Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130

Наконец, надо сказать несколько слов о ее дочери Елене, заточенной в византийской келье, оказавшейся сначала орудием для амбиций отца, а затем патетической заложницей. Если верить Ордерику Виталию – а у нас нет никаких особых оснований ему верить, – она в какой-то момент сошлась с сестрой и две принцессы жили почти двадцать лет во дворце императора в Константинополе, где их обязанностью было каждое утро, когда император вставал с постели и мыл руки, подавать ему полотенце и гребень из слоновьей кости, чтобы расчесывать бороду. Утверждения Ордерика признаются позднейшими комментаторами неделикатными и невероятными. И это так. Более правдоподобная и печальная версия состоит в том, что бедная девушка оставалась в своей позолоченной клетке на милости сварливой настоятельницы вплоть до того времени, как ее отец умер, а мать была позабыта. Только тогда Алексей вернул ее, что он должен был сделать при вступлении на престол, ее семье. К этому времени ее шансы найти мужа были невелики, и нет никаких сведений о том, что она вышла замуж. Под конец она обосновалась при дворе Рожера в Сицилии. Он единственный из Отвилей проявил к ней сочувствие, и, хотя она не могла питать теплых чувств к греческим подданным дяди, ее осведомленность касательно их языка и обычаев была для Рожера бесценной. Возможно, это стало для нее утешением, но для девушки, которая могла бы быть императрицей, этого явно мало.

Глава 18

Победители и побежденные

О море! Ты прячешь за своими дальними берегами истинный рай. В моей родной стране я знал лишь радость, но никогда не несчастье.

Там на заре моей жизни я видел солнце в его славе. Теперь в изгнании и в слезах я наблюдаю его закат. О, если бы я мог взойти на полумесяц, поплыть к берегам Сицилии и испепелить себя дыханием солнца.

В тот момент, когда смерть настигла Роберта Гвискара на острове Кефалония, его брат Рожер осаждал Сиракузы. Тринадцать лет, которые прошли со взятия Палермо, он подавлял сопротивление сарацин до тех пор, пока оно не ограничилось центром и юго-востоком острова. Но это была тяжелая борьба с противником, численность которого варьировала между несоразмерной и подавляющей. Было мало открытых сражений, нормандцы действовали посредством неожиданных вылазок и засад; горстка рыцарей обрушивалась из горной цитадели на ничего не подозревающий город, опустошала его, уничтожала гарнизон и вновь быстро исчезала. Эта война предоставляла широкие возможности для личных подвигов; она до сих пор продолжается на стенках сицилийских крестьянских повозок, а также в лязге металлических доспехов и стуке падающих голов в тюрбанах на традиционных кукольных спектаклях в Палермо.

Постепенно враг был оттеснен. В 1077 г. пали две последние сарацинские крепости на западе. Осада Трапани внезапно закончилась, когда незаконный сын Рожера Жордан совершил набег на травянистый мыс, где защитники пасли своих овец и коров, и одним ударом лишил их основных запасов пищи. Соседняя крепость Эриче, взобравшаяся на головокружительную высоту, в миле или двух на восток, сдалась только после неспортивного вмешательства святого Юлиана, который внезапно появился со сворой ненасытных гончих псов и спустил их на неверных[63]. Через два года, в августе 1079 г., сдалась Таормина. Ее эмир долго полагал свою позицию неуязвимой, но, обнаружив себя в окружении двадцати двух нормандских крепостей и флота, перекрывавшего подходы с моря, он понял, что продолжать сопротивление бесполезно. За подчинением Таормины последовала капитуляция всех территорий вокруг Этны, и к концу 1079 г. часть Сицилии к северу от линии Агридженто – Катания, исключая по-прежнему неприступную Энну, признала нормандцев как своих правителей.

Но теперь продвижение вновь приостановилось. Небольшие мятежи среди сарацин Джиато[64] и Чинизи вспыхивали в конце 1079 г. и большую часть 1080-го, а в 1081 г. Рожер стал нужен во многих других местах. Ему никогда не позволяли забыть, что он прежде всего вассал своего брата. Если Роберт Гвискар звал его на помощь на материк, его долг был повиноваться. Но он не просто исполнил свои феодальные обязательства. Граф прекрасно знал, что снабжение и пополнение его армии зависит от ситуации в итальянских владениях Роберта, и, если бы произошла катастрофа в Апулии или – еще хуже – в Калабрии, он очень скоро не смог бы удерживать свои позиции на Сицилии. Но все равно, его, вероятно, злила необходимость раз за разом жертвовать с трудом обретенной инициативой, отвечая на призывы Гвискара. Он же потерял таким образом большую часть 1075 г.; тогда его зять Гуго из Джерси был убит, а армия потерпела серьезное поражение в походе против эмира Сиракуз, предпринятом вопреки строгим запретам Рожера, – а теперь, весной 1081 г., его помощь опять требовалась на материке. Роберт, уже готовый начать свою злополучную военную кампанию против Византийской империи, по понятным причинам сомневался в способностях Рожера Борсы и желал, чтобы его брат находился в Италии все время его отсутствия. Рожера подобная перспектива отнюдь не вдохновляла: на него ложилась ответственность сразу за три герцогства – поскольку сам он имел еще меньше иллюзий по поводу племянника – при том что лучшие войска Гвискара будут в Греции и в случае серьезных волнений его позиции окажутся безнадежно слабыми.

Следующие несколько дней доказали его правоту. Почти сразу же граф столкнулся с двумя одновременно вспыхнувшими бунтами. В Джераче в Калабрии нормандские бароны объединились с местными греками, а на Сицилии Бернарверт[65], эмир Сиракуз, захватил власть в Катании. Рожер был еще занят в Джераче; не ожидая его возвращения, его сын Жордан и два других предводителя Робер де Сурваль и Элиас Картоми – последний почти наверняка крещеный сарацин – выступили с войском из ста шестидесяти рыцарей против Бернарверта и отобрали город. Таким образом, когда граф смог, наконец, вернуться на остров, вновь было спокойно, но он понимал, что не всякий раз ему будет так везти.

Той зимой Рожер еще укрепил оборонительные сооружения в Мессине – которую он справедливо полагал ключом к Сицилии. С приходом весны 1082 г. те же вести, которые заставили Роберта Гвискара поспешить из Кастории на материк, вынудили его вновь прибегнуть к помощи брата. Оставив Сицилию в распоряжении Жордана, граф тотчас отправился в путь. На этот раз он понимал, что его присутствие очень важно, поскольку Гвискар столкнулся с одним из самых серьезных кризисов за всю эту жизнь. О дальнейших событиях было рассказано выше. Прошел год прежде, чем Рожер вернулся на Сицилию, и то лишь в силу совершенно особых обстоятельств. Летом 1083 г. Жордан, его собственный сын – действовавший столь решительно в Трапани и проявивший столько мужества за два года до этого в Катании, – объединился с некоторыми недовольными рыцарями и восстал против власти своего отца. Он уже овладел Мистреттой и Сан-Марко-д'Алунцио, первым нормандским замком, построенным на сицилийской земле, а теперь двигался к Тройне, где хранились сокровища графа.

Рожер поспешил назад на Сицилию. Его приезд остановил мятежников, и вскоре граф увидел, что основная опасность состоит уже не в быстро распространяющемся бунте, но скорее в том, что Жордан и его сторонники от отчаяния могут искать убежище среди мусульман. Поэтому, когда порядок был восстановлен, граф притворился, что готов забыть все дело. Основные зачинщики, решив, что их полностью простят, если они попросят, сдались. Только тогда граф объявил свое решение. Двенадцать главных сообщников его сына были ослеплены, а сам Жордан провел несколько дней в ожидании подобной же участи. Наконец отец простил его, и с тех пор он преданно служил ему до его смерти. Никогда больше на Сицилии никто не оспаривал власть графа Рожера.

Когда в 1081 г. Жордан отвоевал Катанию, он, к сожалению, не захватил самого Бернарверта, который укрылся в своей крепости в Сиракузах. С этого времени эмир притих, но летом 1084 г. – примерно в то время, когда Гвискар шел на Рим, – он опять взялся за старое. На сей раз объектом его атак стали не нормандские владения на Сицилии, а городки и деревни на калабрийском побережье. Никотера пострадала особенно сурово, как и окрестности Реджо, где сарацины, прежде чем уплыть, осквернили и сожгли две церкви. Но худшее злодеяние было впереди: в начале осени корабли Бернарверта подошли к монастырю Богоматери в Рокка-д'Асино[66], ворвались в него и с триумфом доставили всех монахинь в гарем эмира.

Это последнее преступление привнесло новый и зловещий элемент в борьбу двух сил. Хотя в первые годы Роберт Гвискар и Рожер (скорее из моральных соображений) подчеркивали крестоносный аспект сицилийского завоевания, с момента, когда Рожер начал строить систему управления обществом, объединяющим представителей разных народов, он всячески выказывал уважение к традициям ислама, а позднее искренне ими восхищался. Никто лучше его не знал, что жизнеспособное государство на Сицилии может быть создано только на основе полной религиозной терпимости, поэтому граф старательно внушал своим сарацинским подданным, что необходимые военные меры применяются – часто с участием мусульманских подразделений, сражающихся на стороне нормандцев, – исключительно с целью политического объединения. Свобода религии гарантировалась завоеванным. С течением времени все больше сарацин на контролируемой нормандцами территории начали верить этим обещаниям; обрадованные возвращением к справедливому и действенному правлению, сулившему грядущее процветание, были согласны соблюдать лояльность по отношению к Рожеру. Теперь, неожиданно, эмир Сиракуз сознательно пытался разжечь религиозную вражду. В Калабрии христианское общественное мнение ожесточалось против мусульман: если не устранить Бернарверта, конфессиональная вражда вскоре распространится и по Сицилии, и все труды Рожера пойдут прахом[67].