Андрей Амальрик - Распутин
Быть может, долгое бесплодие жены способствовало разгульной жизни Григория — а внезаконное рождение сына и его смерть вызвали чувство вины и толкнули его на богомолье. Впоследствии Прасковья Федоровна родила ему троих детей: сына Дмитрия в 1894 году, дочь Матрену в 1897-м и дочь Варвару в 1900-м. Но произошло это, когда Григорий бывал дома только наездами, странствуя то по нескольку месяцев, а то и по нескольку лет.
Перелом в Распутине был несомненен. Встретивший его дорогой из Верхотурья односельчанин Подшивалов вспоминает, что «возвращался он тогда домой без шапки, с распущенными волосами и дорогой все время что-то пел и размахивал руками». Другой односельчанин, Распопов, говорит: «На меня в то время Распутин произвел впечатление человека ненормального: стоя в церкви, он дико осматривался по сторонам, очень часто начинал петь неистовым голосом». Такое же впечатление Распутин произвел и на Сенина пятнадцать лет спустя: он «раньше священнослужителей является в храм Божий, встает на клирос и молится. Быстро, быстро и истово крестится и резко взмахивает головой, бьет лбом в землю, лицо и губы его при этом искривляются, зубы оскаливаются, как будто он дразнит кого-то невидимого и хочет укусить, жестикулирует руками и вертит головой во все стороны, оглядывается при поклонах на молящихся и вращает глазами».
Со времени первого паломничества у Григория навсегда остался какой-то надрыв, движения стали порывисты, нервное возбуждение чередовалось с депрессией, речи были отрывисты и бессвязны, порой с заиканием. Он «с трудом подыскивает слова, лицо его при этом передергивается, глаза блуждают и как бы стараются уловить в воздухе ту фразу, которая выразила бы его мысль», — пишет Сенин. «Ни одной фразы он никогда не произносил ясной и понятной. Всегда отсутствовали либо подлежащее, либо сказуемое, либо и то, и другое. Поэтому точно передать его речь абсолютно невозможно, а записанная дословно она не может быть понята», — вспоминает князь В.Н.Шаховской, знавший Распутина последние годы его жизни.
Что бы ни было последней причиной или причинами для Григория начать новую жизнь, почва для этого готовилась постепенно: с юности задумывался он иногда над вопросами «вечными», над вопросом смысла жизни, не умея достаточно ясно сформулировать и понять, что мучает его. «Пахал усердно, — пишет он, — но мало спал, а все ж таки в сердце помышлял, как бы чего найти, как люди спасаются». В двенадцати верстах от Верхотурья, в Пермских лесах, жил схимник старец Макарий, у которого Григорий провел большую часть своего трехмесячного паломничества и которого всю жизнь считал своим учителем. Здесь, по приказу старца, изнурял он свое тело долгими молитвами и постом, чтобы закалить неокрепший дух. Он рассказал Макарию о своем видении, и тот, сказав, что Бог избрал его для великих дел, отправил Григория с паломничеством в Святую землю.
Побывав еще у двух северных схимников — Ильи Валаамского и Адриана Кыртымского, Распутин со своим другом Михаилом Печеркиным отправился в Афон, а оттуда в Иерусалим. Большую часть пути прошли они пешком, Печеркин остался в Иерусалиме, а Распутин вернулся в Россию — и всю ее исходил за десятилетие. Был в Киеве, Троице-Сергиеве, на Соловках, в Валааме, Сарове, Почаеве, в Оптиной Пустыни, в Нилове, Святых Горах, во всех местах, сколько-нибудь знаменитых своей святостью.
«Много путешествовал и вешал, т.е. проверял все жизни, — пишет Григорий, — паломничеством мне пришлось переносить нередко всякие беды и напасти, так приходилось, что убийства предпринимали против меня… и не один раз нападали волки, они разбегались, и не один раз нападали хищники, хотели похитить и обобрать, я им сказал, что не мое, а все Божие, вы возьмите у меня — я вам помощник, с радостию отдаю. Им что-то особенно скажет в сердцах ихних, они подумают и скажут: откуда ты и что такое с тобой? Я сей человек, посланный, брат вам и преданный Богу. Теперь это сладко описать, а на деле-то пришлось пережить». Он, однако, вынес отрицательное впечатление о монастырской жизни, найдя в ней много лицемерия, смутило его, в частности, сожительство монахов с женщинами. Поделился он сомнениями со старцем Макарием, и тот якобы сказал: «Не удалось спасти душу в монастыре — спасай в миру».
Обычно летом Григорий возвращался в Покровское, «по-прежнему жал, косил наравне с женой и стариком-отцом, а как только кончалось время полевых работ, он брал палку, одевался странником и уходил в монастырь». Только один раз исчез он из дому на целых два года, по-видимому, в 1901-1903 годах. Возвращения его были праздником для жены и детей, дети особенно любили слушать его рассказы о путешествиях, о святых старцах. Но он предавался с детьми и простым забавам: играл с ними в мяч, катал на тележке и учил сына, как обращаться с лошадьми.
В своем дворе Распутин вырыл яму, где устроил молельню — «вдруг проникла во мне, — пишет он, -…что вот сам Господь не избрал царские чертоги, а выбрал себя ясли убогие… Мне, недостойному, пришло в голову достигнуть, взял выкопал в конюшне — вроде могилы — пещерку, вот я там уходил между обеднями и заутренями молился… Так продолжалось лет восемь».
Иногда из паломничеств он возвращался с двумя-тремя странницами, а постепенно вокруг него сложился кружок почитателей из односельчан — Николая Распопова, Николая Распутина, Ильи Арапова, Екатерины и Авдотьи Печеркиных; число «братьев» с годами особенно не увеличивалось, число же «сестер» росло.
"Раньше братья выпивали и песни мирские пели, а как уверовали в Григория, все бросили. Живут трезво, мирно, скромно, замечательно трудолюбивы и с помощью Григория построили себе новые хорошие домики… Все «сестры»… девицы, дочери зажиточных родителей. Намеревались они для спасения души в монастырь идти, да остановились у Григория, тут и «спасаются».
Работают по полевому и домашнему хозяйству, ведут себя скромно и тихо, платочки на голове навязывают, точно монашенки, низко кланяются, неукоснительно посещают службы церковные и обращаются с посторонними смиренно, по-монастырски. Слушаются они Григория и подчиняются ему беспрекословно, с благоговением и, видимо, с большой охотой… Живут они у Григория с согласия родителей", — пишет Сенин, но тут же замечает, что выглядят они «бледными, испитыми, а приходят для спасения свежими, цветущими», и рассказывает о двух девицах Дубровиных, которые, по словам односельчан, умерли из-за «издевательств Григория». Прочитав это, Распутин раздраженно заметил: «Видишь… Теперь я уже убийца… А бедненькие скончались от чахотки… От болезни… Она ведь приходит без спроса».
«Несть пророка в своем отечестве», да и слава о буйных похождениях Григория была еще свежа, чтобы большинство односельчан приняло его всерьез, над его чудачествами смеялись и за глаза называли «святой» или «Гришка». По селу поползли слухи, поддерживаемые местными батюшками, что перед каждым сборищем у Распутина сестры Печеркины моют его в бане, переносят затем в дом, где все поют духовные стихи и пляшут — но проверить это не удавалось. Катя и Дуня Печеркины оставались при Распутине до последних дней его жизни. Когда в 1910 году газеты писали, что у него гарем из двенадцати красивых девушек, рассказывает Г.Л.Сазонов, один газетчик «поехал сам на Покровское, чтобы своими глазами увидеть и описать гарем… Оказалось, в доме Григория издавна проживали две девицы, его родственницы… Означенные девицы ради Бога умоляли разрешить им приехать в Петербург, дабы подвергнуться какому угодно медицинскому освидетельствованию, т.е. они девственницы».
Сенин, относящийся к Распутину скорее критически, в 1907 году был у него на одном подобном сборище: «Все чинно расселись по местам, и началось пение. „Братья“ и „сестры“ под руководством Григория начали: „Спит Сион и дремлет злоба, спит во гробе Царь Царей“. Выходило стройно, гармонично и красиво… Создавалась таинственно-благоговейная атмосфера, точно в храме… Тонкие женские голоса печально и нежно переливались, им глухо и грустно аккомпанировали басы. Мирное, спокойное настроение создавалось в душе, и становилось жаль чего-то, жаль до бесконечности…»
Глава II
ВЕСЕЛИЕ ВО ГОСПОДЕПодчинение Константинопольскому патриарху и веротерпимость татар позволили русской православной церкви в годы татарского владычества (XIII-ХIV века) играть независимую от светской власти роль. Флорентийская уния и захват турками Константинополя прервали связь с греками, хотя поставить русского патриарха удалось лишь сто лет спустя. После распада Золотой Орды и Византии московские князья стали смотреть на себя как на фактических преемников татарских ханов и формальных — византийских императоров. Процесс «обрусения» церкви и «огосударствления» России изменил отношения между церковью и государством.
К началу XVI века два течения боролись внутри церкви — «иосифлян», во главе с игуменом Волоцкого монастыря Иосифом Саниным, и «нестяжателей», во главе со старцем Нилом Сорским. Поддерживать государство и пользоваться его поддержкой — такова была цель «иосифлян»; «нестяжатели» считали, что князьям нечего советоваться с умершими для мира иноками, но и пастыри не должны «страшиться власти». «Иосифляне» настаивали на казни еретиков; «нестяжатели» говорили, что церкви подобает действовать лишь убеждением и молитвой. «Иосифляне» видели «благочестие» в пышной утвари, стройном пении, преданности «букве» — «всем страстям мати мнения»; «нестяжатели» стремились к внутреннему устроению души, духовному деланию, не чужды были и «мнению», т.е. критическому подходу к Писанию. «Иосифляне» полагали силу церкви в богатстве монастырей; «нестяжатели» считали, что имущество следует раздавать нищим.
