Дмитрий Хмельницкий - Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945
«Освобождение». Вряд ли другой народ в мире обладает в такой степени способностью питать надежды на лучшее будущее, как русский. Даже в СЛОНе он не теряет ее. Он верит не только в свободу после срока наказания, но даже в досрочное освобождение. Особенно ярко вспыхнула эта вера в 1927 году в связи с десятилетием советской власти. ИСО через своих «стукачей» следило за настроением заключенных: оно хотело знать, что будут говорить заключенные о предстоящей амнистии. Оказалось, подавляющее большинство заключенных верило в то, что амнистия будет применена к ним!
Они ошиблись. Амнистированы были только те, кто содействовал СЛОНу в выполнении лесозаготовительных и других программ: десятники, их помощники, производители работ, бывшие коммунисты, осужденные за должностные преступления, и заключенные чекисты... Кроме них, ни один заключенный амнистии не получил, хотя, согласно манифесту, они имели право на нее.
В СЛОНе вообще оканчивают свой срок наказания и выходят на свободу лишь те из заключенных, которые инициативно и активно содействуют СЛОНу в выполнении его программ, да еще заключенные, занятые работами в разного рода канцеляриях. Остальные гибнут в ямах – могилах СЛОНа. Но и среди уцелевших лишь редкие могут возвратиться домой – по отбытии срока наказания они ссылаются на три года в разного рода ссылки на поселение – главным образом в Архангельскую губернию и Карелию. Делается это так: за неделю до окончания срока наказания заключенного регистрационно-статистический отдел СЛОНа, коим при мне ведал чекист Козловский, сообщает об этом в спецотдел ОГПУ и просит указания, как поступить с таким заключенным. Проходит до полугода и даже до года, в течение которых заключенный по-прежнему продолжает нести свою работу, и только тогда получается трафаретный ответ: «Выслать на три года в северный край» или «оставить на три года в Карелии». Тогда отбывшие наказание грузятся в товарные вагоны и под конвоем отправляются в места ссылок.
А в новом месте им живется еще хуже, чем было в СЛОНе. В СЛОНе они все-таки занимали должности и хоть кое-как, да жили: у них было место, где можно было спать, и каждый день они имели свой паек хлеба. На поселении ничего этого нет. Там у бывшего слоновца есть только волчий ярлык «преступника», мешающий ему получить работу.
Участь женщин. О женщинах, заключенных в СЛОНе, необходимо говорить отдельно. Их судьба, имея много общего с судьбой заключенных мужчин, имеет и много своеобразного, ибо они, во-первых, слабее мужчин, а во-вторых, с точки зрения слоновской администрации представляют специальный интерес.
Женщины в СЛОНе главным образом заняты работами на рыбопромышленных командировках. Интеллигентные, каких там большинство, и особенно те, что покрасивее и помоложе, служат у чекистов-надзирателей по стирке им белья, готовят им обед, служат у высшего слоновского начальства горничными и кухарками, учительницами детей и т. д. Некрасивые работают в лесу – по вывозке «баланов» и дров. На Поповом острове они, как и мужчины, подвергаются чекистской муштровке. Их так же, как и мужчин, чекисты «кроют» отвратительной бранью... А кроме всего этого надзиратели (и не одни надзиратели) вынуждают их к сожительству с собой. Некоторые, конечно, сначала «фасонят», как выражаются чекисты, но потом, когда за «фасон» отправят их на самые тяжелые физические работы в лес или на болота добывать торф, – они, чтобы не умереть от непосильной работы и голодного пайка, смиряются и идут на уступки. За это они получают посильную работу.
У чекистов-надзирателей существует издавна заведенное правило – обмениваться своими «марухами», о чем они предварительно договариваются между собой. «Посылаю тебе свою маруху и прошу, как мы с тобой договорились, прислать мне твою», – пишет один чекист другому, когда его «возлюбленная» надоест ему. Идущая на обмен заключенная каэрка собирает свои убогие вещички и направляется под конвоем пособника надзирателей на другую командировку, а вместо нее приходит новая.
СЛОН заключенным женщинам казенной одежды не выдает. Они все время ходят в своей собственной: через два-три года они совершенно оказываются раздетыми, и тогда делают себе одежду из мешков. Пока заключенная живет с чекистом, он одевает ее в плохонькое ситцевое платьишко и в ботинки из грубой кожи. А когда отправляет ее своему товарищу, он снимает с нее «свою» одежду, и она опять одевается в мешки и казенные лапти. Новый сожитель, в свою очередь, одевает ее, а отправляя к третьему, опять раздевает...
Если чекисту покажется, что его сожительница, пользуясь его покровительством за свою «любовь», в то же время изменяет ему, – он немедленно сажает ее в «крикушник», предварительно раздев до белья... А потом, в зависимости от характера данного чекиста, он или обменивает ее на новую, или начинает жить с ней по-старому, пока она ему не надоест.
Я не знал в СЛОНе ни одной женщины, если она не старуха, которая в конечном счете не стала бы отдавать свою «любовь» чекистам. Иначе она неизбежно и скоро гибнет. Часто случается, что от сожительства у женщин родятся дети. Ни один чекист за мое более чем трехлетнее пребывание в СЛОНе ни одного родившегося от него ребенка своим не признал, и роженицы (чекисты называют их «мамками») отправляются на остров Анзер.
Отправка их производится по общему шаблону. Они стоят в шеренгах, одетые в одежду из мешков, и держат на руках своих младенцев, завернутых в тряпье. Порывы ветра пронизывают и их самих, и несчастных детей. А чекисты-надзиратели орут, переплетая свои команды неизбежной матерной бранью: «Стройся в четверки», «справа по порядку номеров рассчитайсь», «шаг вправо, шаг влево – будет применено оружие»... Легко представить, много ли из этих младенцев может остаться в живых...
Зимой они идут снежной дорогой, во всякую погоду – в трескучий мороз и в снежную вьюгу, 30 километров до прибрежной командировки «Ребельда», неся детей на руках. С «Ребельды» их переправляют лодками на остров Анзер, 6 – 7 километров морем. Там они не работают и потому получают только 300 граммов хлеба и два раза в день горячую пищу, а на ребенка – один литр молока в неделю. Живут на острове роженицы в общем бараке и спят на грязных общих нарах. Если у женщины нет своих собственных постельных принадлежностей, она спит на еловых ветвях, прикрытых грязными мешками. Режим для них очень суровый, так как они рассматриваются начальством как нарушившие лагерную дисциплину (связь с заключенным мужчиной).
В отчаянии многие женщины своих детей умерщвляют и выбрасывают в лес или в уборные, вслед кончая и сами жизнь самоубийством. «Мамок», которые умерщвляют своих детей, ИСО посылает в женский штрафной изолятор на Заячьи острова, в пяти километрах от Соловков. Ссылаются они, как правило, на один год, но в действительности сидят не более одного месяца, так как их посылают на штрафные рабочие командировки, чтобы не сидели без дела. Женщины, дошедшие в работе до полного истощения, зараженные от сожительства с надзирателями венерическими болезнями, и вообще больные, направляются или на остров Конд, или на командировку «Голгофа» (на остров Соловки). Как они живут на острове Конд, мы познакомимся дальше, а теперь я расскажу об их жизни на Голгофе.
Голгофа – это одна из высоких гор на острове Соловки. Названа она была так монахами Соловецкого монастыря, которые выстроили на ней церковь. В ней и живут эти замученные СЛОНом несчастные.
Из церкви, разумеется, все иконы, кресты и вся церковная утварь выброшены, и церковь представляет громадное каменное, с цементным полом и высокими каменными сводами, грязное, закопченное, холодное, пустынное помещение. Вдоль всех четырех стен поставлены общие, грязные, кишащие клопами нары. Никаких столов и приспособлений для сидения во всем здании нет. На все помещение, в котором можно поселить тысячу человек, находится всего одна маленькая ободранная плита, и в здании нестерпимо холодно. Посетив однажды этих женщин, я видел, как они, прижавшись друг к другу и в обнимку, лежали вокруг плиты, постелив под себя еловые ветви. При моем появлении они даже не встали, хотя за это в СЛОНе полагается тридцать суток «крикушника». Они не могли встать, потому что все они были больные, окончательно отощавшие и обессилевшие. Они не боялись уже и «крикушника»...
В момент моего посещения их было 350. Все они, как одна, были одеты в грязные, из-под картофеля, мешки с дырами для головы и для рук и в лапти на босую ногу. Они не могли из этих мешков сшить себе что-нибудь похожее на настоящую одежду: на это не было сил, да и иголок с нитками не было.
Они получали только 300 граммов хлеба в день и два раза в день горячую воду, в которой варилось пшено.
В зиму с 1929 на 1930 г. из 3-го отделения лагерей в Кандалакше была направлена на Колвицкие командировки, находящиеся в 30 километрах северо-восточнее станции Кандалакша, партия женщин. Чтобы попасть из Кандалакши на Колвицу, надо перейти замерзшую речку Нива и потом через деревню Лувенга идти по льду Кандалакшского залива. Зимой с океана дует постоянный сильный ветер и наносит сугробы снега. Дороги никакой нет, надо идти прямо по цельному снегу, часто по пояс. Холод в этих местах страшный. Мороз достигает более 40 градусов – не забудем, что эти места находятся за полярным кругом.
