Владимир Рыжков - 26 мифов о России. Ложь и тайны страны
• Террористы – 35%
• Затрудняюсь ответить – 54%
По результатам опроса 1800 экономически активных граждан России старше восемнадцати лет на портале «SuperJob».
Конечно, сама постановка вопроса не совсем корректна. Нечаев был, без сомнения, террористом, но при этом являлся в какой-то степени и героем, ведь он был лично очень храбрым человеком и много раз это доказывал. Можно сказать, что он был героем в античном смысле, если подходить к его поступкам без этической оценки.
В Античности герой – это тот, кто совершает героические поступки, побеждает в битве или жертвует собой. То, как он их совершил, никогда никто не видит – известен только рассказ об этих поступках. Герои Илиады тоже потомкам не видны, мы знаем о них по рассказам Гомера. И террористы XIX века – герои не только в собственных глазах, но прежде всего в глазах тех, кто готов слушать рассказы о них. Те же, кому слушать эти рассказы неинтересно, просто ставят на них крест и считают, что они обычные террористы. Но те, кто готов их слушать, могут поверить, что они действительно герои. И это распространенный прием современных экстремистов – создание культа великих героев-террористов.
Террор и революция абсолютно неразрывны, и хороших революционеров не бывает, как не бывает и хороших террористов. Даже самый умный, самый свободомыслящий революционер типа Герцена оказывается беззащитен перед логикой террора, потому что она задействует самые святые для него понятия. Революция всегда чревата террором, хотя, конечно, исторически это логика реакции, то есть ответ на жестокость и несправедливость власти.
Терроризм – террор снизу. Раньше именно его назвали индивидуальным, но сейчас, строго говоря, этот термин не используется, и можно просто различать террор снизу и террор сверху. Изначально он был левым, потому что левые были «внизу» и они были меньшинством, стремящимся к власти. Причем переход к насилию не в виде восстания, а в виде действий индивидуальных малых групп происходил именно в той ситуации, когда у них не было шансов оказаться «наверху».
То есть терроризм – это всегда поведение меньшинства, находящегося в политически безнадежной ситуации или в ситуации, которая этому меньшинству кажется политически безнадежной. С тех пор мир стал разнообразнее, и группы, находящиеся в таком положении, тоже стали разнообразнее: есть ультраправые террористы, есть религиозные, есть националистические террористы всех сортов. Но они всегда являются меньшинствами, стремящимися к власти.
Террор – это еще и оружие слабых. Те, кто считает, что у них нет других возможностей борьбы, но что они должны наказать кого-то, – берут в руки оружие и начинают террор. Идеологическая подоплека при этом может быть разная. Конкретно в России сейчас распространен преимущественно ультраправый экстремизм, левого намного меньше.
Вообще понятие «экстремизм» в российском Уголовном кодексе описано очень длинно и запутанно. Терроризм определен гораздо понятнее – это насильственное действие, направленное на принуждение, попытка принудить общество и власти к каким-то действиям. И, в общем, под эту категорию подпадают многие действия, которые обычно у нас терроризмом не называются. Поэтому особого смысла разграничивать экстремизм и терроризм нет.
Например, люди, которые взорвали Черкизовский рынок в Москве, не называли себя террористами, и их никто так не называл, а между тем в какой-нибудь другой стране они, несомненно, значились бы как террористы. Потому что это было обычное террористическое действие: они же не для того взорвали рынок, чтобы убить сколько-то человек, да и вообще не знали, какие это будут люди. Это была типичная террористическая акция – нужно было оказать воздействие на власти. А у нас это было квалифицировано как убийство по мотивам национальной ненависти. Несколько человек сели пожизненно, что не мешает их лидеру писать из тюрьмы пламенные манифесты и даже книгу выпустить. То есть вести себя вполне по-нечаевски. Он для многих стал как раз героем.
Группы, которые хотят серьезно заниматься террором, нуждаются во взрывчатке, оружии, тренировках. Они могут делать это совсем подпольно, что сложно, хотя иногда все же бывает – недавно спецслужбы накрыли очередную квартиру с взрывчаткой. Но чаще бывает иначе – люди договариваются с каким-нибудь клубом военно-патриотического воспитания или даже воинской частью и под видом «патриотической молодежи» учатся там стрелять. Есть такие чудесные кадры, как участники экстремистской группировки учатся стрелять из гранатомета. На самом деле им вовсе не нужно уметь стрелять из гранатомета – невозможно представить сценарий, при котором им придется это делать в реальной политической ситуации. Но зато в этом есть «революционная романтика», что и привлекает в такие организации молодежь.
Обязательным признаком терроризма является информационная составляющая. Если не известно, кто и ради чего совершил этот теракт, он становится бессмысленным. В 90-е годы во Франции был случай, когда все знали, что взрыв в Париже будет произведен где-то в пять-шесть часов вечера, чтобы информация о нем успела попасть в восьмичасовой выпуск новостей. Информационная технология – по определению составляющая часть террора. Потому что террор – это мощный способ давления на общество.
Бывают, конечно, и тренировочные теракты, что, правда, выясняется, только когда группу уже поймают. То есть оказывается, что они тут взрывали, там взрывали и были неудовлетворены результатом или не знали, что с ним делать.
В хорошо организованной террористической организации все четко устроено: один взрывает, другой бежит факс отправлять, третий еще что-то делает. У нас не всегда так – отечественные террористы еще только учатся. А бывают случаи – так же как до революции было, в нечаевские времена и попозже – так называемого безмотивного террора. Его цель – просто посеять в обществе возбуждение и страх, а для этого все равно что взрывать. Мораль и логика в этом простые: народовольцы, взрывая кафе, говорили, что хороших людей там быть не может, это же буржуазное место. Этот же аргумент применим к теракту в дорогостоящем поезде Москва – Петербург – простые люди на таком не ездят. А исламские террористы вообще могут взрывать всех подряд, у них всегда есть «оправдание», ведь все немусульмане, с их точки зрения, – неверные.
У нас сейчас огромное количество структур, которые официально занимаются борьбой с терроризмом и экстремизмом. Но какова динамика этой борьбы? В какой степени эти уполномоченные структуры эффективны? Они тех ловят или не тех?
По статистике, исключающей, правда, республики Северного Кавказа, получается, что цифры жертв террора достигли максимума в 2008 году, когда насчитали больше ста десяти убитых и пятисот с лишним серьезно пострадавших. А с 2009 года началось некоторое снижение, и оно совершенно точно целиком достигнуто усилиями силовых структур. Но это снижение есть только в нескольких регионах – в Москве и Московской области, в Петербурге и еще кое-где. А если взять среднюю провинцию – там ничего не изменилось.
Из массы экстремистов, отловленных, осужденных, направленных в места не столь отдаленные, подавляющее большинство (без учета Северного Кавказа) – это ультраправое подполье, причем именно подполье, люди, которые создавали ячейки, а иногда даже конспиративно жили. Они за «национальную революцию», «спасение белой расы» и так далее. Также есть немного террористов исламистского толка и совсем мало ультралевых.
Конечно, контртеррористические структуры, как и всякие другие структуры, работают «на отчет». Есть люди, которые действительно переловили десятки террористов, а есть и те, кто преследует каких-то достаточно произвольных людей по глупейшим обвинениям – только чтобы заполнить отчет. Причем чаще всего страдают, что характерно, не политические активисты какой-нибудь не той окраски, как у нас обычно принято считать, а совершенно не связанные с политикой люди: какие-то религиозные меньшинства, журналисты, неполитические авторы, что-то не то написавшие. Библиотеки тоже страдают от постоянных придирок, что у них есть экстремистские книги, которые они по закону не имеют права списать. С другой стороны, если бы эти структуры вовсе не создавались, то не было бы и спада преступлений.
Но успехи могут оказаться недолговечными – поймали тех, кто несколько лет вел себя очень расслабленно и не очень сильно прятался, потому что привык, что ловят плохо. Когда стали лучше ловить, эти группы, которые раньше своей целью видели таджикского дворника, теперь зачастую нацелены уже на злого мента, который посадил их коллегу. Причем, понятно, не конкретного того мента, хотя и такое может быть, но абстрактного или любого – то есть начинается борьба экстремистов экстремистскими методами с самой системой.
