Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5)
Как ни странным показалось Сыромолотову, что на обеденный стол Кунов с двух противоположных стен глядели владыки двух соседних монархий, но он воздержался от вопросов о том, что было принято в этом гостеприимном доме.
Однако тень недоумения, скользнувшая по его лицу, была подмечена, очевидно, Людвигом, иначе зачем бы вдруг сказал он ему очень подчеркнуто, кивнув при этом на своего гостя:
- Мы с моим другом Тольбергом состоим членами "Союза русского народа".
- Вот как!.. Скажите, пожалуйста! - отозвался на это Сыромолотов тоном большого изумления, однако не нашелся ничего к этому добавить и сел на тот стул, какой предложил ему так явно к нему расположенный молодой Кун, севший с ним рядом.
Как бы задавшись целью сразу разъяснить художнику, с кем именно сидит он теперь за одним столом, Людвиг продолжал торопливо:
- Мой друг Тольберг есть вместе с тем и мой товарищ по школьной скамье: мы с ним учились не только в электротехническом институте, но даже и за границей, а практически мы работали на предприятиях Симменс - Гальске... И мы с ним дали святую клятву в своей области сделать для своей родины, для России, все! Все, что будет только в наших силах, и мы сделаем!.. Это же ведь как раз такая область, в которой Россия отстала, ай-ай-ай, как отстала... Так, что даже и сравнивать с Германией, например, нельзя.
Сыромолотов посажен был так, что ему одинаково были видны портреты обоих монархов, и он мог, иногда взглядывая на них, сравнивать одного с другим. В то же время и оба друга-электрика тоже были перед ним, один справа, другой слева, и их желание осчастливить и осветить Россию так и блистало в каждом их взгляде.
- Россия отстала, да, это совершенно верно, - сказал он, - но отстала она, быть может, по причине того, что велика очень, не так ли?
- Нет, прошу меня извинить, не так, - решительно возразил теперь уже не Людвиг Кун, а Тольберг. - Россию можно рассматривать как метрополию плюс колонии на одном сплошном материке. О том, что отстала азиатская часть, мы не говорим, - это колония, но ведь европейская часть России могла бы идти вровень с остальной Европой, - вы согласны?
- Если бы не монгольское иго, она и шла бы вровень, - ответил Сыромолотов, принимая из рук Людвига переданную ему тарелку супа.
- О-о, монгольское иго!.. Когда оно было и когда сброшено? - очень живо подхватил Людвиг тему, на которую, очевидно, не раз говорил со своим другом.
- В чем же вы видите причину нашей отсталости? - спросил его Сыромолотов.
Задав этот вопрос, он почувствовал отсталым и себя самого, потому что не решился бы ответить на него категорически, точно и ясно, именно не решился бы, считая его очень трудным и сложным, поэтому с любопытством он ждал, что ответит Тольберг.
Но ответил ему не Тольберг, а Людвиг Кун, притом так, как не ожидал Сыромолотов:
- Причина одна: большинство русских плохо ценит свое достояние.
- То есть? Как это прикажете понять? - спросил Сыромолотов, принимаясь за суп, хотя он отлично понял сказанное: ему никак не хотелось слышать это от какого-то Людвига Куна.
Но Тольберг уточнил сказанное своим другом:
- А между тем русским ведь есть за что себя уважать, - ого, еще бы!
- За что же именно, позвольте узнать? - улыбаясь насмешливо, спросил Сыромолотов.
- Да прежде всего прочего хотя бы за то, что заняли они на земном шаре сплошное пространство в Европе и в Азии, какого не имеет даже Китай, хотя населения там в два с половиной раза больше, - ответил ему Людвиг Кун, поспешив предупредить в этом Тольберга.
- Гм-гм... Разумеется, - весело с виду сказал Сыромолотов, перед которым оказался бокал задорно пахнущего вина - золотистого, с искрами.
К нему тянулись с такими же бокалами и старый Кун, и его жена, и Эрна. У Эрны как будто от одного только вида вина вдруг очень оживленное, даже шаловливое стало лицо, и она произнесла что-то вроде короткого тоста:
- За здоровье автора очень-очень талантливого портрета.
И глаза ее при этом стали какие-то даже преувеличенно яркие, какие бывают у девочек-подростков, когда ими овладевает восторг, и Людвиг Кун, сказав: "Браво!", поднялся со своим бокалом, а за ним поднялись все, даже слабый на ноги старик; пришлось подняться, чтобы чокнуться со всеми, и Сыромолотову.
Его как бы чествовали. Он попал как бы не к обыкновенным заказчикам на художественный портрет, а в среду ценителей именно его таланта, из которых двое были хотя и такие же немцы, как и другие за этим столом, но в то же время почему-то ни больше ни меньше как члены "Союза русского народа" - до того любят Россию!
Он, привыкший на все кругом смотреть жадными глазами художника, теперь как бы раздвоился: в первый раз это случилось с ним, что он как гость сидел у немцев, осевших в России. Теперь он не только смотрел, он слушал со всем вниманием, на какое был способен. В голове его вертелась чья-то старая, семидесятых годов прошлого века, пародия на стихи Пушкина о воронах:
Август к Михелю бежит,
Август Михелю кричит:
- Михель, где бы нам нажиться,
Как бы нам того добиться?
Михель Августу в ответ:
- А России разве нет?
И два друга обнялись
И в Россию поплелись.
Вот они, эти самые, теперь уже как будто достаточно нажившиеся, но мечтающие нажиться колоссально, как Фальцфейн с его миллионами овец. Они уже начинают заводить галерею предков, для чего и приглашен ими он, один из крупнейших художников России, о котором, несомненно, они читали и слышали, картины которого кое-кто из них видел, может быть, в столичных хранилищах картин или хотя бы в художественных журналах, помещавших снимки с них.
И, как бы подслушав его мысли, Эрна сказала сияя:
- Теперь у вас захотят писаться все богатые помещики-немцы, какие есть в Крыму.
- Почему же одни только помещики-немцы? - возразил жене Тольберг. - А фабриканты? А коммерсанты? А пивовары? А мукомолы?..
- После этого портрета на вас будут смотреть как на русского Ленбаха! очевидно желая поддержать свою репутацию знатока живописи, с подъемом сказал Людвиг и начал снова наливать вино в бокалы.
Сыромолотов считал своего современника берлинца Ленбаха посредственным художником, но постарался ничем не выказать обиды от такого сравнения. А мысль Эрны, что он может стать знаменитостью среди крымских немцев-богачей и создавать для них "галереи предков", неподдельно его веселила. Он даже приложил левую руку к сердцу и, наклоняя голову то в сторону Эрны, то в сторону ее мужа и Людвига, говорил с преднамеренным ударением и раздельно:
- Польщен и тро-нут!.. Очень польщен и о-чень тронут!
Его неустанно-напряженное "я" художника не переставало деятельно наблюдать свою натуру теперь уже не один на один, а сравнительно со всеми другими, сидевшими за столом, даже с Эрной, до лица которой только еще прикоснулся резец времени, проведший глубокие черты на лице старого Куна. Но и то, что он слышал здесь с разных сторон, воспринималось им как фон для этого резко вылепленного лица, тот самый фон, который тоже является предметом поисков для художников...
Даже когда разговор с живописи перескочил на вегетарианство, и это тут же вплелось в сознании Сыромолотова в тот же самый осязательно необходимый фон.
- Ваш Лев Толстой проповедовал вегетарианство, - говорил Людвиг, когда подали второе блюдо - свиную корейку под соусом из фасоли, - но мы, немцы, убежденные мясоеды. У нас не едят мясо только грудные младенцы, потому что не имеют еще зубов.
- От мяса наша исключительная энергия во всех областях жизни, поддержал его Тольберг. - Мы, лютеране, не знаем, что такое посты, у нас их совершенно нет.
Чтобы чем-нибудь отозваться на это, Сыромолотов сказал:
- Наш ученый Ломоносов, Михаил Васильевич, тоже был противник постов, но он имел в виду кое-что другое, а не энергию. Он писал, что посты наши препятствуют в России развитию скотоводства.
- Ага! Вот видите, как! - подхватил это замечание Людвиг. - Зачем же и в самом деле разводить свиней, если их не есть?
- А также и баранов, - развил его мысль отец.
А Тольберг, наморщив лоб, чтобы припомнить как следует, сказал вдруг:
- Ломоносов?.. Ведь он учился в Саксонии?
- Да, в Саксонию был послан императрицей Елизаветой изучать фарфоровое дело, - сказал Сыромолотов, чем явно обрадовал свою "натуру", спросившего с большой живостью:
- Значит, что же, ученик немецких мастеров по фарфору?
- Да-да... Ломоносов и с ним двое других... Потом он был поставлен во главе фарфорового завода в России... Занимался также и мозаикой - есть мозаичные иконы его работы... Но он же, мне кажется, внес в науку и закон сохранения энергии, это вам, конечно, известно, - обратился к Тольбергу Сыромолотов.
- Мне? Нет! Мне известно, что это закон Майера, немецкого ученого, строптиво возразил Тольберг.
- Да ведь Майер жил позже Ломоносова, и даже гораздо позже. Впрочем, я давно убедился, что споры о том, кому принадлежит то или другое открытие, совершенно бесполезны, - примирительно сказал, улыбаясь, Сыромолотов. - Я, например, буду говорить, что радиотелеграф - детище нашего ученого Попова, а итальянцы будут кричать: Маркони! Маркони! - и зашвыряют меня гнилыми апельсинами, - и что мне тогда прикажете делать? Или если скажу я, что первую паровую машину изобрел не Уатт, а наш уральский рабочий Ползунов, то как к этому отнесутся англичане?
