Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир
По-своему символичны реакции известных деятелей культуры на погром их владений. Имение А. Блока Шахматово наивные владельцы доверили постеречь крестьянам. Те принялись потихоньку растаскивать добро; когда же масштабы хищений стали слишком заметны, имение сожгли – не со зла, а скорее «от смущения». Однако Блок не расстроился (или сделал вид), напротив, ухитрился опоэтизировать события в духе «возмездия». Другие жертвы «столкновения культур» реагировали иначе: С. Рахманинов, вложивший в свое тамбовское имение все состояние, пребывал в отчаянии. Все зависело от угла зрения на происходящее, определяемого эмоциями. А у деятелей культуры они всегда неустойчивы. К примеру, И. Северянин в декабре 1917 года смотрел на происходящее с относительным оптимизмом:
Минуют, пройдут времена самосуда, Убийц обуздает народ. Поля позлатеют от хлебного гуда, И песню живой запоет. Я верю во Время, как в лучшее чудо! Я знаю, что Жизнь не умрет!Поэт ошибался: пик самосудных акций был еще впереди; возможно, он психологически настраивал себя принять неизбежное.
А пока врагом для крестьян становился всякий, кто осмеливался идти против воли общины. В начале октября в Оргеевском уезде (Бессарабская губерния) дело дошло до побоища крестьян двух сел между собой. Случаи межобщинной розни множились, правда, в основе обычно лежали старые тяжбы.
Масштабы погромных действий не поддаются учету. В хлебной Тамбовской губернии с сентября 1917‑го по март 1918 года было разгромлено 241 имение: в сентябре – 89, в октябре – 36, в ноябре – 75, в декабре – 30. Никто из политиков (кроме, может быть, части анархистов) в аграрном беспределе не был заинтересован. Демагоги появлялись сами собой. Князь С. М. Волконский описал характерный случай. На митинге крестьяне «приперли оратора: сколько земли получим? Он глаза зажмурил и бухнул: Двадцать! Ему кричали ура. Другие называли меньше, но все равно с потолка».
Эпизодически крестьяне высказывали политические требования. 30 августа общее собрание деревни c примечательным названием Усть-Погромная выразило недоверие Временному правительству и указало, что власть должна принадлежать Совету солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. 8–12 сентября аналогичное требование прозвучало на уездном крестьянском съезде в Новониколаевске, 18 сентября подобную резолюцию принял съезд Советов в Бийске. В ряде случаев крестьян возмущал рост сельской бюрократии. Состоятельные крестьяне сообщали: «Чтобы добыть предмет первой необходимости, прежде надо было сунуться в 1–2 места, а теперь… в 7 мест, и в конце концов ничего не добыть».
Политические ярлыки деревня использовала по-своему. Так, крестьяне Ржевского уезда (Тверская губерния) в начале сентября «по некоторым вопросам рассуждали как ярые черносотенцы, а по иным вопросам рассуждали как большевики и даже сверхбольшевики». Некоторые заявляли: «Мы сами больше большевиков». Сообщали, что «по деревням идет сильная… агитация под специально ржевским большевистским лозунгом „Всех долой, солдат домой, сахару по-старому“». Крестьяне рассуждали просто: «Никого… не признавать, никому ничего не давать, землю и имущество у буржуев отнимать». К последним все чаще относили сельскую интеллигенцию.
Оборотной стороной аграрного движения становилась угроза голода в городах. Даже в Москве и Московской губернии, куда продовольствие поставлялось относительно регулярно, в середине октября не осталось хлебных запасов. По некоторым данным, накануне большевистского переворота примерно 20 губерний Европейской России из 43 были охвачены голодом. Голод наступил в Дагестане; в Туркестане «мусульманское население было доведено голодом до отчаяния».
Местная власть оказывалась бессильной перед натиском бунтующего охлоса. Так, в Астрахани во второй половине сентября пополненная местными жителями толпа из предместья Форпост потребовала хлеба, а затем выволокла на улицу и избила губернского комиссара (тот вскоре сдал власть начальнику гарнизона). Фактически это означало переход власти к местному Совету. Нечто подобное произошло ранее в Ташкенте – «на почве голода в связи с явными злоупотреблениями должностных лиц». В начале октября в Калуге вооруженные члены местного Совета выпустили из тюрьмы анархистов. Под их влиянием солдаты гарнизона фактически поставили у власти «свой» Совет – его пришлось устранять вооруженным путем. В целом ряде местностей ситуация была на грани переворота. Сказывались два фактора: угроза голода и недовольство солдатских масс.
КТО СТАНЕТ ГЛАВНЫМ ВОЖДЕМ?
Октябрьскую революцию принято связывать с именем В. И. Ленина – человека, большую часть своей сознательной жизни проведшего в ссылке и эмиграции, а из восьми революционных месяцев чуть ли не половину срока скрывавшегося вдали от столицы. Тем не менее другой кандидатуры на место «творца Октября» не находится. Понятно, что «теневая» фигура Сталина не годилась на эту роль, а еврей Троцкий не мог претендовать на роль вождя русской революции. Выбора у потомков не было; оказывается, не было выбора и у современников революции.
Ленин действительно был вождем Октябрьского переворота – исключительно потому, что он меньше других большевиков колебался относительно его необходимости. Но главный его «секрет» состоял во взаимодействии с революционной массой. Похоже, Ленин действительно видел революционный идеал в том, чтобы «следовать за жизнью», «предоставить полную свободу творчества народным массам», больше полагаться на их «опыт и инстинкт».
В свое время советские историки гадали: почему Ленин, в отличие от прочих членов большевистского ЦК, находясь вдалеке от столицы, настаивал на немедленном вооруженном восстании уже в начале осени 1917 года? Находясь в Финляндии, он не мог знать настроений петроградских рабочих и солдат (правда, возможно, был осведомлен о настроениях русских солдат в Гельсингфорсе). Между тем, читая буржуазные газеты, он знал о панических страхах, которые переживала интеллигенция, этот барометр состояния страны, в связи с ожидаемым ими выступлением большевиков. Для успеха восстания в тогдашних условиях была важна не только сила революционеров, но и слабость их противников.
Развалившаяся в корниловские дни контрреволюция была бессильна против нарастающего социального хаоса. Ф. А. Степун не случайно считал, что большевизм – это не партия, а умонастроение масс, использованное большевиками. О роли Ленина он отзывался так:
Как прирожденный вождь он инстинктивно понимал, что вождь в революции может быть только ведомым, и, будучи человеком громадной воли, он послушно шел на поводу у этой массы, на поводу у ее самых темных инстинктов. В отличие от других деятелей революции он… сразу же постиг, что важнее сегодня, кое-как, начерно, исполнить требование революционной толпы, чем отложить дело на завтра…
Ленин инстинктивно отверг логику своего рационального времени ради логики торжествующего хаоса (более понятного на примерах массовых движений Средневековья). Возможно, при этом сказывался и обратный фактор. Характеризуя взаимоотношения интеллигенции и охлоса, П. А. Сорокин отмечал, что толпа ускользает от «настоящих» революционеров и попадает в «загребистые руки авантюристов революции». «Изделываясь под вкусы толпы… эти скоморохи и ханжи революции готовы льстить без конца» все более распоясавшемуся охлосу. Ленин фактически признавал это, прибегая к характерному «оправданию»:
Лишенные возможности получить ясные руководящие указания, инстинктивно чувствующие фальшь и неудовлетворительность позиции официальных вождей демократии, массы принуждены ощупью сами искать пути… В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек…
