Андрей Буровский - Правда о «золотом веке» Екатерины

За время пребывания Карла Петера Ульриха в Голштинии известна только одна попытка научить его хоть чему–то, напрямую не связанному с армией. Произошло это после смерти отца, когда Карл Петер Ульрих воспитывается в доме своего дяди по отцу, лютеранского епископа Адольфа Эйтенского. В 1751 году этот человек стал шведским королем… Но вообще–то шведским королем должен был стать как раз Карл Петер Ульрих! Ему, кстати, и был предложен шведский престол первому. К тому времени Карл Петер Ульрих уже был перекрещен в православие и был царевичем, великим князем Петром Федоровичем, официально провозглашенным наследником престола Российской империи. Стать шведским королем он уже не мог, и им стал его дядя, Адольф Эйтенский.

Мне очень трудно предположить, что Адольф Эйтенский мог ожидать заранее, что препятствие между ним и шведским престолом в лице его племянника исчезнет само собой… А коли так, то мне еще труднее не связать жестокость смиренного служителя божьего Адольфа к собственному племяннику и его собственные амбиции.. Именно в эти три года, которые Карл Петер Ульрих провел в Голштинии, в доме своего милого дядюшки с голубой кровью (уществует старое европейское поверье, что у представителей царствующих семей кровь не красного, а голубого, аристократического цвета), мальчика множество раз ставили коленями на горох, причем на такой большой срок, что колени у него краснели и распухали, и он потом с трудом мог ходить.

Тогда же его дядька фон Брюмер в наказание вешал ему на шею вырезанного из картона осла или привязывал к столу и всем входившим в комнату объяснял, за какие проступки наказывает воспитанника.

Тогда же его начали учить богословию и латинскому языку. Богословию учил придворный пастор Хоземан, который в свое время и крестил Карла Петера Ульриха, а латыни — ректор латинской школы города Киля, некий господин Юль. Карл Петер Ульрих ненавидел и презирал господина Юля и вспоминал его даже незадолго до гибели, уже императором Российской империи. Что касается латинского языка, то Карл Петер Ульрих ненавидел его звучание, книги на латинском языке и запрещал покупать их и держать в дворцовой библиотеке.

Я совершенно убежден, что школа господина Юля была самым лучшим способом отвратить маленького принца Карла Петера Ульриха от всякого учения и вообще от всего интеллектуального.

Впрочем, шагистика, парады, разводы, военные оркестры,

Воловьих шкур унылый трескИ прусских дудок писк мышиный

— всего этого хватало и в доме дядюшки Адольфа.

Чем можно объяснить поведение дядюшки? Отсутствием любви к племяннику, это понятно. Завистью к будущему шведскому королю — тоже противно, но понятно. Тупостью малокультурного, злобного протестантского попа, считающего чуть ли не предначертанием свыше вбивать латынь и богословие в детей? Это очевиднее всего.

Но очень часто мне кажется, что была тут и ещё одна сторона… Дело в том, что Карл Петер Ульрих был плюс ко всему еще и очень болезненным ребенком. Он был тщедушен, хил, легко простужался, часто чувствовал себя скверно, легко и быстро уставал. Такого подростка не очень трудно довести до совершенно естественной, казалось бы, смерти, если обращаться с ним достаточно скверно и сделать его как можно более несчастным.

Предупреждаю читателя — это мое предположение решительно ни на чем не основывается, кроме характеров и взаимных отношений действующих лиц. Очень может быть, мои подозрения беспочвенны, и ограниченности и природной тупости вполне достаточно для объяснения действий принца Адольфа. Но право же, трудно не поделиться с читателем сомнениями такого рода — очень уж много для них оснований.

Во всяком случае, и в эти годы армия остается для Карла Петера Ульриха кумиром, а служба и почитание службы — образом жизни. В семь лет его делают унтер–офицером, а спустя три года производят в секунд–лейтенанты. Этот день Карл Петер Ульрих считал самым значительным и самым счастливым в своей жизни — даже будучи императором и главнокомандующим русской армии. А самым страшным наказанием было для него не стояние на горохе и не розги господина Юля, а запрещение смотреть воинский парад. В виде самого страшного наказания мальчика запирали в комнате, а нижнюю часть окна с садистской аккуратностью заклеивали бумагой, чтобы нельзя было видеть происходящего на площади.

До конца своих дней Карл Петер Ульрих не только был маньяком армии, но и оставался чудовищно ограничен: он искренне не понимал, что окружающие не обязаны разделять его пристрастие. Он не только считал вздором и признаком неполноценности всякую духовную жизнь, в которой армия и особенно парады и шагистика не занимали важнейшего места. Он от души не способен был понять, что кому–то не нужны военные чины или не доставляет удовольствия ношение мундира. Уже взрослым человеком — императором Карл Петер Ульрих (тогда — уже Пётр Федорович) стал в 33 года — он, придя в восторг от талантов и способностей Никиты Панина, сделал его генералом. Тот, естественно, категорически отказался, и тогда император громко ляпнул на весь дворец:

— А я думал, Панин и правда умный! Только дурак может отказаться быть генералом!

И в таком духе император Российской империи высказывался много раз, по самым разнообразным поводам.

В какой–то мере эта склонность к армейщине, к казарме, к шагистике — всего лишь обычнейшая черта слоя, в котором был воспитан Карл Петер Ульрих. В конце концов, кто они, его воспитатели: Вольф, Бремзен, Адлерфельд? Приехавшие с ним в Россию гофмаршал Голштинии Брюммер и генерал Берхгольц? Его собственный родственник, служитель Божий епископ Адольф? Склонности, культурный уровень, интеллект этих грубых и неумных солдафонов способны раз и навсегда отвратить от наследственного дворянства. Дикое мужичье, которое никогда и не пыталось хоть чему–то научиться; маньяки разводов и парадов, упоенно зубрящие устав и не знающие толком собственного немецкого языка. Нелепые грубияны, обожающие непристойную ругань, не умеющие произнести нескольких фраз без поминания чертей или половых действий. Люди, настолько не уважающие самих себя, что способны избивать женщин и священников. Хамы, неизвестно с какой стати презирающие ученость, культуру, честь, высокий образ мыслей (может быть, как раз потому, что «зелен виноград»?), насмешливо фыркающие из своей казармы вслед всему, до чего не в силах дойти их убогое воображение. Вот кто они — люди того общественного слоя, к которому принадлежал Карл Фридрих и в котором воспитывался его сын и наследник, Карл Петер Ульрих.

И это кто — герцоги?! Графы?! Короли?! Да, уважаемый читатель, именно так. Кто хочет и дальше предаваться иллюзиям по поводу «утонченного и образованного дворянства», милости прошу. Но в том–то и дело, что это титулованное быдло и есть довольно типичная среда немецкого дворянства, в том числе и высшего. Карл Петер Ульрих даже для этой среды излишне туп и ограничен, но, во–первых, вполне в типичных для нее пределах — так, предельный вариант нормы, не более.

А во–вторых, для этих его крайностей есть очень, очень веские причины…

Во–первых, Карл Петер Ульрих очень одинок. Мало у кого нет матери и мало чей отец так равнодушен к своему ребенку. Для него уход в казарму — это уход в мир, который готов его принять, отвести подобающее место, дать друзей, толику душевного тепла. Для этого совершенно не обязательно быть принцем или юным герцогом, и, став секунд–лейтенантом, Карл Петер Ульрих во время дружеской пирушки просит других младших офицеров называть его на «ты». Очень уж он хочет быть «своим»…

А во–вторых, есть в судьбе этого наследника трех корон (шведской, русской и голштинской) некая странность — его готовят к царствованию ещё меньше, чем готовили его мать или тетку. Отказывая мальчику в принадлежащем по праву, из зависти ли или из–за злого разочарования, родственники нашпиговывают парня нравами и представлениями немецкой казармы.

Очередная мина под государство Российское? Вот это наверняка не так, это скорее мина под Швецию. И, конечно же, под собственное герцогство.

ПЛЕМЯННИК И ТЕТКА

Елизавета пришла в ужас, увидев первый раз племянника: тощий, с нездоровым цветом лица, болезненный, да к тому же совершенно не говорит по–русски… Откормить! Первое — откормить! Эту часть родственной заботы Карл Петер Ульрих очень оценил, и месяца два почти беспрерывно что–то ел, на зависть оставшимся в Голштинии.

Так же быстро Карла Петера Ульриха перекрестили в православие, назвали Пётром Федоровичем и провозгласили наследником престола. С этим не было трудностей.

Вот с другими планами Елизаветы на «чертушку» (она, впрочем, чаще называла его «племяшкой») все оказалось много сложнее, в том числе и по её собственной вине. Елизавета хотела многого, почти невозможного: обрести близкого человека в том, кто воспитывался в другой общественной среде, в совершенно иных условиях жизни; и в том, кто уже психологически очень изуродован. А одновременно хотела, чтобы племянник был хорошо воспитан и образован, соответствовал своему месту в жизни. Это были две разные, не очень сочетаемые между собой задачи — потому что сама Елизавета была почти не образована, к царствованию не,подготовлена, и сделаться для нее близким человеком означало совсем не то, что пытаться стать хорошим царем.