Валерия Башкирова - Герои 90-х. Люди и деньги
Пошли брать мэрию. Тем, кто наблюдал за этим из окон Белого дома, происходящее напоминало съемки американского боевика: пробивание прохода грузовиком, стрельба по окнам, спешный, но не беспорядочный отход ОМОНа задними дворами. Мэрия молчала, и боевики картинно стреляли по окнам “с колена” …
Потом ждали вестей из Останкино — ждали с трепетом. Хасбулатов собрал депутатов и официально их обманул: “Останкино взято”. И еще он сказал, что “сегодня надо брать Кремль”. Оба заявления были встречены восторженным ревом собравшихся…
Без пяти семь в понедельник кто-то меня разбудил — я спала в буфете на 6 этаже на составленных стульях. Стала слышна автоматная стрельба. Я выглянула: у здания стояли БТР и стреляли: по баррикадам, машинам, брезентовым палаткам, где еще накануне ночевали защитники парламента. Были видны люди, лежащие на площади: то ли раненые, то ли убитые. Одного из них за руки протащили к Белому дому, и на площади за ним осталась кровавая полоса. К остальным подойти не удавалось, они лежали, а над их головами били трассерами. Нам казалось, что стреляют только снаружи. Я прошла по коридорам: не было заметно ни одного человека, кто стрелял бы из окон…
Было видно, как в коридоре проносили носилки — с ранеными и убитыми. Кажется, раненых было меньше, чем убитых. Один труп долго лежал у внутреннего лифта. Да и вообще, практически невозможно было пройти по коридору, не встретив на ковре темных пятен свежей крови…»
Почему же в итоге Хасбулатов, щеголявший прозвищем «Верный Руслан» и утверждавший, что «более преданного человека у Бориса Николаевича в Верховном Совете просто не было» пошел на эту бойню? Неужели это было так уж неизбежно, как он писал спустя пять лет после расстрела Белого дома: «Ельцин, неспособный к серьезному анализу, приходил в ярость и начинал ненавидеть каждого, кто говорил ему правду. А так как эта правда чаще всего звучала с трибуны Верховного Совета, то его ненависть должна была обрушиться на парламент. Она и обрушилась. Еще в августе он сказал: “В сентябре — штурм”».
Готовность к противостоянию до конца демонстрировали и другие вожди парламентской фронды. Альберт Макашов: «Депутаты надеялись, что им удастся законным, конституционном путем отрешить Ельцина от власти. Но я как человек военный понимал: ничего из этой затеи не выйдет».
Что еще важнее, такую же готовность демонстрировали сторонники президента. Михаил Полторанин: «Вообще-то дозвониться до Ельцина в те дни было практически невозможно. Он подписал свой указ — и в сторону. Самоустранился. А кашу, которую он заварил, должны были расхлебывать другие. В Кремле создали чрезвычайную комиссию. И возглавил ее Виктор Степанович Черномырдин. Вот уж чья роль в те дни совершенно не отражена. Уж он-то прекрасно знал, что намеченный ранее на ноябрь съезд отправит его в отставку. И это он давил на Ельцина: никаких нулевых вариантов. Это он лез на конфронтацию».
Не спасло ситуацию даже вмешательство патриарха Алексия II. Он призывал не допустить гражданскую войну и пытался быть посредником между конфликтовавшими сторонами, в чем едва не преуспел — единственная договоренность, не нарушенная оппонентами практически мгновенно, была достигнута при его непосредственном участии. Никому другому Ельцин такого бы не простил — в тот момент кто был «не с нами», тот был «против нас». Но к патриарху он испытывал какой-то необъяснимый пиетет. Необъяснимый — потому что Ельцин, хоть и завел обычай ходить на рождественские богослужения, набожным человеком никогда не был. Кстати, со временем у них установились довольно близкие человеческие отношения. Если позволяло здоровье, Ельцин всегда лично поздравлял патриарха с праздниками, а когда передавал в Кремле дела своему преемнику, попросил приехать и патриарха — тот, говорят, и сам не понял зачем. Тем не менее жест получился символичным: с одной стороны, передача полномочий прошла под присмотром священнослужителя, с другой — вместе с полномочиями первый президент как бы передал второму и отделенную от государства церковь. Более того, сразу после инаугурации Алексий II благословил Владимира Путина на президентство в Благовещенском соборе Кремля.
После того как дым над Белым домом рассеялся, противоборствующие стороны не забывали оправдывать свои действия, переваливая вину на противоположную сторону или на всеобщий бардак. Александр Руцкой: «Мне ставят в укор, что я послал людей на “Останкино”. Но вспомните, с чего все началось. Шла большая демонстрация по Калининскому проспекту. Кто начал бить по ней из гранатометов со здания мэрии? Я послал депутатов в “Останкино” рассказать, как расстреляли демонстрацию». Потом они начали поминать ненадежных союзников, бросивших их под танки. Снова Руцкой: «Эти борцы за права человека... Тот же Тулеев слинял оттуда 24 сентября. “Я, — говорит, — поехал поднимать шахтеров”. И больше я его не видел. 26-го слинял Зюганов. Поехал поднимать шахтеров Тулы и Орла. Мы потом оказались на нарах, а они — в парламенте». Не забывали они про историческую связь 1993-го с 1991-м и свое предвидение. Альберт Макашов: «Я помнил, как в 1991 году, когда баллотировался в президенты России, выступал перед этими депутатами и говорил им, что ждет страну, если победит Ельцин. И как же они освистали меня. И вот теперь получили сполна от своего вчерашнего кумира. И за ратификацию Беловежских соглашений, и за развал Союза. Но злорадства не было. Только чувство боли за державу, за растоптанную Конституцию, за народных избранников».
Вообще-то Ельцин стилистически выгодно отличался от своих оппонентов — крупный, смекалистый, с широкой русской душой, любитель выпить, умеющий резануть острым словцом. Не то что Руслан Хасбулатов с его невнушительной внешностью и скрипучим голосом. Или Александр Руцкой с его 11 чемоданами компромата, которые обернулись обвинениями против него самого — в коррупционных связях со швейцарской компанией «Сеабеко». Возможно, у них была своя правда. Но в массовом сознании противостояние правительства и парламента выглядело просто как борьба за власть. И выбор, чью сторону принять, люди делали исходя из своих пристрастий. Опальность и нетипичность для его среды сделали Ельцина кумиром тех, кто позже станет называть себя демократами и либералами. Любить Ельцина было модно, а не любить — пошло…
Историю, как известно, пишут победители. В нашем случае не столько историю, сколько Конституцию. Плодами своей победы Борис Ельцин воспользовался сполна. Своим указом фактически возложил на себя законодательные функции. Распустил советы всех уровней. Фактически распустил Конституционный суд, вынудив уйти в отставку его председателя Валерия Зорькина (в 2003-м тот вернется на пост). Переписал Конституцию. В российском политическом лексиконе появилась (снова) слово «Дума».
Через три дня после расстрела Белого дома, 7 октября, был ликвидирован пост номер один — караул у Мавзолея Ленина. Таким образом власть как будто еще раз порвала с прошлым. Тем не менее порвать окончательно (захоронить тело Ленина) так и не удалось — дискуссия на эту тему идет и сегодня, и неизвестно, когда закончится.
Победу Ельцина приветствовала и демократическая интеллигенция. Точнее, ее немалая часть. Наиболее активные отметились в опубликованном в газете «Известия» 5 октября «письме 42». В письме они называли проигравших «идеологическими пройдохами и политическими авантюристами», «красно-коричневой сволочью», «тупыми негодяями, уважающими только силу» и призывали эту самую силу применить. В числе прочего писатели Алесь Адамович, Виктор Астафьев и Василь Быков, поэты Белла Ахмадулина, Римма Казакова и Булат Окуджава, журналист Юрий Нагибин, правозащитник Лев Разгон, выдающийся филолог, увенчанный негласным титулом «совесть нации», Дмитрий Лихачев требовали запретить все коммунистические и националистические партии, закрыть «разжигавшие ненависть… и являвшиеся одними из главных организаторов и виновников трагедии» газеты и программы (в том числе «День», «Литературную газету», программу «600 секунд»), провести «настоящий» суд, непохожий на фарс, в который, по их мнению, выродился суд над ГКЧП.
Таким образом, президент получал своего рода карт-бланш от интеллигенции, а та демонстрировала, что природа ее не меняется вне зависимости от названия текущего политического строя — подобные письма писали и задолго до того, и после (один из последних примеров — «письмо 50» в поддержку приговора Михаилу Ходорковскому, опубликованное все в тех же «Известиях»).
Победа Ельцина сделала политиком — теперь уже окончательно и бесповоротно — Егора Гайдара. Вернее, не сама победа, а участие в ней Егора Тимуровича. Он был предельно уверен в себе, когда 3 октября 1993 года призывал сторонников президента и демократии собираться на Тверской, чтобы защитить страну от восставшего на Пресне Верховного Совета. И в завершение телевыступления сказал: «Наше будущее — в наших руках. Если мы его проиграем, нам не на кого будет пенять, кроме нас самих. Я верю в наше мужество. Я верю в здравый смысл общества. Я верю в то, что мы не можем сегодня проиграть».
