в столице и провинциях, наконец, даже воспоминание о кинжалах, пронзивших постель королевы во время событий 5 и 6 октября, — все это наполняло жизнь несчастных непрерывным ужасом.
Бегство было делом решенным; оно часто обсуждалось уже и до того, как король на него согласился. Мирабо, купленный двором, предлагал это средство во время своих таинственных свиданий с королевой. Один из его планов, представленных королю, состоял в том, чтобы удалиться в какой-нибудь пограничный город и оттуда вступить в переговоры с устрашенным Национальным собранием. Мирабо, оставаясь в Париже и управляя общественным настроением, привел бы, как предполагалось, дело к соглашению и добровольному восстановлению королевской власти. Но он унес свои надежды в могилу. Да и сам король в тайной корреспонденции демонстрировал нежелание вверять свою участь первому и самому могущественному из мятежников. Кроме того, другое беспокойство волновало ум короля и еще глубже смущало сердце королевы: им было небезызвестно, что частью у Кобенцеля, частью в советах Леопольда и короля Прусского возникал вопрос о том, чтобы объявить французский трон вакантным и признать регентом королевства одного из эмигрировавших принцев, чтобы дать иностранным войскам неоспоримое право вмешательства.
В этом дворце среди множества других ужасов находила себе место еще мучительная зависть. «Итак, граф д’Артуа будет героем!» — иронически говорила королева, которая уже ненавидела молодого принца. Король со своей стороны боялся того нравственного падения, каким ему угрожали под предлогом освобождения монархии. Он не знал, кого больше страшиться — друзей или врагов. Одно только бегство в стан верной армии могло избавить его и от тех и от других. Но бегство само по себе уже было опасностью. Если бы оно удалось, то могло бы произвести междоусобную войну и на короле лежала бы кровь, пролитая за его дело; в случае же неудачи оно будет вменено ему в преступление.
Терзания короля оказались продолжительны и ужасны; они длились восемь месяцев, их пересказали только королеве, принцессе Елизавете[2], нескольким верным дворцовым служителям, а вне дворца — маркизу де Буйе.
Маркиз де Буйе, двоюродный брат Лафайета, был личностью, совершенно противоположной герою Парижа. Это был суровый, мужественный воин, преданный монархии из принципа, королю — из религиозной привязанности. Он отличился во время службы в Америке, во французских колониях, в Индии. Героическое усмирение войск в Нанси еще больше закрепило его авторитет; один из всех генералов, он сумел восстановить дисциплину и прекратить беспорядки. Национальное собрание, встревоженное среди своих триумфов военным мятежом, изъявило Буйе признательность как спасителю королевства.
Генерал командовал войсками Лотарингии, Эльзаса, Франш-Конте и Шампани; власть его простиралась от Швейцарии до Самбры. В его распоряжении находилось не менее 90 батальонов и 104 эскадронов. Но из этого числа генерал мог испытывать полное доверие только к 20 батальонам немецких войск и к нескольким полкам кавалерии; остальные были пропитаны революционными устремлениями.
С февраля 1791 года король, вполне полагавшийся на Буйе, писал этому генералу, что вскоре сообщит ему важные планы, согласованные с Мирабо при посредничестве графа Ламарка, иностранного вельможи, друга и поверенного Мирабо. «Хоть эти люди и не заслуживают уважения, — писал король, — и хоть я заплатил Мирабо очень дорого, однако ж, думаю, он может оказать мне услугу. Выслушайте его, но не слишком доверяйтесь».
Действительно, вскоре после этого граф Ламарк прибыл в Мец и открыл Буйе план контрреволюционного заговора, в котором все основывалось на могуществе слова Мирабо. Опьяненный своим красноречием, этот оратор не понимал еще, что слова могут возбудить народ своей силою, но останавливают его одни лишь штыки. Буйе, человек военный, улыбнулся, слушая эти фантазии человека трибуны, однако обещал свое содействие.
После смерти Мирабо король не оставил мысль о бегстве, только немного видоизменил ее: в конце апреля он послал маркизу Буйе шифрованное письмо с извещением, что немедленно уедет со всем семейством в экипаже, тайно заказанном для этой цели. Он приказывал Буйе расставить цепь постов от Шалона до Монмеди, куда хотел отправиться.
Самая близкая дорога до Монмеди проходила через Реймс, но король боялся, что его узнают там, где он был коронован, и, несмотря на возражения Буйе, предпочел проехать через Варенн. Вареннская дорога была неудобна тем, что на ней не везде имелись почтовые станции. Надо было посылать туда запасных лошадей под различными предлогами; присутствие этих лошадей могло возбудить подозрения в жителях придорожных маленьких городков. Ту же опасность создавало присутствие военных отрядов на дороге, которую войска обыкновенно не посещали. Буйе советовал также не использовать бросающуюся в глаза карету «берлин», но уместиться в двух английских дилижансах; в особенности он настаивал на необходимости взять с собой человека благонадежного, твердого и решительного и указал для этой цели на маркиза д’Агу, майора французской гвардии; наконец, он предложил попросить императора Леопольда о небольшом передвижении австрийских войск, которое стало бы кажущейся угрозой французским границам со стороны Монмеди: возбужденная этим маневром тревога населения могла служить оправданием сбору французской кавалерии около этого города.
