Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй - Телицын Вадим Леонидович

В итоге проведения реформы вместо 23 губерний было создано 50. Еще одно следствие областной реформы состояло в том. что она значительно увеличила штат чиновников. (В том числе и полицейских.) А так как все высшие и средние должности в губернской и уездной администрации заполнялись дворянами, то последние получили новый источник дохода: обычно в губернских и уездных учреждениях служили ушедшие в отставку офицеры»[353].

Областная реформа почти вдвое увеличила численность в стране городов: все пункты размещения губернской и уездной администрации были объявлены городами, а их население — мещанами и купцами.

Первыми, кому Екатерина Великая нанесла своей реформой удар, были запорожские казаки, издавна привлекавшие в свою среду активные элементы, готовые выступить против крепостничества. В начале июня 1775 года войска генерала Текели, возвращавшиеся с русско-турецкой войны, внезапно напали на Запорожскую Сечь и полностью разрушили ее. (Такой успех был достигнут благодаря умелым действиям военной разведки и сохранению втайне, благодаря шифрованным письмам.)

В манифесте, извещавшем об этом событии население России, Екатерина отмечала (с плохо скрываемой радостью), что казаки хотели «составить из себя область, совершенно независимую, под собственным своим неистовым управлением». После Ясского мира 1791 года основная масса запорожских казаков была переселена на Кубань[354].

Не осталась в стороне от «столбовой дороги» губернской реформы и Левобережная Украина, что привело к упразднению там, в начале 1780-х годов «административного деления на полки и сотни и введению наместничеств, губерний и уездов. Все войсковые регалии, напоминавшие о прежней автономии Украины (знамена, печати и др.), были доставлены в Петербург. Таким образом были окончательно ликвидированы остатки автономии Украины и элементы ее национальной государственности»[355].

Подведем итоги.

Мы не случайно столь подробно остановились на социальных и экономических преобразованиях, составивших основное содержание внутренней политики Екатерины Великой.

Все дело в том, что Екатерина считала: без опоры на правоохранительные структуры ей не обойтись. И правильно считала: особенности восприятия русским народом реформ могли вызвать сильнейшие социальные потрясения. И только полиция в состоянии была держать ситуацию под контролем.

Императрица, просчитывая каждый свой шаг на этом сложнейшем поле, коим была российская действительность, считала тайный сыск своим первоочередным союзником. Причем воспринимала не как охранительную структуру, а как аналитиков, экспертов, консультантов, проводников своих идей. И в этом она была права.

Здесь стоит вернуться к книге Е. Анисимова, поскольку представленные в ней материалы и обобщения позволяют взглянуть на непосредственную деятельность политического сыска, оставляя в стороне его социальный и экономический аспекты.

И вот что мы находим, применительно к екатерининской эпохе:

«Пришедшая к власти в июне 1762 года Екатерина II и ее ближайшие сподвижники понимали важность политического сыска и тайной полиции вообще. Об этом говорила императрице вся предшествующая история России, а также ее собственная история вступления на трон. Весной и летом 1762 года, когда началась реформа сыскного ведомства, на какое-то время сыск оказался ослаблен. Между тем сторонники императрицы почти в открытую готовили путч в ее пользу, а в это время Петр III не имел точных сведений о надвигающейся опасности и поэтому только отмахивался от слухов и предупреждений разных людей на этот счет. Если бы работала Тайная канцелярия, даже в том виде, в котором она была в 1761 году, то оцин из заговорщиков Петр Пассек, арестованный 26 июня 1762 года и посаженный под стражу на полковую гауптвахту по доносу, был бы доставлен в Петропавловскую крепость, где его пристрастно допросил бы А. И. Шувалов. Учитывая, что Пассек был личностью ничтожной, склонной к пьянству и гульбе, то расспросы с пристрастием быстро развязали бы ему язык, и заговор Орловых был бы раскрыт. (Итак, сыскное ведомство изначально было на стороне Екатерины Алексеевны. Оно сделало свой выбор сознательно, не оставшись в стороне от той политической борьбы, которая захлестывала Россию до самых краев.)

…Пришедшая к власти Екатерина II не хотела повторять ошибок своего предшественника на троне. Тайная экспедиция при ней сразу же заняла важное место в системе власти. В сущности, она получила все права центрального государственного учреждения, а ее переписка стала секретной, и на конвертах в Экспедицию надлежало писать «О секретном деле»[356].

Сыск не просто превращался в «центральное государственное учреждение», а в структуру, подотчетную исключительно одной императрице. Такая ситуация была на руку и самой Екатерине, и руководству спецслужб, поскольку выводила последние из-под контроля различных ведомств (например, коллегии иностранных дел).

«Политический сыск при Екатерине II многое унаследовал от старой системы, но в то же время был отличен от нее. Эпоха тогдашнего просвещенного абсолютизма предполагала известную открытость общества, либерализм в политике. Реформы Екатерины способствовали упрочению сословного строя, немыслимого без системы привилегий. Привилегии же сословий, в свою очередь, приходили в противоречие с режимом самодержавной власти и всеми ее институтами, в том числе и политическим сыском. В записке 1763 года императрица писала, что дворянские привилегии не уничтожали основополагающих начал законодательства о сыске. Система преступлений по «первым двум пунктам», «подозрение», «извет» и другие атрибуты сыска сохранялись, но применительно к привилегированному классу их действие должно быть смягчено. Дворянина можно подвергнуть наказанию, только если он «перед судом изобличен и виновен не явится», причем доказательства его вины «требуются вящщие, нежели прошву недворянина». Освобождался он и «от всякого телесного истязания», а имение дворянина — государственного преступника не отбирали в казну, а лишь отдавали «в наследство» родственникам. Основой подобного отношения к дворянину-преступнику являлось убеждение, что образованный дворянин потенциально менее склонен к преступлениям, чем не попавший под лучи Просвещения простолюдин. Эги начала были положены в основу законодательства о дворянстве. Однако практика политического сыска показывала, что опасение верховной власти перед лицом угрозы, исходившей от дворянина, как и от любого другого подданного, всякий раз перевешивало данные дворянскому сословию привилегии и преимущества. Закон всегда позволял лишить подозреваемого дворянства, титула и звания, а потом пытать и казнить[357].

Все эти околодворянские споры, «узлы», несогласовки лишь усложняли спецслужбам их внутреннее существование, так как служившие там дворяне оказывались втянутыми в ненужные никому споры.

Однако в целом концепция госбезопасности времен Екатерины II была основана на поддержании «покоя и тишины» — основы благополучия государства и его подданных. Согласно законодательным запискам Екатерины о будущем устройстве России, Тайная экспедиция имела две главные задачи: во-первых, собирала сведения «о всех преступлениях противу правления» и, во-вторых, «велит преступников имать под стражу и соберет все обстоятельства», то есть проводит расследование. Однако екатерининский сыск не только подавлял врагов режима, «примерно» наказывая их, но и стремился лучше узнать общественные настроения и разными средствами направить их в нужное власти русло. Впрочем, не следует идеализировать реальную политику. (То, о чем мы уже говорили выше.) Средства эти подчас далеко выходили за рамки даже тогдашней законности и очень напоминали (или просто копировали) те осуждаемые просвещенным абсолютизмом методы насилия и жестокости, к которым прибегали власти до Екатерины. Это естественно — природа самодержавия по существу не изменилась. Характерные для второй половины XVIII века проявления либерализма, просвещенности и гуманности в политике отражали во многом лишь стиль правления лично императрицы Екатерины II — женщины образованной, умной, не злой и гуманной. Когда она умерла, и на престол вступил Павел I, самовластие утратило благообразные черты «государыни-матушки», и все увидели, что никакие привилегии и вкоренившиеся в сознание принципы Просвещения не спасают от самовластия и даже самодурства самодержца»[358].