Эльга Лындина - Олег Меньшиков
Понятно, что люди живут, страшась, умалчивая, постоянно остерегаясь. Оглядываясь вокруг... Но в то же время любят, страдают, женятся, выходят замуж, рожают детей... Плачут, смеются, надеются, строят планы - потому что они живы... Михалков очень внимателен к этой стороне бытия, понимая, что в любой, почти любой ситуации жизнь продолжается и будет продолжаться на нашей грешной земле. Это не идеализация эпохи - это нормальный взгляд человека, осознающего, что даже на самом горьком дне есть своя радость, по крайней мере оттого, что ты еще жив, потому что жизнь - великий Дар. Несмотря ни на что...
Так течет утро на даче Головиных. Мягкое, теплое утро, начинающее движение героев картины к трагической развязке, неумолимой, подобно появлению Мити среди них. Часы той, мирной жизни уже на излете. Пока об этом знает только посланец НКВД Дмитрий Андреевич - но тем благороднее он хочет сейчас выглядеть. Теперь он в новой роли - блудного сына, переступившего родной порог. Только Котова он не сможет обмануть. Да и не хочет его обманывать: Митя посылает ему редкие взгляды, отличные от тех, с которыми он обращается к остальным. В них - непримиримость. С Котовым играть он не собирается, сегодня командует парадом он, Дмитрий Андреевич...
С другими же он так трогателен; свидание состоялось. Хотя Меньшиков придает восторгу встречи, своим ответам на вопросы Головиных едва заметную взвинченность. Она нет-нет да промелькнет в голосе, во внезапной суетливости, в паузах, когда Митя молчит, как бы еще и еще раз выверяя обстановку... Дважды в одну реку не входят. А Митя существует в двух измерениях. Как ни странно, проще всего ему с доверчивыми старушками бабушкой Маруси, Лидией Степановной (Нина Архипова), и ее старинной подружкой, в прошлом известной певицей, ныне приживалкой в доме Котовых Еленой Михайловной (Алла Казанская). Им многого не понять, но они все примут - что ни скажи... Да еще можно дать выход нервному напряжению, в презрении к вечно пьяному сыну Елены Михайловны, Кирику (Владимир Ильин), тем более с ним все так обращаются - не уважая, поскольку уважать Кирика безусловно не за что... Легче всего с Надей, продолжая демонстрировать простоту и абсолютную доступность в общении - дети особенно ценят это у взрослых. Словом, артист Меньшиков играет артиста Митю, двигаясь по узкой канатной дороге, контролируя себя и отчасти отдыхая в родных стенах.
Митя все время будто скользит, не хочет ни во что углубляться, не позволяет себе долгих фраз, объяснений. Время идет на убыль, он и растягивает, и торопит его.
Пока не наступит срыв - он знал, что это произойдет. Он даже готов к своему срыву в той мере, в какой к нему можно быть готовым. Вопрос, который он не может не задать Марусе,- мужчина, оскорбленный ее браком с Котовым...
Действие вынесено на берег реки... Солнце. Пляж. Митя и Маруся вместе. Ушел Котов с Надей. Для разрядки - милый, с юмором разговор, затеянный Митей. Экскурс в прошлое, шутка... В два месяца Маруся однажды ухватила ладошкой палец десятилетнего Мити и сказала: "Мое!.." Между тем в этой шутке таится многое, особенно в слове, "произнесенном" крошечной девочкой. Разумеется, ничего она тогда не могла сказать. Но тогда он действительно принадлежал ей. Может быть, принадлежит до сих пор... Насмешливый тон воспоминания одновременно лиричен. Митя смеется, он ждет ответа, пусть в том же духе, но такого, чтобы он услышал то, что ему хочется сейчас услышать. Он знает - не услышит. И все-таки ждет - о том говорят глаза Мити... После неуслышанного все меняется - теперь он смотрит, изучая новую, другую Марусю. И голос становится чуть выше - накипает злость, протест против того, что она - уже не прежняя, не его Маруся. Она же спрашивает, откуда взялся большой шрам у него под лопаткой? Недобрая усмешка мелькает на лице Мити: "Крышкой задело..." Да какое тебе до этого дело, милая,- вот что он говорит ей на самом деле. Но она не понимает, о чем он, и продолжает: "Какой крышкой?" - "Гроба..." Как будто нехотя, в проброс говорит Митя, откидываясь на землю. Он как-то особенно произносит слово "гроб" - оно нравится ему, им он отвечает Марусе, не пожелавшей быть его, Митиной Пенелопой.
Мите нравится бросать ей в лицо - "гроб"! Да, он покойник, но смеет ли она так спокойно схоронить его? И сама она, между прочим, смертна... Меньшиков владеет поразительным искусством строить роль на двух вроде бы взаимоисключающих началах: Митя так хочет хотя бы малой толики любви... И так хочет не прощать. Весь фокус в силе внутреннего ожидания и глубинного понимания того, что ожидания не сбудутся... Можно встать, уйти. Но он недаром вызвал машину с конвоем для Котова на семь часов вечера. Жаль быстро прощаться с прошлым и с собой, каким он в этом прошлом был. Когда наступает беспощадное осознание того, что Маруся сама не покается перед ним, он дает себе волю: "Отчего ты не спросишь у меня ничего?" Все сказано впрямую - теперь ей некуда отступать. Пусть их хрупкое перемирие полетит ко всем чертям! Отчаяние смело осторожность, гнев должен быть утолен. Он очень недобрый малый, Митя. Имидж очаровательного мальчика слетел, как пух одуванчика. И глаза его сейчас колючие, исполненные жесточайшей обиды... Ему не нужно подаяние - гордость обездоленного того не позволит. А вдруг она спросит: "Да, как ты жил все эти годы?" И он ответит ей, все ей расскажет, то, что никому никогда не говорил... Видит ее руку... "В твоей руке - какое чудо! - Твоя рука..." Наверное, они вместе когда-то читали Фета... Она заговорит - завяжутся новые петли их отношений... Все сыграно Меньшиковым с такой ювелирной точностью, что все им и сказано. Без слов. Митю становится жаль. Тем более Маруся никакой соломинки ему, утопающему всерьез, не протягивает. Снова осечка. Она ничего не хочет знать о нем, кроме того, что знает и помнит: он сам бросил ее, ушел, уехал, пропал. Она не простила. Чего Митя и ждал, не предаваясь короткой вспышке иллюзий. Он вернулся из прошлого в настоящее, и в этом настоящем он собран, как боец. Он внутри действия - в тайной системе их отношений, о которой оба сейчас знают. И вне действия - продолжая говорить как бы в прежних рамках. Природная и хорошо тренированная воля держит Митю на плаву. Он может сказать ей то, что сделает ее несчастной... Может быть, открыть ей глаза на собственного мужа, разрушившего жизнь Мити и заставившего его покинуть Марусю? Возможно, что-то подобное и произошло бы. Но теперь шрам - уже на Марусиной руке - замечает Митя: око за око! Полоска на тонком запястье - и он отступает!
Отступает, потому что понял, какой ценой далась ей разлука с ним и жизнь без него. До Котова. Стало быть, не один он страдал... Глаза теплеют - ему больно. Но он и удовлетворен - как всякий мужчина, узнающий, что не так просто и не так легко ушла от него его женщина. Много раз глядя на Митю в этой сцене, не переставая дивиться, как Меньшиков передает попытку своего героя вырваться из обступившего его зла... Как актер верит, что душа, умирающая в недобром отчаянии, может хотя бы на какие-то секунды ожить, испытать сострадание к чужой доле... Наверное, его самый веский довод в оправдании Меньшиковым его Мити. Иначе бы он не смог его сыграть.
Митя вдруг почти забывает о собственной израненности. Тем более рядом Маруся, полуобнаженная, в купальном костюме, возбуждая своей женственностью, умноженной, обостренной в эти минуты особой ее нервностью, как и своей независимостью от него, Мити... Доступная и недоступная. Близкая, родная, утерянная... Он объясняется в любви, которая ему больше не нужна. Разумеется, не в словесном излиянии - в горечи, с какой смотрит на ее руку и слушает ее рассказ о том, почему ей тогда не удалось покончить с собой. Прибалтийская холодность умной актрисы Ингеборги Дапкунайте усиливает ощущение непрестанной переменчивости во внутреннем состоянии Мити. Эта холодность гасит его порыв и снова рождает мысль о неприкаянном противопоставлении себя миру, что типично для героев актера. Раньше это шло от идефикс их существования, от желания перебороть судьбу свою и общую. Тогда жизненная активность такого человека, таких героев оказывалась достаточной для одного или нескольких сверхусилий, пока смысл деяния не был исчерпан, и оставалось уйти во тьму.
У Дмитрия Андреевича потенциал любых усилий давно исчез, да и мощью характера, подобной Калигуле, или величием фантазии, как у Нижинского, он никогда не обладал, этот обычный Митя-Митюль, однажды и навсегда сломанный. Михалков дает Меньшикову возможность сыграть в "Утомленных солнцем" (впервые для актера) трагическую судьбу нетрагедийного героя. Что во многом связано с временем действия картины.
Нравственное чувство настолько помутилось в так называемую эпоху строительства социализма, что для многих совесть больше вообще не ставилась в счет. Не это ли мы переживаем и сегодня, в России конца века? Митя не то чтобы совесть окончательно от себя отмел - он существует уже вне нравственных категорий. Скептик по отношению к данному состоянию мира, поскольку ничего другого ему не остается, Митя оставил для себя лишь минимум последних желаний. Примерно так бывает с осужденным на казнь последняя просьба, последняя папироса, дальше - пустота. И это Меньшиков играет в первый раз... Лежа на берегу рядом с когда-то любимой женщиной, он не мучается плотским желанием, которое, казалось бы, может еще вспыхнуть... Уже почти не ревнует ее к мужу... Он только хочет до конца понять и утвердиться в мысли, что он вычеркнут и "стерт ластиком", так ему будет легче и арестовать Котова, и позже наложить на себя руки. Полный расчет с собой и со всеми.
