Андреа Жапп - Ледяная кровь
Аделина вошла в просторный общий зал, неся кувшин вина, сдобренного пряностями, и хлеб, замешанный на сметане, яйцах и меду,[85] которые она быстро поставила на стол, прежде чем исчезнуть, смущенно бормоча:
– Вот… мадам… я испугалась и…
– Я по-прежнему жду.
– Три слова? Вы хотите их услышать? – спросил граф.
– Я требую их. Сейчас, мсье, вы говорите не со своим вассалом, а с дамой. И как велит обычай, у меня есть привилегия приказывать, даже вам, – сказала Аньес, так и не обернувшись к графу.
– Хорошо. Я принимаю и уважаю ваше положение. Три слова! Черт возьми! – выругался он, а потом продолжил: – Прошу прощения, порой я употребляю слова, не предназначенные для ушей прекрасного пола… Привычка, свойственная крестьянам и солдатам. Три слова… Вы требуете их, словно речь идет о сделке, которую легко заключить, ударив по рукам! Если бы это было так просто…
Аньес не шелохнулась, ничего не сказала. Она стояла неподвижно как статуя.
– Да помогите же мне в конце концов! – взмолился он.
Напрасно.
Вот уже несколько минут Артюс д'Отон пытался сдержать безумный счастливый смех, готовый вырваться из груди, – он, который не смеялся целую вечность. Конечно, ситуация была чертовски раздражающей, выводящей из себя, но все же – боже мой! – он был счастлив. Эта женщина была умной, красивой и нежной, как ангел, и в то же время твердой и упрямой как осел. Стадо ослов. Он безумно любил ее, а она изводила его, хотя и не лишала надежды. Жизнь возвращалась к нему бурным потоком, ошеломляя и озадачивая его.
Хорошо. Сейчас он не должен был вступать в схватку с достойным врагом. Нет, ему просто нужно было убедить дорогую и желанную даму в абсолютной искренности и прочности своих чувств. Разумеется, ему, искусному фехтовальщику, было бы легче сразиться с тремя противниками. К сожалению, женщины лучше владели оружием любви. Они в совершенстве владели им, знали все его приемы. Неудивительно, ведь любовь – неважно какая – была делом всей их жизни. В глубине души Артюс хотел, чтобы это всегда было так.
Терзаемый страхом, очарованный, на седьмом небе от счастья, он бросился в бой:
– Я люблю вас, мадам. Страстно, горячо, отчаянно. Ведь вы хотели услышать именно эти три слова? А то я могу повторять до бесконечности: вы моя надежда. Я себя презираю. Я жду вас. Я жажду вас. Клянусь своей жизнью. Клянусь своей душой. Сжальтесь, полюбите меня. Сжальтесь, будьте моей женой. Ах… Боже мой, эта фраза состоит из четыpex слов!
Наконец Аньес повернулась и одарила графа такой прелестной улыбкой, какой он еще никогда не любовался. Игривым тоном она спросила:
– Вы подшучиваете надо мной?
Как ни странно, графу сейчас было не до шуток. Суровый, почти мрачный он потребовал:
– Мадам… Я открыл перед вами душу. Я жду ответа… или отказа, быстрого и достойного.
Аньес посмотрела на Артюса так, словно тот лишился рассудка, и воскликнула:
– Отказа? Да вы с ума сошли!
Внезапно разозлившись, она с негодованием сказала:
– Боже мой… Значит, это не вымыслы! Что влюбленные мужчины становятся глухими, слепыми… и даже в какой-то степени немыми! Разве вы ничего не видите? Разве вы ничего не поняли? Невероятно! Дама бесконечно любит мужчину, который бесконечно любит ее. Черт возьми!.. Неужели такое происходит впервые?
– Теперь настал мой черед бояться, что вы подшучиваете надо мной. Впрочем, неважно. Вы так и не произнесли этих трех знаменитых слов, мадам. Я жду.
– Три слова? О, но они не внушают мне страха. Они так давно звучат во мне, мсье. Хотите, я прокричу их, спою, прошепчу или даже напишу? Я люблю вас, бесконечно, навсегда, мой любезный сеньор.
Граф, протянув руки, бросился к ней, но Аньес отступила назад, прошептав:
– Я так… потрясена, немного испугана. Прошу прощения… я не привыкла… По правде говоря… я немного смущена, поскольку чувствую себя юной девушкой, хотя у меня есть ребенок. Вы были правы, хотя и обидели меня в тот момент. Я была так мало замужем, что почти ничего не знаю о замужестве. Разумеется, я… выполняла супружеские обязанности, но…
Граф поцеловал Аньес руку и погрузил взгляд своих темных глаз в бездонные голубые глаза, смотревшие на него:
– Мадам, милая моя, с моей стороны было бы высокомерием думать, что я буду принуждать вас к обязанностям, супружеским или иным. Но я… осмеливаюсь полагать, что мы добровольно соединим свои судьбы как влюбленные, добрые друзья и супруги… Не заблуждайтесь. Я ждал этого момента всю свою жизнь.
Граф отпустил руки Аньес и крепко обнял ее за плечи. Аньес вздрогнула.
– Вы понимаете? Я уже не молод. Я знаю, что мне довелось пережить, я знаю, чего я больше не хочу. Вернее, я знаю, меда я хочу. Вас. – Он опустил веки, и она пожалела, что так пристально смотрела ему в глаза. – Ах, мадам, я обезумел от радости… Я вовсе не веселый человек. Мой бальи, которого вы знаете, находит меня мрачным. Как и все остальные. Мне не хватает легкости, юмора. Знаете ли вы, что благодаря вам я впервые со времен детства рассмеялся, когда вы рассказывали мне о своих злоключениях с пчелами? С этой самой минуты я не сомневался, что вы навсегда покорите мое сердце. Мадам, ко мне возвращается жизнь. От вас. Я чувствую, как она вливается в мои жилы. Это ранит, обжигает и опьяняет. Когда? Когда я могу показать вам своих горделивых лебедей, нежных лам-альбиносов, моих несносных павлинов, чтобы объяснить им, что отныне вы будете их повелительницей?
События развивались стремительно. Вдруг Аньес стало страшно. Все было таким новым, таким непривычным. Но этот мужчина ей так дорог… Аньес овладело странное чувство, ею, которая никогда не испытывала сильных чувств к другим людям, кроме своих дочерей и мадам Клеманс. Впрочем, Артюс ныл мужчиной, а она прежде не знала подобной любви.
– Но Суарси, мои люди… я не могу бросить их.
– Мы назначим управляющего. Что касается ваших людей, в частности этого постреленка Клемана, вы выберете тех, кто последует за вами. Они будут желанными гостями в нашем графстве.
Аньес закрыла глаза и прошептала:
– Я люблю вас… я люблю вас, я люблю вас… Ах! Как мне приятно говорить вам «я люблю вас», слова, которые до сих пор я произносила только… детям.
Аньес почувствовала, как к ее губам прикоснулись губы графа. Ей показалось, что этот долгий поцелуй был первым в ее жизни. Несомненно, так оно и было. Когда он отпустил ее, Аньес задрожала. Она боролась с желанием броситься к нему, прижаться всем телом. Граф все понял по глазам Аньес и медленно покачал головой, улыбаясь:
– Мне надо ехать, мадам, немедленно, иначе я впаду в грех… во множество грехов, которые мне никогда не отпустят.
– Неужели это действительно так?
– Не искушайте меня. Я легко поддаюсь на соблазн, если он исходит от вас. У меня нет ни малейшего желания сопротивляться. Сейчас мне приходится делать над собой невероятные усилия, чтобы остаться истинным дворянином. И это я, который думал, что можно доверять дамам, известным своей рассудительностью!
– Хорошо. Но вы сами виноваты в этой слабости, этом безрассудстве, которое порой овладевает мной… и ошеломляет меня, признаюсь вам искренне.
Граф принял комплимент, кивнув головой, и быстро, но с сожалением откланялся.
Мысль о жизни, бившейся под его кожей. Мысль о силе, которую он чувствовал в каждом своем движении. Мысль о своем существовании, наконец. Мысль, что годы, лежавшие на его плечах тяжелым бременем, испарились, словно грозовая туча. Мысль, что он был мужчиной, которого удивительная, потрясающая, странная женщина избрала своим единственным мужчиной, не принимая в расчет его состояние и титулы. Он мог бы потребовать и получить любую женщину. Однако ту, которую он желал всем своим сердцем, связывала с ним тонкая, но вместе с тем прочная нить. Нить, которую она сама соткала и которая привела ее к нему. Она не простая, и с ней будет непросто. Граф усмехнулся, садясь в седло. Ожье затряс гривой, приветствуя хозяина. Ронан будет повторять ему любезным, но не допускающим возражений тоном, что «мысли дам такие сложные вовсе не потому, что они думают иначе, чем мы. Впрочем, опыт показывает, что зачастую их мысли оказываются правильными». Жизнь была настоящим чудом. Почему он так долго в этом сомневался? Почему он так долго ждал, чтобы осознать это?
– Ожье… твой хозяин сошел с ума. Безумец, сошедший с ума от любви. Разумеется, это гораздо лучше, чем быть мрачным мудрецом, ты не находишь? Я покончил с грустью, которая так долго не покидала меня. Это прекрасная новость, мой доблестный. Поехали. Нам надо вернуться, пока я не переменил решение и не выбил дверь спальни моей дамы. А до этого рукой подать. Вези меня, Ожье. Мой славный Ожье, до чего же сложна человеческая жизнь!
Проехав несколько туазов, граф возобновил свой монолог:
– Ожье… я мечтаю о ее руках, шее, коже… Наконец… понимаешь ли… Я мечтаю о ее смехе, радостных восклицаниях, когда мы вместе будем гулять в саду. Я мечтаю о ее восхищении, когда она откроет для себя все, что подарит ей замужество… Но что самое худшее, дорогой Ожье, я даже не уверен, что ее привлекают земные блага. Однако я уверен, что пруд, деревья, цветы, павлины и лани очаруют ее.
