Николай Валентинов - Встречи с Лениным
Развернув "Der Menschliche Weltbegrief" я[лдн-книги3] попросил Ленина вдуматься в следующие слова Авенариуса:
"Мы можем представить себе такую среду, в которой нет и никогда не было никакого индивида, но представляя или мысля эту среду, мы никак не можем откинуть себя, центрального члена, который представляет, который мыслит эту среду. Что мы можем сделать так это или игнорировать себя, или вообразить время, когда не было ни одного существа. Однако, как в том, так и другом случае, мы всё равно будем налицо, то как сознательно вопрошающие зрители, то как зрители, которые так увлеклись зрелищем, что забыли о себе".
- Что вы скажете по поводу этого? - спросил я Ленина.
{296} - Скажу, что это чушь, гелертовские выверты, Schrullen, не имеющие для науки никакой цены.
Было ясно, что мы говорим на разных языках. Наш спор затем длился более двух с половиной часов и стена между нами подымалась всё выше. Моментами это была настоящая буря; Ленина охватывало ничем несдерживаемое бешенство и по адресу Маха, целясь, конечно, в меня, он, не стесняясь, кидал град выражений вроде - дичь, идиотские выверты, темнота, дребедень, невежество, глупость, бессмыслица, идеалистическая чепуха, жалкая болтовня и т. д.
Начав спор очень спокойно, я тоже стал раздражаться и чем дальше, тем всё более.
Я стал говорить с Лениным тоном, лишенным почтительности, которую перед ним до этого проявлял я, как все большевики. На замечание Ленина, что разделяя взгляды Маха, непременно приду к ревизионизму и отрицанию марксизма, я ответил ему: "Пожалуйста, оставьте в покое ревизионизм. Спор идет не о нем, а о том, есть ли дважды два - четыре или как вы доказываете - пять. Приплетая сюда ревизионизм, вы из области, в которой очень слабы, хотите уйти и ловко повернуть в область, где вы очень сильны".
Еще более резко я ответил Ленину, когда после моей ссылки на некоторых философов (на Фейербаха и Петцольта) он саркастически заметил: "Не уподобляйтесь тургеневскому Ворошилову, не думайте пронять меня "образованностью". Философией меня не напугаете, я сам ею достаточно занимался в ссылке в Сибири".
- Вот что уже совсем не видно! - воскликнул я. - Значит, не в коня корм пошел. Не пробуйте ваш авторитет перенести в область философскую, на такой перенос я никак не могу согласиться.
Словом, я взбунтовался. Это лишь усиливало раздражение Ленина. Из всего, что он говорил было несомненно, что его благоволение ко мне испарилось, {297} исчезло без остатка в самый короткий срок в процессе спора. Несколько дней до этого он с доверием поручал "Н. Нилову" выполнение секретного плана, теперь на того же Нилова он смотрел уже, как на врага. Я не мог понять, что, в его глазах больше всего превращает меня в врага?
То ли, что я взбунтовался, т. е. вышел из большевистского состояния признания и подчинения его авторитету, то ли, что, будучи "махистом", обнаруживаю "реакционный обскурантизм", несовместимый с философским материализмом, иначе говоря, совершаю преступление против марксизма, за которое, по его словам, человека нужно бить "по морде" и "лепить на нем бубновый туз". Раздражение Ленина дошло до того, что он стал с руганью прерывать меня на каждой фразе, на что, озлобясь, я крикнул ему: "Или вы перестанете прерывать меня окриками и ругательствами и будете культурно вести спор, или, если это для вас невозможно, - я уйду!
Ленин, словно кто-то его дернул, сразу переменил тон, иронически сказав: "Говорите, я постараюсь "культурно" слушать и вас не прерывать".
И действительно, после этого, но то было уже в конце нашего спора, он ни разу не прервал меня. Передать всё, о чем мы в течение более двух с половиной часов спорили, нет ни возможности, ни надобности. Остановлюсь лишь на том, что предшествовало концу спора. Я всё время пытался обратить внимание Ленина на разные ценные стороны эмпириокритицизма: на теорию познания, которую развивает Авенариус, рассматривая центральную нервную систему и ее колебания; на биологическую основу познания, на принцип экономики сил в мышлении, на требование так называемого "чистого опыта", на глубочайший реализм предпосылок Авенариуса и Маха.
Ленин, не желая это слушать, всё отпихивал, говоря: "Перейдем теперь к главному", а главное - он видел в непримиримости материализма с {298} "идеалистической галиматьей Маха". Ссылаясь на Плеханова и Энгельса, он в следующем виде формулировал "великую истину материализма".
Вне нас и совершенно независимо от нас существует мир материальных вещей; воздействуя на наши органы чувств они порождают в нас ощущения, благодаря чему мы узнаем свойства вещей. Эта "великая истина" есть, конечно, только маленькая обывательская философия. С нею можно прекрасно жить, она никому не мешает, но, что бывает почти со всеми обывательскими истинами, начинает немедленно тускнеть при малейшем анализе. Ленину был чужд этот анализ и в сознании полного обладания "великой истиной" - он с презрением отвергал "галиматью" Маха.
Механически вырывая одну цитату из его книги, упорно игнорируя (видимо, не читая) сопутствующие ей объяснения, он, в своем "меморандуме" и непрестанно в течение спора, твердил: Мах пишет, что не тела, не материальные вещи, вызывают в нас ощущения, а наоборот ощущения образуют тела. - А ну-ка попробуйте доказать, что это не дичь, не идеалистическая болтовня?
- Хорошо, попробую это сделать. В комнате на столе было несколько яблок. Я взял одно и сказал: вот эту материальную вещь, это яблоко, можно взвесить, определить его объем, удельный вес, узнать сколько в нем сахара, какова его кислотность, можно найти элементы, образующие его запах и цвет. Ботаники определяют всякие другие его свойства, породы яблок, границы распространения культуры яблока и т.д.
Изучая яблоко и другие материальные тела этим способом мы пользуемся методом, который Мах называет физическим. Мы рассматриваем эти тела как мир независимых от нас вещей. Наше присутствие не вызывает их существования, наше отсутствие не прекращает их существование. Но близоруко думать, что нас тут нет. Мы только отбросили, забыли нашу персону и не считаемся с тем, какую роль в исследовании этого яблока играют наши {299} органы чувств.
А между тем достаточно перерезать, например, глазной нерв и сразу пропадает огромная часть нашего знания о яблоке. Оставляя физический метод познания, перейдем теперь к психологическому анализу, т. е. примем во внимание наше исследующее "я". Что представит собою яблоко, если восприятие его мы сведем к простейшим уже дальше неразложимым элементам? Яблоко желто-красного цвета. Это - ощущение зрения. Оно имеет вес - ощущение осязания. Оно сладко ощущение вкуса. Оно хорошо пахнет - ощущение обоняния. Падая со стола, оно стукнет - ощущение слуха. В целом, с точки зрения психологического анализа, что такое яблоко, что такое все остальные материальные вещи? Сложный комплекс ощущений и только из них мы составляем о них наши представления, наше знание. Если бы независимое от нас яблоко стало невидимым, неосязаемым, недоступным ни одному из наших ощущений, могли бы мы сказать, что оно существует? В чем же тут чушь, где тут галиматья?
- Чушь вы совсем не устранили, - с усмешкой ответил Ленин. - Можете целый день твердить о комплексе ощущений, а яблоко всё-таки не будет ощущением. Яблоко там (Ленин показал на стол), а ощущение здесь (и Ленин показал на голову). Ощущение есть только свойство наших органов чувств, след, которое оставляет яблоко, - причиняющее это ощущение. Ощущения дают нам знать об яблоке, но они не яблоко, оно вне их и ощущениями не покрываются. Если человек психически не болен, он никогда не будет смешивать в нем находящееся ощущение с причиной вне его находящейся и это ощущение вызывающее.
- Насколько понимаю, вы хотите сказать, что когда, производя психологический анализ, мы восприятие яблока разложим на последние элементы, на ощущения, всё-таки они, как ощущения всякой материальной вещи, не представляют предмета, а только свойства его, он {300} сам остается "вне их", если употребить выражение Канта - "вещью в себе", "вещью самой по себе"?
- Да, я так думаю и Кантом меня не испугаете. Плеханов, а он философ не чета вашему Маху, неоднократно указывал, что мы материалисты признаем вещь в себе и считаем ее познаваемой, в этом пункте мы резко расходимся с идеалистами, которые считают вещь в себе непознаваемой. Извините меня, что оскорблю вашего учителя, но должен сказать, что нужно быть идиотом как этот Мах, чтобы не признавать вещей в себе и вместо них говорить о каких-то комплексах ощущений. Ведь совершенно ясно, что у Маха за непризнанием вещи в себе стоит отрицание независимого от нас материального мира. Вещи в себе, представляя материальный вне нас находящийся мир, действуют на наши органы чувств и вызывают ощущение. Только невежды могут не знать и не понимать этого неопровергаемого, основного положения материализма.
- Позвольте ответить. Указываемое вами основное положение материализма столь просто, что не слыхать о нем действительно могут только невежды, но слышать о нем не значит разделять его - слишком уже оно примитивно. Вы говорите, что ощущение находится в человеке, а причина ощущения вне его. Мне кажется, что природа ощущения вам неясна. Вы смешиваете его с мыслями и чувствами. Мы часто слышим, например, такие выражения: я чувствую холод и ощущаю неудовольствие.
