Азиза Джафарзаде - Звучит повсюду голос мой
... Ханумсолтан, предчувствуя материнским сердцем беду, остановила Исмаила перед тем, как он покинул на рассвете дом, и увела его в боковую комнатку:
- Куда ты все-таки идешь, сынок?
В голосе матери слышалось такое волнение, глаза с такой мольбой взирали на сына, что у Исмаила комок застрял в горле. Не глядя на мать, он проворчал:
- Я же тебе уже говорил, что хочу пойти к святилищу, помолиться... Может, получу облегчение...
- А зачем берешь младшего?
- Не одному же мне идти...
- Возьми Вели!
- Какой он мне помощник...
Ханумсолтан взяла Исмаила за руку, ее поразило, что руки сына были ледяными. Он уклонялся от взгляда материнских глаз. Тревога сжимала сердце Ханумсолтан:
- У меня тяжелые предчувствия, сынок!
- Что ты говоришь на дорогу!..
- Предчувствие беды у меня! И сон привиделся дурной... Слушай меня, Исмаил! Заклинаю тебя этим мгновеньем! - Мать с силой прижала холодные руки к своей груди. - Если с головы твоего брата упадет хоть один волос, молоко, которым я тебя вскормила, накажет тебя! Мое дитя - чище цветка, это тебе я, твоя мать, говорю, поверь мне! Если с ним произойдет что-нибудь, предстанешь ты на том свете перед судом святой Фатимы, дочери пророка!
Исмаил вырвал руки. "Чище цветка! Ты пойди и скажи это Алышу, Гаджи Асаду... Убеди обитателей Базара, всех купцов и бакалейщиков..." - хотел он сказать, но не посмел.
... Мухаммед все время шел сзади. Исмаил придумывал предлог, чтобы заставить его идти впереди себя. Вспоминались слова, крики, хохот: "Стыд потеряли... Честь забыли..." Каждое слово, будто молотком, било по голове.
Исмаил оглядывался по сторонам. Густой кустарник, могучие деревья, шатром закрывающие небо, не пропускающие ни луча солнца, ни единого взгляда, даже лесные звери обходили эту чащобу стороной... Место было очень подходящее для свершения задуманного.
Исмаил замедлил шаг. Мухаммед догнал его. Братья остановились. Младший ничего не спрашивал, старший страшился взглянуть на младшего. Исмаилу казалось, что если они взглянут друг другу в глаза, если он увидит густые черные брови, утратившее румянец смуглое лицо, то разрыдается и не сможет выполнить свой приговор. А выполнить его необходимо. Разве даст ему Базар возможность выйти на люди, жить, как прежде, не защитив своей чести? Он бессилен, они -сильны и всемогущи... Бедный, несчастный Исмаил! Он проговорил хриплым голосом:
- Малыш, пройди вперед, посмотри, кажется, застряли мы, заблудились...
"Малыш" - так ласково называли Мухаммеда в детстве, так и сейчас называет его мать. Почему в этот миг пришло это слово на ум Исмаилу?
Мухаммед спокойно, без слов прошел вперед и в то же мгновенье почувствовал жжение в спине, будто его ужалила змея. Он успел подумать, что в спину воткнулась острая ветка. И еще он успел медленно оглянуться и посмотреть брату в глаза, и тут догадка осенила его. Слабеющими посиневшими губами он еле внятно произнес:
- Прости меня... - и рухнул под ноги Исмаилу. Черная пелена завертелась перед глазами Исмаила. Он с ужасом отбросил залитый кровью брата острый кинжал и бросился бежать. Низкие колючки цеплялись за его чуху, острые ветки царапали лицо, он не заметил, когда потерял папаху, слезы застилали глаза, с расцарапанного лба ручейками стекала кровь. Он зажимал уши ладонями, но страшные голоса звучали в его голове: Голос Махмуда-аги:
- Выдумка это, не верь!..
Голос Ханумсолтан:
- Мое молоко тебя накажет...
Голос Гаджи Асада:
- Слушай, разве Ага дал ему развод?
Голос Алыша:
- Говорят, твой брат стал чанги для Аги...
Голос Ахунда Агасеидали:
- Ага - чистый человек, не делай себя несчастным, ты уготовишь себя для ада...
Голос Махмуда-аги:
- Они хотят погубить Агу...
Голос Ага Расула:
- Пока этот парень жив...
Голос Ханумсолтан:
- Мое дитя чище цветка...
Голос Мухаммеда:
- Ты прав, брат, прости меня...
Голос Ханумсолтан:
- Предстанешь ты перед судом святой Фатимы...
Собственный голос Исмаила:
- Я сделаю его добычей коршуна...
- Это выдумка...
- Парень жив...
- Мое молоко...
- Стал чанги...
- Добычей коршуна...
- Чище цветка...
- Добычей коршуна...
- а...а...а...
Черную весть о Мухаммеде в город принесли дровосеки, ходившие на работу в лес Зогаллы. Парни из квартала Иманлы, взяв фургон и специальный палас, отправились за телом убитого в лес. Во дворе дома несчастных братьев был разожжен в очаге огонь под казаном, в котором кипела черная краска. Не любили жители Шемахи черный цвет, только в дни религиозного траура или в дни несчастья люди одевались в черные одежды. Молодые девушки и женщины из рода Кербалаи Гамбара принесли каждая что-то из одежды, кто рубашку, кто платок, кто юбку. И каждая бросила принесенные вещи в казан. Туда же опустили одежду бедной матери. На кладбище Шахандан вырыли могилу. Уже после похорон над свежей могилой будет раскинут шатер, в котором семь дней и семь ночей молла из квартала Иманлы будет читать коран.
Черная весть летела по городу. В доме стояли рыдания, хотя тело покойного еще не успели привезти. Двор наполнился родственницами и соседками. Бедная Ханумсолтан лежала в обмороке. Руководила действиями женщин известная в Шемахе плакальщица Сенем. Она возглавляла траурное шествие. Молоденькие незамужние девушки распустили косы, сняв рубахи, завязали их вокруг талии. Они раздирали себе ногтями лицо и грудь, рвали на себе волосы и вторили плакальщице Сенем:
Сенем:
- О горе, горе...
Женщины:
- Невыносимое горе...
Сенем:
- Случилось такое горе...
Женщины:
- Невыносимое горе...
Сенем:
- Умер человек, о горе...
Женщины:
- Невыносимое горе!
Сенем:
- Молодой умер, горе...
Женщины:
- Невыносимое горе!
На женщин было страшно смотреть: растрепались, смешались густые волосы, на окровавленных лицах неистово горели глаза.
И снова Сенем запричитала:
- Он погиб от рук кровавых убийц!
Пусть кровь задушит кровавых убийц!
Была бы я бешеным псом,
Поймала бы кровавых убийц!
Вопли и стоны из дома неслись во двор, со двора - на улицу. Собравшиеся у ворот старики иманлинцы и ротозеи из других кварталов обсуждали происходящее, выдвигая свои версии. Одни говорили:
- Это Алыша работа...
- Да нет, он зарок дал, в святые земли ходил, он крови не прольет!
- Эх, да покарает его святыня, которой он поклонялся! Сам не убил, так другого подучил!
- А почему старший брат на глаза не показывается?
- Говорят, они вдвоем, вместе из дома вышли...
- Может статься, и его убили...
- Исчез бесследно...
- А его тело нашли?
- Нет, не нашли...
- Если бы и его убили, они бы вместе лежали...
- Никто о нем ничего не знает...
- Никто его не видел...
... Когда процессия с телом появилась в начале квартала, у многих молодых мужчин на глазах появились слезы. Фургон остановился у ворот. Мужчины подняли тело, завернутое в палас, чтобы внести его во двор. Ворота распахнулись, из них выбежала Ханумсолтан с окровавленным лицом и бросилась к телу сына. Женщина была без чадры, несмотря на то что вокруг стояла толпа молодых и старых мужчин. По обычаям в дни страшного траура по самому близкому для нее человеку она семь дней не будет покрывать голову.
Опухшими, кровоточащими губами она целовала завернутое в палас тело и шептала:
- О дитя мое! Почему я тебя отпустила! Почему я позволила тебе идти! Почему ты лишил меня надежды, сынок! Почему сломал мою жизнь, малыш?! Я не смогла сыграть твою свадьбу, малыш! Не смогла обнять твою невесту! Да буду я жертвой твоих ран, мой сынок! Смерть твоя - это и моя смерть, сынок! Чтоб отсохла рука, убившая тебя! Чтоб отсох язык твоего врага! Ты, моя детка, чище цветка...
Ханумсолтан едва оттащили от тела. Слезы катились по лицам и бородам умудренных жизнью аксакалов квартала Иманлы. Тихие слова матери размягчили самые жестокие сердца... Ага Расул и Гаджикиши, стоя в воротах дома покойного, принимали соболезнования приходивших на траурную церемонию. Они, разумеется, не считали себя виновниками постигшего семью несчастья, но их потрясло единодушие, с которым простые люди восприняли трагедию матери, лишившейся сына.
Гаджикиши, который совсем недавно сравнивал убитого с псом, к которому не желал приходить и после смерти, будто забыл свои обещания и клятвы. Кровь смыла с имени купеческого дома пятно, поэтому Ага Расул гордо поднял голову...
Ханумсолтан еле передвигала ноги, словно безропотную овечку ее увели в дом. Она все оглядывалась, тихонько повторяя:
- Умоляю вас, ради аллаха всевышнего, дайте мне насмотреться напоследок на мое дитя, дайте мне его поцеловать!
Аксакалы квартала спешили. Прежде всего, по древним обычаям, покойного надо успеть похоронить до захода солнца. С другой стороны, разумные старики решили, что все следует сделать без вмешательства губернского начальства и "урусов". Надо было избежать суда и следствия, ведь большинство безусловно понимало, что убийство совершено Исмаилом во имя чести рода. Нельзя допустить, чтобы погибла семья: один сын уже мертв, второго, если дознаются, засудят и сошлют в Сибирь. Это решение аксакалов было на руку и тем, кто подогревал страсти, кто травил братьев, кто был подстрекателем кровавого убийства. Они не хотели, чтобы разбирательством занялся "Урусский суд". Расследование могло вскрыть тайны Базара. Вот почему в Мануфактурных рядах было тихо и безлюдно. Большинство жителей Шемахи отправились на молитву в мечети или находились на траурной церемонии. По давним народным обычаям, в дом, где люди прощаются с уходящим навечно, может прийти каждый и каждому откроют дверь, если он даже преступник, недаром наши деды говорили: "Не дай аллах, чтобы чья-нибудь дверь открывалась перед незваными гостями по случаю траура..."
