Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
Лучше всего положение дел в то время передает наш разговор с одноклассницей Катей. Как-то раз, подойдя во время перемены к моей парте, она взяла в руки лежащую на парте красную ручку, поднесла к глазам, присмотрелась оценивающе, озабоченно поцокала языком… Потом спросила:
– У тебя сколько еще красных стержней осталось?
– Ну, где-то два-три… – ответила я, немного подумав.
– Беда, – вздохнула Катя, осторожно, словно стеклянную, возвращая ручку на место. – Этого не хватит до конца школы…
И вот аккурат на следующий день после этого трагического диалога Дима притащил в класс очередной отцовский заграничный презент – набор цветных ручек. Двенадцать – вы только представьте себе, двенадцать! – цветов.
Разумеется, ахнули все. Даже те, кто до сей поры делал вид, что ему начхать и на модный рюкзак с непонятной эмблемой, и на переливающийся спортивный костюм. Все сгрудились вокруг парты и по очереди аккуратно пробовали каждую ручку на гордо разложенной Димой бумажке.
Мы настолько увлеклись этим занятием, что не заметили, как прозвенел звонок, и в класс вошла учительница.
– Добрый день! – бодро сказала она. – Ну что, я надеюсь, все помнят, что сегодня у нас диктант?
– Ууу… – Из разочарованного вздоха, прокатившегося по классу, становилось ясно, что помнили-то о диктанте все, вот только от души надеялись, что сама учительница благополучно о нем забудет.
– В таком случае достаем двойные листочки и подписываем их, – невозмутимо продолжала учительница. По классу снова прокатился тяжелый вздох, все расселись по местам, и экзекуция началась.
Совершенно не помню, о чем в тот раз был диктант. Зато отлично помню, как после одного достаточно сложного предложения учительница склонилась над моим листочком и одобрительно кивнула. Сие обстоятельство не укрылось от зоркого Диминого взгляда, и он тут же внес аналогичное исправление в собственный труд.
– Ну, месье Дмитрий у нас, разумеется, тут как тут, – с усмешкой прокомментировала это учительница. – На ходу подметки рвет, не теряется.
За несколько минут до окончания урока, пока все проверяли собственные работы, я краем глаза успела высмотреть на листочке Димы еще пару ошибок, о чем и не преминула ему сообщить, многозначительно потыкав ручкой сперва в его каракули, а затем – в свои собственные. Димин радостный взгляд красноречиво дал мне знать, что благодарность его не имеет границ. А после урока он подошел ко мне и протянул раскрытый футляр с набором ручек:
– Выбирай любую!
Это была неслыханная щедрость, и девчонки, находившиеся рядом, тихо ахнули.
Я несколько секунд колебалась – мне больше всего нравились сразу две ручки, розовая и оранжевая, – но потом все-таки потянулась к розовой. Не решаясь взять, вопросительно взглянула на Диму.
– Бери, бери, – расплылся тот в широкой улыбке. – Это тебе в благодарность за помощь!
И мое трепетное девичье сердечко вдруг учащенно забилось – до этого момента я почему-то не замечала, что улыбка у Димы такая очаровательная…
На следующее утро, проснувшись раньше обычного и слушая завывающую за окном вьюгу, через которую мне предстояло впотьмах пробираться к школе на ненавистную математику, я вдруг с удивлением осознала, что мне абсолютно до лампочки и эта темень, и эта вьюга, и математика вкупе с вредной учительницей, и что я хочу только одного: снова увидеть Диму. Дело тут было, разумеется, вовсе не в ручках. Просто в голове после того, как Дима мне так открыто и искренне улыбнулся, словно щелкнул какой-то тумблер. И все его шутки вдруг показались мне смешными, проделки – забавными, а раздолбайское отношение к учебе, которое раньше меня бесило, чудесным образом превратилось вдруг в потрясающую способность никогда не унывать.
А может быть, уже в воздухе, несмотря на все еще бушующие метели, просто ощущалось приближение весны.
С тех самых пор уроков русского языка – а особенно диктантов, сочинений и изложений – я ждала словно манны небесной. И дело вовсе не в том, что я надеялась «перехватить» у Димы еще какой-нибудь ценный презент. Просто мне было приятно сознавать, что рядом сидит человек, нуждающийся в моем покровительстве и моих знаниях… да еще с такой чудесной улыбкой! Именно тогда я впервые осознала, как приятно помогать людям, а в особенности – человеку, который очень тебе нравится.
Однако все хорошее на свете имеет печальную тенденцию рано или поздно заканчиваться. Учительнице, которая, так сказать, свела нас с Димой, в конце концов начала казаться подозрительной Димина безукоризненная грамотность во время письменных занятий и весьма сомнительная – во время устных, и она решила рассадить нас.
Это было словно удар под дых. Причем не только для меня, но и для Димы, у которого отныне вместо двенадцати оставалось только одиннадцать ручек, а вместо всегда гарантированной профессиональной помощи – фига без масла (ибо новая соседка, безусловно, с радостью помогла бы Диме, но, увы, с русским языком дела у нее самой обстояли далеко не лучшим образом).
Весь остаток того злосчастного дня я проходила словно в тумане, а вернувшись домой, написала свои первые стихи о несчастной любви.
Мы учились в пятом классе.Ты всегда сидел со мной.И давал ты на проверкуМне листочек свой двойной.Хорошо нам вместе было,Но однажды на бедуНас училка рассадила,И ты сел в другом ряду…
Теперь мы уже больше не проводили с Димой бок о бок счастливых сорок минут несколько раз в неделю, а лишь изредка перебрасывались парой слов на переменах. И печаль моя не знала границ…
А в конце года стало известно, что Дима уходит из нашей школы. Насовсем. Это известие окончательно повергло меня в уныние, даже предстоящие летние каникулы не радовали. Честное слово, я готова была рвануть вслед за ним! Да только вот беда: в суворовское училище девочек не брали…
Наверное, для Димы наше остающееся в прошлом «взаимовыгодное сотрудничество» тоже что-то значило, потому что в последний день он вдруг подошел ко мне у всех на виду со словами:
– Это мой прощальный тебе подарок. На память.
Протянул ту самую оранжевую ручку, которая мне так нравилась. И улыбнулся.
На самом деле у этой так славно начавшейся истории было небольшое и печальное продолжение, но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.
Что же касается ручек, подаренных Димой, то я расходовала их очень бережно. Я ими только темы уроков и заглавия параграфов в тетрадях выделяла, поэтому стержней хватило мне почти до самого выпуска.
Вячеслав Ерошенко
Лена-отличница
– Давай драться, – сказал мне Тимоха.
Из-за его спины (чуть выше поясницы) выглядывал Арбуз.
Я в ответ промямлил что-то типа «сам дурак».
Драться не хотелось: второй день в новом классе. Новый район (мы только что получили квартиру), новая школа.
– Давай, пошли во двор, – пропищал Арбуз.
Серега Арбузов решительно не подходил к своей кличке. Вредный, худой и самый маленький в классе. Впрочем, нет – был еще Сева, примерно такого же роста.
Драка во дворе все же состоялась: минут пятнадцать мы с Тимохой сосредоточенно толкали друг друга со словами: «Ты че в наш класс пришел?» – «А че, это твой класс, что ли, купленный?» «Жестокого боя» как-то не получалось. Арбузу надоело на это смотреть, и он предложил пойти в магазин воровать детское питание. Не помню, воровали мы его или нет, но через две недели мы стали не разлей вода, и нас уже не видели поодиночке. Себя мы гордо называли «три мушкетера». Атосом назначил себя Тимоха, Арбуза мы, когда злились, дразнили Портосом, а я был Дартаньяном (именно так я писал тогда это слово).
Примерно тогда же Тимоха, сделав загадочный вид, сказал мне, чтоб я после физры остался в раздевалке. Это было приключение! Во-первых, меня явно собирались приобщить к Великой Тайне. Во-вторых, мы прогуливали следующий урок (что для меня, хорошиста и тихони, было событием). В-третьих, это окончательно доказывало, что я стал своим.
– Скучно чего-то стало, – сказал Тимоха. Потом подумал и добавил: – Надо в кого-то влюбиться. Всем троим.
– Дело хорошее, – поддержал его Арбуз. – На весь год развлекуха.
Ну, надо так надо. Я, в общем-то, был не против. Только вот как и в кого? Ну, это ж… не с бухты-барахты ведь влюбляются, правда? Только я в новом классе еще не всех даже по именам знал, тем более девчонок.
– Будем жребий тянуть, – предложил «опытный» в сердечных делах Тимоха.
Тут я открыл рот: такой способ избрания Прекрасной Дамы (и, как я тогда думал, спутницы жизни) мне и в голову не приходил.
