Иван Прыжов - История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа
Корчмы западных славян известны мне с XIII века. В чешском словаре Вацерада 1202 года упомянуты kr'cma и kr'cmar. В Винодольском законе[71] хорватов, известном по рукописи XIII века, упоминаются латинские названия товерна и товернар; но на полях рукописи для означения корчмы изображены стол, а на нём ведро, кружка и жмуль. В Померании корчма, находившаяся в зависимости от жупана, стояла непременно на каждом рынке, и была центром финансового управления в округе, точно так же, как у других западных славян она была центром управления судебного. В Колобреге, при двух жупанах, было и две корчмы. И до сих пор у кашубов,[72] вымирающих в западной Пруссии, поётся в Иванов день песня, которая славит древнего корчмаря:
A vè lèdze ze vse,Po со vè se tu zeszle?Vè njic nie póviece.Jo viem, jo poviem.Jo jem sin karczmarski,Kavaler dzirski.Mom trènki dvojàkewo rodè,Jedne dlo zdrovjo, drège dlo wóchodè.Chto te trenki zażivo,Ten bógactwo mievo.Jo je zażivajęJ bógactwa miévaję.
(А вы люди из деревни, зачем вы здесь сошлись? Вы ничего не знаете, ничего не скажете. Я знаю, я скажу Я сын корчмаря, храбрый кавалер. У меня напитки двоякого рода, одни для здоровья, другие для праздника. Кто употребляет эти напитки, тот бывает богат. Я их употребляю и имею богатства.)
Трогательно это воспоминание о корчме у народа, забывшего не только свою страну, но и свой старый язык! В Богемии и Польше, начиная с XI века, везде, на площади или рынке, стояла корчма. В иных городах было от двух до четырёх корчем: in Bitom targowe duae tabernae, in Siewor novum targowe una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae. Западные корчмы сначала были, как и везде, вольными учреждениями, куда народ спокойно собирался по торговым дням, потом делались княжескими, казёнными, или вместе с землёю переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить libera taberna, или к духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы (taberna occulta), известные с XII века. Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма.
В юго-западной Руси доселе ещё удержалась древнеславянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки огромных корчем, превращённых теперь в заездные дома и составляющих как бы кварталы местечка. И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков, то в Виленской губернии ещё по-прежнему все общественные дела решаются в корчме, и во всей Белоруссии и Украине корчма служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму. Ещё недавно в некоторых уездах Витебской губернии, Динабургском, Режицком и Люценском, среди раскольников парни и девицы на Масленице собирались в корчму на праздник, называемый кирмаш, и парень, выбрав себе девицу, уходил с нею в лес, и там венчался около дуба. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собраний парней и дивчат, которые приходят сюда плясать под музыку. «Що Божоi недiлi, чи празника, пiсля обiду, хлопцi та дiвчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяiни и жiнкi збираютця до ix подивитесь, та побалакать де очiм, а пiд час и чарку горiлкi выпить. От зiбралось бiля корчми людей вже чи мало, музики грають, парубок с дiвкою танцюе, а старiиши, люльки запаливши, посидали соби на приспi тай балакають». — «Та не вси ж и пьяницi в шинку, — рассказывает другой, — однi приходять сюда побачитись з добрыми людьми да побалакать, а другi — так, як оце й я, — чтоб послухать розумних людей и почуть щó робитця у свiтi. Бачите, у нас на селi нiкуди бiльш и збиратися». В праздник, когда нет дела, чоловiк с утра уже идёт в корчму и говорит жене: «Надо схадзиць на часок в карчму». Жена обыкновенно отвечает: «Пайдзешь на часок, а прасядзишь да начи; виць в карчмы смаляныи лавки: как сядзишь, так и паралипнешь».
Итак, кормча южной Руси, корчма вольная, является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клубов — одни мужчины, в корчму входят все, и мужчины, и девушки. «В корчме и в бане уси ровные дворяне». Здесь-то, в корчме, гуляла прекрасная Бондарувна,[73] жертва польских насилий, и один из лучших женских образов украинской поэзии:
Ой у Луцку, в славнiм мiсти, капелiя грае,Молодая Бондарувна у кopчмi гуляе.
Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак, зашедший из Москвы, или шинок (нем. Schenke), занесённый в Украину ляхами, куда теперь и дiвчата частуют. Дiвчата, ночные собрания которых разгоняют для порядка, собираются в корчмы пить. И плачется мать на свою дочь, пьющую в корчме:
Моя дочка ледащица, не ночуе дома,Моя дочка ледащица, не хоче робити,Да як прiйде недiленька, иде в корчму пити.
Так как в корчмах, между прочим, продавались и питья, то отсюда и самое продажное питьё получило название корчма (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках Древней Руси. У сербов npodaje на крчму значит продавать по мелочи. Слово кръчьмьница мы находим в древнейшем переводе пророчеств Исайи. В древнеболгарском языке кръчьмница — taberna; кръчьбьник (вместо кръчьмьник) — κα´πηλος. И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, обратившимся в церковнославянский, во всех древнерусских сочинениях кабаки и питейные дома всегда называются корчемницами, и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. «Приключися, — говорит одна легенда, — яко нѣцiи человѣцы по мiрскому въ корчемницѣ пiяху, и глаголюще съ собою о разныхъ вещахъ.» Но тот же древне-русский грамотник впоследствии говорил другое. В одном сборнике XVII века корчма толкуется как самое постыдное место: «Корчмы, сирѣчь кабаки, или аптеки, домы суть губительнiи». Слово корчьмствовать в значении мелкой, розничной продажи встречается в списке Русской Правды конца XIII века.
На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчемной жизни; напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими осьмью рынками (Адам Бременский, Дитмар Межиборгский),[74] в не менее богатом Новгороде, во Пскове и Смоленске, который в летописи под 863 годом назывался великим и богатым городом, корчмы, должно думать, составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 года упоминаются мыта и корчмити: «В Лучинѣ (княжеской дани)… гривны, а мыта и корчмити невѣдомо на что ся снидетъ». — «На Прупои (княжеской дани)… гривен, а на корчмитѣхъ не вѣдити на что ся сойдетъ.» — «На Копысѣ (княжеской дани)… гривны… а корчмити невѣдомо, на что ся сойдетъ». То есть: неведомо, сколько сойдёт с приезжих торговцев и с содержателей корчем. В Новегороде и Пскове корчмы составляют собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: «А свободъ[75] ти, ни мыть на новгородьской волости не ставите». По псковской грамоте, составленной в 1397 году на псковском вече, запрещалось: «княжимъ людемъ по дворамъ корчмы не держать, ни во Псковѣ, ни на пригородѣ, ни ведра, ни корецъ, ни бочкою меда не продавати». Купцы немецкие, а, может быть, прежде и голландские, имели право на продажу пива на своём дворе. Но в половине XIV века, когда голландский двор находился уже в руках купцов немецких, новгородцы никак не хотели дозволить продажу пива и на дворе святого Олафа. В новгородской скре[76] 1350 года сказано, что в этом году, в собрании общинных купцов в Новгороде, состоялось постановление, чтобы, пока стоит двор святого Петра под страхом взыскания десяти марок никто не осмеливался продавать пива на готском дворе. Казимир Великий в 1348 году отдал войту колочинскому Петру город Роги в завислоцкой Руси, придав к нему, между прочим, две корчмы: duas tabernas, similiter duas mensas panum. Корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники «наймитовъ наняша и поставиша костер (башню) на Крому отъ Псковы, а поимаша то серебро на корчмитѣхъ». В 1474 году князь местер Ризский прислал посла к великому князю воеводе Даниле Дмитриевичу (Холмскому), и к князю псковскому Ярославу Васильевичу, и говорил: «Азъ князь великой Илифлямской и Ризской повѣствую, чтобы ми есте миръ дали, и язъ князь местеръ съ воды и съ земли сступаюся дому святыя Троица и всего Пскова, моихъ сусѣдъ, да и за то имаюся, что ми къ вам во Псковъ изъ своей волости корчмы пива и меду не пущати, — а колода отложити по всей моей державѣ, а на том пишу грамоту, и крестъ цѣлую за всю свою державу и за вси города, а опроче пискупа юрьевского и всехъ юрьевцовъ». В том же году заключён был договор и с юрьевцами (Дерптом) на тридцать лет, по которому они обязались «во Псковъ корчмы не возите, ни торговати, ни колодѣ (заставы) у костра (башня или стрельница) не держати». В самом же договоре мы читаем: «А корчмою пивомъ нѣмецкому гостю во Псковѣ не торговати, а опричь корчмы и пива всякiй товаръ возите по старинѣ». В одном из списков Псковской летописи добавлено: «И оттолѣ преста корчма нѣмецкая». То же обязательство помещено в перемирном листе 1482 года между Новгородом и лифляндским магистром: «А пива и корчмы нѣмцомъ не продавати въ Новѣгородѣ, а ни по пригородамъ», и в новом перемирии 1493 года: «А корчомъ нѣмцом въ Новѣгородѣ не продавати ни по пригородомъ».
