Виктор Таки - Царь и султан: Османская империя глазами россиян
Явную демонстрацию могущества и устрашения российский посланник сопровождал символическими жестами, целью которых было восстановить высокое положение России на Босфоре, несколько утраченное при его менее внушительных предшественниках. Вслед за вручением верительных грамот Меншиков нанес визит великому визирю Мехмеду Али-паше будучи одетым в цивильное платье, а не в военную форму, как ожидалось. После аудиенции российский посланник отклонил предложение османского церемониймейстера посетить министра иностранных дел (рейс-эфенди) Фуад-пашу. Будучи осведомлен об антироссийском настрое последнего, Меншиков прошел мимо отрытой двери приемной рейс-эфенди и покинул Порту. По словам Роуза, «вызов (брошенный Меншиковым) был тем более очевидным, что великое скопление народу, особенно греков, собралось по случаю приема российского посланника»[50]. Не обошлось без скандала и посещение Меншиковым заседания дивана, на котором председательствовал сам султан Абдул-Меджид. Подойдя к входу в зал, в котором заседал диван, Меншиков увидел дверной проем переделанным таким образом, что ему, при его высоком росте, пришлось бы нагнуться, чтобы войти, что выглядело бы как поклон султану и его министрам. Твердо намерившийся этого не делать, Меншиков быстро нашел выход из этого затруднительного положения. Он развернулся спиной к двери и несколько присевши в коленях, вошел спиной к заседавшим[51].
Историки единогласно осудили провокационное поведение Меншикова, способствовавшее разрыву русско-турецких отношений и началу Крымской войны. Очевидная бесцеремонность российского посланника действительно может показаться совершенно не соответствующей современному дипломатическому этикету. И тем не менее вызывающее поведение российского посланника у «Порога счастья» было не только проявлением его личных странностей[52]. Подобные выпады характеризовали отношения России с Османской империей с момента их установления в конце XV столетия. Они служили символическим выражением противоречий и антагонизмов, которые существовали между двумя державами. В результате дипломатическая церемония превращалась в пространство борьбы не менее важное, чем переговоры по поводу территорий, крепостей, пленников или контрибуций.
Настоящая глава рассматривает действия российских посланников в Константинополе в контексте русско-турецких отношений раннемодерного периода. Автократические политические системы России и Османской империи делали дипломатический ритуал особенно значимым в отношениях между царем и султаном. Тому же способствовало и отсутствие общего дипломатического языка, и положение двух держав на периферии европейской системы государств[53]. Желание российских правителей преодолеть изначальную маргинальность объясняет ранние усилия царских посланников утвердить статус их правителя как равный султанскому путем постоянных споров относительно османского обычая принимать послов. Изменение соотношения сил в пользу России в XVIII столетии усугубило существовавшие противоречия вокруг дипломатического ритуала. В то время как царские дипломаты старались добиться от Порты церемониальных уступок, которые можно было бы присовокупить к победам российского оружия на поле боя, их османские коллеги стремились добиться хотя бы символических компенсаций за проигранные сражения. В результате чрезвычайные российские посольства в Константинополь в XVIII веке явились логичным продолжением русско-турецких войн.
Настоящая глава также рассматривает процесс интеграции российских представителей в Константинополе в европейский дипломатический корпус, который уже сложился в османской столице к моменту назначения туда первого постоянного российского посланника в 1702 году. Как и в их отношениях с османскими чиновниками и с султаном, взаимодействие российских дипломатов с посланниками европейских держав долгое время определялось соображениями статуса и престижа. Вестернизация российских элит в конце XVII–XVIII веке превратила европейских дипломатов в Константинополе в референтную группу для представителей царя. Продолжая спорить по поводу посольского церемониала, российские дипломаты начали обращать внимание на то, как султаны и великие визири принимают представителей Венеции, Франции, Великобритании и империи Габсбургов. Конфликты с османами по поводу церемониала таким образом превратились в средство утверждения положения России среди европейских государств.
Интеграция российских посланников в дипломатический корпус в Константинополе повлияла на их восприятие российско-османских отношений и способствовала ориентализации османского посольского обычая в их переписке. Суть этого процесса заключалась в описании османского подхода к международным отношениям как проявления типического Востока. Последний, как уже было отмечено, представлял собой набор стереотипических образов и идиом, выработанных западными европейцами по отношению к азиатским обществам, с которыми они вступили в контакт в Средние века и в раннемодерный период. Российские элиты заимствовали эти образы и идиомы наряду с другими аспектами европейской культуры на протяжении XVIII столетия. Как наиболее вестернизированная часть российских элит дипломаты послепетровского периода были первыми россиянами, которые стали приписывать Османской империи черты типического Востока, такие как чуждость европейским понятиям и неспособность изменяться. Как будет показано в заключительной части данной главы, ориентализация османского посольского обычая позволила российским дипломатам самоутвердиться в качестве европейцев. Одновременно ориентализация османского дипломатического ритуала предоставила российским авторам возможность подвергнуть критике расхождения между принципами европейской дипломатии и реальными действиями представителей европейских держав в контексте «восточного вопроса».
Посланники Москвы
Историки дипломатии отмечают три основные выполняемые ею функции: представительство, переговоры и сбор информации[54]. Хотя все три наличествовали с момента зарождения модерной дипломатии в XV и XVI столетиях, их относительная значимость с течением времени изменялась. Так, переговоры нуждались в более или менее развитой системе коммуникаций, определенной изощренности политического мышления и в особенности в существовании специализированного языка. Вот почему переговорные функции дипломатии долгое время не могли выйти на первый план. Сбор информации также не мог стать первой функцией дипломатии до установления системы постоянных дипломатических миссий, что по ряду причин произошло лишь во второй половине XVII столетия. Напротив, чрезвычайные посольства, практиковавшиеся в отношениях между государствами вплоть до конца XVIII столетия, идеальным образом подходили для исполнения представительских функций. Богато одетый посол аристократического происхождения, сопровождаемый многочисленной свитой, был воплощением представляемой им королевской особы, благодаря чему аудиенция посла при королевском дворе приобретала значение встречи двух правителей. Вот почему для поддержания статуса представляемого им правителя то, как посол выглядел и двигался, было не менее важно, чем те слова, которые он произносил.
Рассмотренная с точки зрения ее представительской функции раннемодерная дипломатия была в значительной степени соотношением тел в пространстве[55]. Ренессансное государственное искусство (arte dello stato) или совокупность принципов, позволяющих правителю сохранять и усиливать свое государство, имели мало общего с камерализмом XVIII столетия и еще менее с современной политологией. Исследования раннемодерных практик и принципов управления (governmentality), пионером которых стал Мишель Фуко, напоминают нам, что исходным пунктом искусства управления было владение собой[56]. Важным элементом последнего, в свою очередь, было владение правителем своим собственным телом в смысле правильных и внушительных поз, выражений лица, жестов и телодвижений. Самодисциплинирующее участие в больших придворных балетах позволило невысокому и склонному к полноте Людовику XIV обрести полноту власти[57]. В эпоху, когда искусство государственного управления все еще сводилось к поддержанию положения правителя по отношению к другим правителям и к своим собственным подданным, государство было в сущности продолжением королевского тела. То же самое можно сказать и о посольстве[58].
Раннемодерное посольство было не только формой воплощения властных отношений, но и пространственным феноменом, в котором можно выделить три главных аспекта. Помимо королевской аудиенции, это церемония входа посольства в столицу и путешествие, которое ему необходимо было совершить, дабы достигнуть последней. Каждая из этих стадий – путешествие, торжественный въезд и аудиенция – представляла собой определенную разновидность телодвижений, имеющих большое символическое значение. Путешествие акцентировало значимость территории, границ и политической структуры государства, в столицу которого направлялось посольство. Это проявлялось во встречах посла и его свиты на их пути к столице местными властями и населением. Торжественный въезд в столицу был своего рода политическим театром, в котором направляющая посольство и принимающая его стороны соперничали друг с другом в демонстрации богатства, величия и упорядоченности. Посольская процессия в этих случаях превращалась в эпитому той державы, которую посольство представляло, в то время как эскорт выполнял ту же функцию по отношению к принимающей стороне. Наконец, аудиенция являлась встречей двух правителей, одного из которых представлял посол. На всех этих стадиях раннемодерного чрезвычайного посольства индивидуальные и коллективные телодвижения были не менее важны, чем обмен речами, которые, как правило, были формальными и немногочисленными.
