Олег Гончаренко - Белоэмигранты между звездой и свастикой. Судьбы белогвардейцев

15 августа 1937 года, по случаю начала японо-китайской войны, штаб этой русской эмигрантской организации организовал в Харбине Всенародное собрание протеста против «вероломного нападения китайских властей в Северном Китае», в котором было представлено 69 организаций всех национальностей Маньчжоу-го, в том числе и российские эмигрантские. Для практической работы среди белой эмиграции в Кио-Ва-Кай был создан Особый отдел с русскими сотрудниками, который занялся внедрением идей общества в эмигрантские массы. В 1936 году первые русские эмигранты вступили в члены Кио-Ва-Кай. В 1939 г. для работы с русской молодежью, чему японское командование придавало особое значение, учреждается Российская эмигрантская организация молодежи Кио-Ва. В июле 1940 года, при поддержке японской администрации, были открыты Высшие курсы под названием Кио-Ва-Кай для русской молодежи. Для воспитания русских юношей и девушек в антикоминтерновском духе, в мае 1941 года японской администрацией был торжественно открыт в Харбине «Дом молодежи», затем были созданы русские отряды Кио-Ва-Кай. Главным направлением работы Кио-Ва-Кай была и оставалась так называемая антикоммунистическая деятельность. В декабре 1936 года в манчжурской прессе была опубликована «Декларация Кио-Ва-Кай о борьбе с Коминтерном», согласно которой проводились регулярные мероприятия: конкурсы на лучшие антикоммунистические лозунги и плакаты, разнообразные собрания протеста против деятельности Коминтерна в Восточном полушарии, недели публичного разоблачения коммунизма и прочий, как сказали бы сегодня, «политический пиар». Японская военная миссия в Харбине была твердо убеждена в том, что перед белой эмиграцией стоят особые задачи, которые она должна решать только через организацию Кио-Ва-Кай. Что же это были за задачи, и каким виделось их решение японским хозяевам русской эмигрантской общественности? Во-первых, политический характер российской эмиграции определялся ее антикоммунистической платформой, а во-вторых, историческая миссия этой эмиграции в Восточной Азии заключалась в «установлении духовной и действительной связи между ее народами и народами Великой Восточно-Азиатской сферы совместного процветания и благополучия». Однако, несмотря на все декларативные усилия японских властей придать им привлекательность, эти идеи находили слабую поддержку среди российского населения Маньчжурии. Об этом ярко свидетельствуют не только воспоминания современников той поры, но и сам факт того, что должности во всех этих многочисленных организациях, созданных японцами, занимали одни и те же, приевшиеся обыкновенному среднему эмигранту лица лица: функционеры БРЭМ, фашистской партии, Дальневосточного союза казаков, генералы В.А. Кислицын, А.П. Бакшеев, Л.Ф. Власьевский, К.В. Родзаевский. 9 ноября 1936 г. в Тяньцзине на особом собрании руководителей русских белогвардейских организаций было решено создать эмигрантский антикоммунистический союз — Российский сектор мирового антикоммунистического фронта. Председателем его был избран есаул Е.Н. Пастухин, не засветившийся в политическом «пиаре» ранее и, по общему убеждению, честный человек «из народа». 9 октября 1938 года энтузиастами эмиграции был создан уже Центральный антикоммунистический комитет. Во главе его стал все тот же Е.Н. Пастухин, а некие С.К. Караваев и Н.М. Губанов оказались его заместителями. В Пекине отдел ЦАК возглавлял генерал Розанов, а в Шанхае работал сын генерала Д.Л. Хорвата — Д.Д. Хорват. В 1939 году, при участии японцев, был проведен съезд представителей антикоммунистических комитетов, на котором было решено создать для русских эмигрантов Дальневосточный институт, позднее переименованный в Восточно-Азиатский институт. На втором съезде ЦАК, проходившем в 1940 году, была изменена система регистрации эмигрантов. Таким образом, если до 1940 года белоэмигрантами считались те, кто состоял на учете при БРЭМ, где все они делились на политических, аполитичных и антикоммунистов, то с 1940 года эти же лица и вновь прибывшие уже делились активистами БРЭМ на экзаменующихся, пассивных и активных антикоммунистов. ЦАК имел свой орден — «Возрождение Азии» в виде овала, в середине которого на темно-золотисто-зеленом фоне эмали белый меч пронзает красную звезду. Вступление в мировую войну Японии, ознаменовавшееся ее нападением на американскую военно-морскую базу Перл Харбор в декабре 1941 года, изменило многое в жизни русской эмиграции. Для иностранцев, в том числе и русских, наступили тяжелые времена. Японские оккупационные власти ужесточили административный и политический контроль над проживавшими европейцами и американцами, создавали всевозможные препоны для их экономической деятельности, усилив идеологическое давление на шанхайскую прессу. Начало Великой Отечественной войны совпало с заявлением двух эмигрантских организаций — «Союза монархистов» и «Союза русских военных инвалидов в Шанхае» о своей готовности сражаться на стороне Германии. После того, как русские эмигранты разделились на «пораженцев» и «оборонцев», причем последних, желавших победы Советского Союза, было значительно больше. Немалую роль в появлении в Шанхае значительного числа симпатизирующих СССР людей сыграл «Союз возвращения на Родину», действовавший в Шанхае с конца тридцатых годов. Откровенно просоветская газета «Родина», сменившая с лета 1941 года свое название на более нейтральное — «Новая жизнь», активно пропагандировала советский образ жизни. Газета стремилась оказать значительное влияние на умы эмиграции, особенно в ее последний период, когда в Шанхае наметился рост желающих вернуться в СССР. В 1943 г. одним из первых, после неоднократных просьб, получил советское гражданство А.Н. Вертинский и после четверти века скитаний вернулся на родину. Надо признать, что с началом Второй мировой войны в среде русской белой эмиграции на Дальнем Востоке произошел традиционный для всей русской эмиграции в целом раскол. Самые «правые» из эмигрантов, особенно активно боровшиеся все эти годы с советской властью и наиболее враждебно настроенные к СССР руководители эмигрантских организаций, созданных японцами, таких как БРЭМ и его филиалы, приветствовали начало войны и желали выступления Японии на Дальнем Востоке. Их руками японское командование создавало малочисленные русские военные отряды для участия в планировавшейся войне с СССР. Первый такой отряд был сформирован в 1937 году, располагался он недалеко от Харбина. Во главе стоял японский полковник Асано. Отряд так и называли «Асано», а тех, кто служил в нем, — асановцами. С 1944 года самурай Асано «пошел на повышение» и с достоинством отбыл в Харбин. Его сменил русский полковник Смирнов, его заместителем стал майор Михайлов, из забайкальских казаков. Ну, а тех, кто служил в отряде, по сложившейся традиции продолжали называть «асановцами». Каждый призыв в отряд состоял из 45–50 новобранцев, прибывавших с восточной стороны железнодорожной ветки КВЖД. Чуть меньше прибывало в отряд из Хайлара и Трехречья. Еще накануне войны, в 1938 году этот отряд использовался японцами в боях с корейскими партизанами, а годом позже, в 1939 году, в составе 250 человек участвовал в боях против Советской армии на реке Халхин-Гол. Второй русский отряд был сформирован в Хайларе, накануне начала Великой Отечественной войны в 1941. Отряд возглавил полковник из забайкальских казаков, И.А. Пешков, известный своими зверствами в Трехречье в 1932 году. Уже в ходе Второй мировой, в самом конце 1943 года, отряд Асано был наконец развернут в «Российские воинские отряды» армии Маньчжоу-го, состоявшей из регулярных частей кавалерии, пехоты и отдельных иррегулярных казачьих частей. При Российских воинских отрядах белыми эмигрантами было открыто двухлетнее военное училище, выпускникам которого предоставлялась последующая возможность службы в Квантунской армии. Руководство Союза казаков по заданию японской армии сформировало собственные казачьи части, состоявшие из 5 полков, двух дивизионов и одной отдельной сотни, входивших в так называемый Захинганский корпус. В это же время в эмигрантской среде даже бывших кадровых военных Русской армии исподволь стали появляться и «оборонческие» настроения. Русское население Харбина часто с большим трудом получало правдивую информацию о положении дел на советско-германском фронте, так как за слушание передач советских радиостанций русские люди бесследно исчезали в застенках японской военной разведки. И все же русское население пыталось принимать коротковолновое радио с помощью разных нехитрых инженерных приспособлений. В феврале 1945 года советскими пропагандистами из Хабаровска было организовано вещание на Харбин и Маньчжурию квазиподпольной эмигрантской радиостанции, находившейся якобы в Харбине. В ее передачах, кстати, принимал активное участие известный советский писатель, автор монументального произведения о неистребимом большевистском бронепоезде «14–69», сам бывший эмигрант, Всеволод Иванов, прямо-таки с комсомольским не по возрасту азартом взявшийся за новое для себя дело радиокомментатора. Сведения об относительно реальном положении дел на фронте поступали к русским эмигрантам и от тех советских людей, которые служили в штате советского Генерального консульства и странной категории «не выехавших советских граждан». Из Харбина эта информация текла дальше, вдоль по линии КВЖД. Эмигрантская пресса в Маньчжурии, естественно, находилась под жесточайшим контролем японской военной цензуры. Дело порой доходило до курьезов, когда знаменитый эмигрантский «Рубеж» вплоть до 25 июля 1945 года помещал статьи о победах японской армии. Последний из номеров «Рубежа», вышедший в августе 1945 года содержал статьи, написанные в лучших традициях советского агитпропа о выполнении «великих задач, стоящих перед Квантунской армией и правительством Маньчжоу-го». Высшее руководство БРЭМ в конце июля 1945 года, охватила паника. Последний начальник БРЭМ генерал-майор Л.Ф. Власьевский подписал свой последний приказ 4 августа 1945 года, назначив временно исполняющим обязанности начальника Главного бюро некоего М.А. Матковского. Сам Матковский успел лишь выпустить два распоряжения по штату БРЭМ, а 18 августа 1945 года неожиданно для всех выступил с публичным, покаянным обращением к генеральному консулу СССР в Харбине. В этом документе он выразился вполне в советском духе вдохновенным тоном записного советского борзописца, просил руководство СССР предоставить проживающим в Маньчжурии «бывшим российским подданным, по формальному признаку именующимся российскими эмигрантами… возможность трудиться — во имя тех высоких принципов, за которые наш народ выстоял и победил». Для того, чтобы придать своей деятельности наиболее нейтральный в тазах Советов вид, Матковский подчеркивал, что «лично с самого основания Бюро выполнял обязанности одного из высших руководителей Бюро эмиграции и считает, что по объективной справедливости должен нести ответственность за те или иные действия российских эмигрантов». На основании чего он просил советское правительство «дать ему возможность понести полную ответственность по всей строгости законов СССР и освободить от таковой всех остальных российских эмигрантов». В отличие от Матковского, дождавшегося в Харбине прихода Красной армии, другие лидеры дальневосточной эмиграции, такие, как генерал Семенов, идеолог русского фашизма Константин Родзаевский, Бакшеев, и сам генерал Власьевский, пытались спастись из Китая бегством но были арестованы при участии вездесущих органов СМЕРШ. Как всегда, «компетентные органы» проявили и в этот раз неплохое знание тонкостей маньчжурской географии и топонимики ее отдаленных уголков. Г.М. Семенов был пойман и арестован в Дальнем, а «главный фашист» К.В. Родзаевский — в Чанчуне. Говоря о рядовых эмигрантах, можно с уверенностью сказать, что большинство из них искренне приветствовало приход Красной армии в Маньчжурию, не особенно заглядывая в собственное будущее. Советское генеральное консульство создало в Харбине штаб обороны под руководством своего сотрудника Н.В. Дрожжина, в который входило до 3 тысяч русских. Из них лишь 240 были советскими гражданами, а все остальные 2760 — русскими эмигрантами. Русская молодежь в Харбине разоружила японские воинские части Маньчжоу-го и поставила перед собой задачу сохранить в неприкосновенности все городские жизненно-важные коммуникации до прихода советских войск. По многим воспоминаниям участников тех бурных событий русские жители Маньчжурии оказывали всевозможное содействие советским солдатам. Это было и в крупных городах — Харбине, Чанчуне, Мукдене, Дальнем и на множестве маленьких станций КВЖД. За это, после окончания Второй мировой войны, согласно указам Президиума Верховного Совета СССР определенной части эмигрантов было предоставлено право получения советского гражданства. Это право получали лица, состоявшие к 7 ноября 1917 г. подданными бывшей Российской империи, а также, лица, утратившие по каким-то уважительным причинам советское гражданство, и их дети. В первую очередь это право распространялось на эмигрантов, которые в описываемое время проживали в Маньчжурии, в провинции Синьцзян, в Шанхае и Тяньцзине. Однако и здесь советская власть не смогла проявить достаточно благородства к «бывшим» и «белым». Массовый исход эмигрантов из Шанхая произошел сразу после окончания Второй мировой войны. К концу 40-х годов в Шанхае оставалось всего не больше нескольких сотен русских, что лишь невольно подтверждало печальную истину о том, что «русскому Шанхаю, культурному центру Дальнего Востока пришел конец». Жизнь российской колонии в Шанхае в 30-е — начале 40-х годов имела как много общего, так и существенные различия с положением русских эмигрантов в Маньчжоу-го. Здесь существовало множество благотворительных, профессиональных, молодежных, творческих обществ и союзов, способствовавших адаптации русских людей к жизни в новых обстоятельствах. Как и в Маньчжурии, русские шанхайцы прилагали серьезные усилия для сохранения национальных традиций и воспитания молодежи в национальном духе. Некоторое улучшение материального положения эмигрантов привело к значительной активизации их культурной жизни, что является еще одним доказательством важной роли культуры в истории российского зарубежья в целом. В то же время, оккупация Шанхая японцами в 1937 г. не принесла таких серьезных изменений в жизнь русской колонии города, как это было в Северо-Восточном Китае. Японские власти до конца 1941 года не пытались подчинить русских шанхайцев своему контролю. Приход Советской армии в Маньчжурию в августе 1945 года положил начало последнему периоду в истории белой эмиграции в Китае. Дальневосточная эмиграция, как и европейская, после окончания Второй мировой войны разделилась на два лагеря. Один — объединял людей, испытывавших глубокую симпатию к советскому народу и считавших СССР, своей настоящей родиной, другой составляли так и не смирившиеся с советской властью эмигранты. Большинству из них удалось благополучно выехать летом и осенью 1945 года за пределы Китая. Кто-то отправился попытать счастья в США, кто-то избрал для своего дальнейшего пребывания Австралию или Латинскую Америку. Что касается представителей первого лагеря, то, вдохновленные победой Советского Союза, они стали выступать за свое скорейшее возвращение на родину. По высказываниям очевидцев, приведенным в своем исследовании г-жой Аблоевой, даже «постаревшие эмигранты уговаривали своих детей, родившихся в Шанхае и даже не говорящих по-русски, „вернуться домой“». Что же касается молодежи, то она почти поголовно стремилась в СССР. Речь шла о «поколении внуков тех, кто строил КВЖД, и детей тех, кто позднее трудился там, кончал в первых выпусках Харбинский политехнический, составляя, по сути, собой Харбин тридцатых годов… дети, родившиеся там… не мыслили не уехать!» Вскоре такая возможность была предоставлена всем желающим. Ряд Указов Президиума Верховного Совета СССР 1946–1948 годов, говоривших о праве получения советского гражданства бывшими подданными Российской империи, а также лицами, по тем или иным причинам ранее утратившими советское гражданство, открыл дорогу на родину десяткам тысяч человек из Франции и Китая, США и Бельгии, Югославии и Канады. Впрочем, нужно признать, что далеко не все из дальневосточных эмигрантов возвратились в СССР по своему желанию. Особенно много таких «возвращенцев поневоле» было из Маньчжурии, так как сразу же после вступления сюда Красной армии советская военная администрация и органы СМЕРШ начали аресты активных деятелей эмиграции, известных своими антисоветскими делами и убеждениями. Очевидцы утверждают, что репрессии начались буквально с первых же дней или даже часов появления советских войск… Были разгромлены редакции крупнейших русских газет «Харбинское время» и «Заря», журнал «Рубеж». Именно тогда были арестованы и интернированы в СССР вожди белой эмиграции генералы Г.М. Семенов, Л.Ф. Власьевский, А.П. Бакшеев, фашисты К.В. Родзаевский, Б.Н. Шепунов, Л.П. Охотин, И.А. Михайлов, князь Н.А. Ухтомский. Судьба этих людей в СССР общеизвестна: в конце августа 1946 г. в отношении этих восьми человек в Москве состоялся судебный процесс, в результате которого атаман Семенов был приговорен к повешению, Власьевский, Бакшеев, Родзаевский, Шепунов, Михайлов — к расстрелу, Охотин, бывший охранник Родзаевского и князь Ухтомский, известный журналист соответственно — к 20 и 15 годам лагерей, где оба и умерли. Стало очевидным, что освобождение Харбина советской армией принесло трагические последствия для многих представителей эмигрантской творческой интеллигенции. Тогда же, в 1945 г. в Харбине были арестованы талантливые поэты Арсений Несмелов, погибший в одном из пересылочных лагерей в 1945 году, Алексей Ачаир, он же А.А. Грызов, отсидевший десять лет в советских местах заключения. Едва спасся от ареста широко известный за пределами Дальнего Востока писатель и ученый-натуралист Н.А. Байков, уничтоживший накануне прихода советской армии весь свой литературный архив. С большим трудом в марте 1956 г. Байковым удалось выбраться в Австралию. Поток людей, «забранных в сорок пятом, когда вошла Армия» охватил собой десятки тысяч судеб. Общеизвестно, что многие русские люди были вывезены в СССР насильно, ибо «по восточной и западной веткам КВЖД, а также ЮМЖД подчистую забрали всех, кто в 1935 г. отказался добровольно вернуться на родину». В 1945 году брали всех разом. Сюда входили люди, классифицированные СМЕРШевцами как «бывшие» «колчаковцы», «каппелевцы» или «семеновцы»; русские молодые люди, имевшие глупость служить в отряде Асано; старожилы КВЖД или служащие дороги, взятые «за связь с БРЭМ». Последние пострадали совершенно безвинно. Семьи многих «забранных» оставались в Харбине, некоторые работали на той же дороге, и только в середине 50-х годов все же вернулись в СССР. Судьба некоторых добровольно возвратившихся оказалась горестной. Во второй половине 1945 года — начале 1946 в Китае работала большая группа работников государственных архивов советского Дальнего Востока и НКВД. На основании вывезенных ими в СССР эмигрантских фондов были составлены различные списки бывших эмигрантов, возбуждены дела на особо заметных людей. И сейчас часть этих дел находится на положении документов специального хранения в ГАХК. Так как большая часть возвращавшихся в СССР людей проходила через особо учрежденные для этой цели фильтрационные лагеря, то благодаря лагерным спискам многие из прибывавших в них временно людей получили различные сроки заключения, как например, писатели Б. Юльский и А. Хейдок. Исход белых русских из Шанхая, Тяньцзиня, Циндао и других городов Китая был продиктован соображениями эмоционального, часто ностальгического характера, выразившихся в безоглядном возвращении в СССР — у одних, и неприятием победившей в Китае коммунистической идеологии — у других. Сочувственно настроенные к СССР русские, в количестве примерно 4 тыс. человек, уезжали из Шанхая пятью группами на протяжении августа-ноября 1947 года. К осени 1948 в Шанхае оставалось около 8 тыс. эмигрантов. Над многими из них время было безвластно. Прожитые годы ничему, казалось, не научили их. И они не желали замечать реальности нового дня, так и оставшись убежденными антикоммунистами. Другим эмигрантам, из числа желающих все же въехать в СССР, советскими загранучреждениями было просто отказано в получении советского гражданства. Возвращение на родину для многих эмигрантов оказалось делом не столь простым. Советское правительство разрешало въезд в СССР далеко не всем желающим. Так, 7 тыс. (!) русских шанхайцев в 1947 г. было отказано в разрешении вернуться на родину. Даже получившие советское гражданство не сразу могли вернуться в Советский Союз. Е. Таскина вспоминает: «В Харбине после событий 1945 года еще свыше 10 лет оставались жить и работать десятки тысяч русских людей, взявших советское гражданство». Часть этих людей покинули Шанхай буквально в последние минуты перед приходом национальной армии Китая. Они покинули страну, перебравшись, кто как мог на филиппинский остров Тубабао, откуда постепенно начался отток русских вынужденных переселенцев в другие страны мира. В январе 1949 года около 3 тыс. русских из Циндао были вывезены на двух американских военных кораблях благодаря хлопотам В.П. Камкина, главы местной русской колонии в Циндао. В наши дни семья Камкиных владеет известной в США русской книготорговой фирмой «Виктор Камкин». 4 мая 1949 г. отбыл на Филиппины архиепископ Шанхайский Иоанн (Максимович) со своей паствой и всем клиром. К лету 1954 г. в Шанхае оставалось не более 200 русских эмигрантов. Совместная советско-китайская эксплуатация КВЖД в 1946–1948 гг., как указывает Л. Чугуевский, сыграла роль своеобразной отдушины, в условиях которой «местные» совграждане на какой-то сравнительно небольшой срок получили возможность довольно сносного существования. Новое руководство КВЖД поручило заместителю Управляющего дорогой инженер-полковнику Ожигову восстановить преподавание на русском языке в Харбинском политехническом институте и открыть двери института для русской и китайской молодежи. Ожиговым были вновь открыты инженерно-строительный, электро-механический, химический, горный, инженерно-экономический и восточно-экономический факультеты. Учебные программы и планы факультетов были приближены к похожим, некогда составлявшим учебный план российского Императорского Дальневосточного университета. Для китайской молодежи были открыты двухгодичные подготовительные курсы, дававшие достаточные знания языка и математики для слушания лекций на русском языке. На курсах преподавали квалифицированные преподаватели из числа русских эмигрантов. Так, заведующим кафедрой китайского языка восточно-экономического факультета крупный русский ученый И.Г. Баранов, известный современным студентам, изучающим восточные языки, как автор классического русско-китайского словаря. Обучение в институте было бесплатным, ибо он состоял на бюджете КВЖД. Последняя массовая волна возвращения русских из Маньчжурии пришлась на середину 50-х годов, сразу после объявления советским правительством в 1954 года призыва о возвращении в СССР молодежи для участия в освоении целины. Большинство возвратившихся из Харбина молодых людей смогли вернуться в СССР, лишь пройдя целинные земли Казахстана в пятьдесят четвертом, когда «открылась такая, и только такая, дверь на Родину». За энтузиастами возвращения двинулись на целину даже их родители, хотя возраст для того был не всегда для того подходящий. Много эмигрантов вернулись в Советский Союз вообще без особых проблем, как, например, Н. Ильина, Ф. Дмитриева, Л. Хаиндрава. По-видимому, каждый из возвратившихся в СССР заплатил своей мерой за это право и мера эта была у всех разная. Подписание Заключительного протокола 31 декабря 1952 года привело к серьезным изменениям в жизни российских эмигрантов в Маньчжурии. Для русских служащих дороги наступили трудные времена: началось массовое увольнение их с КВЖД, а также и из вспомогательных предприятий и учреждений железной дороги. Закрывались русские школы и гимназии, Харбинский политехнический институт был передан китайским властям. В институт стали приходить новые китайские кадры— чтобы заменить русских преподавателей. Новое китайское руководство института ввело смешанное китайско-русское обучение с постепенным переходом преподавания предметов на китайском языке. Практически во всех учреждениях Харбина происходили увольнения русских служащих с предложением возвращаться в СССР по призыву Москвы. Многие русские жители Харбина, не желавшие ехать в Советский Союз, предпочли дальнейшую эмиграцию — в Австралию, США, Канаду, в виду отсутствия в Китае будущего для них, их детей и внуков. В то же время в Маньчжурии все же было немало людей, совсем не хотевших никуда уезжать. Так, в Харбине оставались люди, в основном, бездетные или несемейные, а в Трехречье бытовали владельцы крепких крестьянских хозяйств, староверы. Однако и они к концу 1950-х годов практически все были вытеснены китайскими властями за пределы страны вне зависимости от их желания. Русские жители Трехречья вообще были насильственно выселены китайскими властями за границу в течение 1955–1956 годов. Большинство из них уехали в Советский Союз, немногие смогли добраться до Австралии. Хинганские староверы, после предложения китайских властей о переселении в один из безлесных районов Северной Барги, всей колонией в конце 1949 года отбыли в Латинскую Америку. В начале 1960-х гг. они перебрались на Аляску, где основали свое село Никольское. Уже к началу 60-х годов почти все русское население Харбина и Маньчжурии уехало. Подписание Заключительного протокола о передаче КВЖД предопределило массовый исход бывших российских граждан из Китая и поставило точку в истории русской эмиграции на Дальнем Востоке.