Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции

Уверенность, с которой естественные науки объявляют добытые сведения, не основывается исключительно на этом как если бы. Она выводится также из интерсубъективости и объективности опыта, т.е. сырья естественных наук и отправного пункта их рассуждений. Способность восприятия внешних объектов характеризуется тем, что все, кто способен их воспринимать, легко приходят к согласию относительно природы этого восприятия. Не существует расхождений по поводу считывания показаний, которые не могут привести к окончательному решению. Учёные могут спорить по поводу теорий. Споры относительно того, что называется чистыми фактами, никогда не бывают продолжительными. Невозможны никакие дебаты о том, является ли данное вещество медью или железом или весит ли оно два фунта или пять.

Нелепо не признавать важности эпистемологических дискуссий по поводу индукции, истины и математического вычисления вероятности. Однако эти философские изыскания не помогают нам в анализе эпистемологических проблем наук о человеческой деятельности. Всё, что эпистемология наук о человеческой деятельности должна помнить о естественных науках, это то, что их теоремы, несмотря на то, что они выведены из опыта, т.е. из того, что случилось в прошлом, успешно применяются для планирования будущих действий.

С точки зрения логики процедуры, применяемые в самых сложных исследованиях в области естественных событий, не отличаются от повседневных занятий любого человека. Логика науки не отличается от логики, используемой любым индивидом в размышлениях, предшествующих его действиям, или в оценке их результатов впоследствии. Существует только одно a priori, только одна логика, понятная человеческому разуму. Следовательно, существует только один корпус знаний естественной науки, который может выдержать критическое исследование имеющегося опыта посредством логического анализа.

Так как существует только один способ логического мышления, то существует только одна праксиология (и, коли на то пошло, только одна математика), действительная для всех. Как не существует человеческого мышления, которое не может разграничить А и не-А, так и не существует человеческой деятельности, которая не сможет разграничить средства и цели. Это разграничение подразумевает, что человек даёт оценку, т.е. что он предпочитает А по сравнению с В.

Для естественных наук пределом знания является установление конечной данности, т.е. факта, который не может быть сведён к другому факту, из которого он возникает как необходимое следствие. Для наук о человеческой деятельности конечной данностью являются ценностные суждения действующих субъектов и порождающие эти ценностные суждения идеи.

Именно этот факт не позволяет использовать методы естественных наук для решения проблем человеческой деятельности. Наблюдая природу, человек обнаруживает неумолимую регулярность в реакции объектов на раздражения. Он классифицирует предметы в соответствии со схемой их реакции. Конкретное вещество, например медь, представляет собой нечто, что реагирует точно так же, как реагируют другие образцы того же класса. Так как схема этой реакции известна, то инженер знает, какой реакции в будущем следует ожидать от меди. Это предвидение, несмотря на эпистемологические оговорки, упомянутые в предыдущем параграфе, считается аподиктическим. Вся наша наука и философия, вся наша цивилизация мгновенно будут поставлены под сомнение, если бы хоть в одном случае хоть на мгновение схемы этих реакций изменились.

Отличительной особенностью наук о человеческой деятельности является то, что такого предвидения не существует в отношении ценностных суждений индивидов, целей, к которым они хотят стремиться под воздействием этих ценностных суждений, средств, к помощи которых они желают прибегнуть, чтобы достичь преследуемых целей, и результатов их действий, поскольку они не определяются полностью силами, знание о которых предоставляется естественными науками. Нам кое-что известно об этих вещах, но наше знание их и о них категориально отличается от типа знания, которое сообщается нам экспериментальными естественными науками о природных событиях. Мы могли бы назвать это историческим знанием, если бы термин не подвергался неправильному толкованию, предполагающему, что историческое знание служит преимущественно для разъяснения прошлых событий. Однако самую важную сферу его использования следует видеть в предвосхищении будущих событий и планировании деятельности, которое всегда нацелено на оказание влияние на будущие состояния.

Пусть что-то произошло в области внутренней политики какой-либо страны. Как будет реагировать сенатор X, выдающийся деятель зелёной партии? Многие информированные люди могут иметь своё мнение по поводу ожидаемой реакции сенатора. Возможно, одно из этих мнений окажется правильным. Однако может случиться, что все они оказались не правы, и никто из них не смог спрогнозировать реакцию сенатора. Затем точно такая же дилемма возникает в связи с оценкой последствий, к которым приведёт реакция сенатора. Вторую дилемму нельзя разрешить так же легко, как первую, как только станут известны действия сенатора. Историки столетиями могут спорить по поводу последствий, вызванных конкретными действиями.

Традиционная эпистемология, занимавшаяся исключительно логическими проблемами естественных наук и даже не ведавшая о сфере действия праксиологии, пыталась изучать эти проблемы с точки зрения своей узколобой, догматической ортодоксии. Она клеймила все науки, которые не являлись экспериментальными естественными науками, как отсталые и приверженные устаревшему философскому и метафизическому, т.е. по их терминологии – глупому, методу. Она путала вероятность, как этот термин использовался в разговорных выражениях, относящихся к истории и повседневной практической деятельности, с вероятностью, используемой в математических вычислениях вероятности. В конечном итоге, на свет появилась социология. Она обещала заменить истинной наукой вздорную и пустую болтовню историков, разработав апостериорную науку о «социальных законах», выводимых из исторического опыта.

Такое умаление методов истории поставила в оппозицию сначала Дильтея, затем Виндельбанда, Риккерта, Макса Вебера, Кроче, Коллингвуда. Их интерпретации были во многих случаях неудовлетворительными. Они были введены в заблуждение многими фундаментальными ошибками историзма. Все они, за исключением Коллингвуда, совершенно не сумели осознать уникальный эпистемологический характер экономической науки. Их ссылки на психологию весьма туманны. Более того, первые четверо были несвободны от шовинистических предрассудков, побуждавших в век пангерманизма даже самых выдающихся немецких мыслителей к принижению учений того, что они называли западной философией. Тем не менее им блестяще удалось прояснить эпистемологические особенности изучения истории. Они навсегда разрушили престиж эпистемологических доктрин, обвинявших историю в том, что она является историей, а не «социальной физикой». Они продемонстрировали тщетность поисков апостериорных законов исторических изменений или исторического становления, которые сделали бы возможным предсказание будущей истории наподобие того, как физик предсказывает будущее поведение меди. С их помощью история обрела самосознание.

Праксиология, априорная наука о человеческой деятельности, и, более конкретно, её самый разработанный раздел – экономическая наука, обеспечивает в своей области законченную интерпретацию зафиксированных прошлых событий и совершенное предвидение результатов, которые следует ожидать от будущих действий определённого рода. Ни интерпретация, ни предвидение ничего не говорят о действительном содержании и качестве ценностных суждений действующих индивидов. И то, и другое предполагает, что индивиды формулируют оценки и действуют. Для наук о человеческой деятельности эти характеристики являются конечной данностью, тем, что называется исторической индивидуальностью.

Однако между конечной данностью естественных наук и наук о человеческой деятельности существует большая разница. Конечная данность природы – временна, т.е. до тех пор, пока кому-нибудь не удастся представить её в виде необходимого следствия какой-либо другой конечной данности – конечным пунктом человеческой рефлексии. Это есть то, что оно есть, вот и всё, что человек может сказать об этом.

Иначе обстоит дело с конечной данностью человеческой деятельности – ценностными суждениями индивидов и вызываемыми ими действиями. Они не представляют собой конечную данность, так как их нельзя представить в виде необходимых следствий чего-либо ещё. В отличие от конечной данности естественных наук они не являются конечным пунктом человеческой рефлексии. Они являются отправным пунктом особого способа рефлексии – специфического понимания исторических наук о человеческой деятельности.