Георгий Кублицкий - По материкам и океанам
Альпинисты стали совещаться.
- Может, отложить штурм? А? Маловато нас. Да и носильщики... неуверенно произнес один из больных.
- Повернуть обратно - это осквернить его память, - сказал Абалаков. Это все равно, что показать врагу спину.
- Но что ты предлагаешь?
- Самим проложить путь. Без вспомогательной группы. А что носильщики? Славные, смелые ребята. Да разве они только носильщики? Они такие же альпинисты, как мы. Но им труднее, чем нам. Надо рассказать им толком, зачем мы поднимаемся, какая от этого польза таджикским колхозам. Я думаю, что завтра надо идти. Вот в основном и все.
...Снова ползут альпинисты и пять наиболее крепких носильщиков мимо первого, потом мимо второго "жандарма". Еще свеж в памяти крик Николаева. Носильщики пугливо косятся то на нависшие сверху скалы, то на провал бездны.
Новый лагерь разбит на подступах к третьему "жандарму". Альтиметр показывает 5900 метров. Там, где недавно прошли альпинисты, проносится, сметая все на своем пути, вздымая снежные облака, лавина такой необычайной силы, что воздушная волна от ее падения едва не срывает палатки.
Третий "жандарм" изрядно изгрызен временем. Обломки то и дело отрываются от его стен и со свистом летят вниз. Препятствие преодолевают на рассвете, пока камни спаяны ночным холодом.
Позади остается и четвертый "жандарм". Альпинисты подходят к пятому.
Упрямо и зло он торчит отвесной глыбой. Обойти его нельзя.
Снизу кажется, что Абалаков приклеился к холодной стене и замер в неустойчивом равновесии. Перед ним - отвесная скала. Медленно, осторожно Абалаков забивает в нее крюк, защелкивает на нем "карабин" - кольцо с внутренним замком - и пропускает через него веревку. Другой конец веревки в руках Гущина.
Абалаков шарит по стене ногой. Нога повисает, не встречая никакой опоры. Тогда он, сняв рукавицу, медленно ощупывает стену. Пальцы движутся, как при игре на рояле. Абалаков сердится: эти беспомощные движения свойственны обычно начинающим альпинистам, лезущим вслепую, без заранее продуманного плана.
Но что же делать? Неужели проклятый "жандарм" неприступен? Неужели поверхность камня так безнадежно гладка?
Несколько секунд он отдыхает. И вдруг ему необычайно отчетливо представляется родная Сибирь, Красноярск, трехэтажная школа, которую почему-то называли "кооперативной", железная лестница на крышу. На большой перемене ребята поднимались по этой лестнице, подтягиваясь и перебирая руками холодные, тонкие перекладины - кто выше. Кажется, что больше нет сил, но стиснешь зубы и немеющими руками перехватишь еще и еще. А снизу кричат: "Молодец, Луна!" Он улыбнулся, вспомнив свое прозвище - Луна. Это потому, что он был круглолицым. Сейчас, наверно, его бы так никто не назвал: щеки глубоко запали.
И еще вспомнились ему знаменитые красноярские "Столбы" - заповедник скал и тайги. Вместе с братом Виталием они научились там не бояться высоты и полюбили камень. Однажды Евгений лез новым "ходом" на очень трудную скалу. Было жарко, пахло сосновой хвоей. Он пересек каменный купол - "катушку", нащупал ногой выступ, потянулся, чтобы зацепиться пальцами за чуть заметную выбоину - "карман". Но пальцы встретили гладкий камень. Он потянулся снова "кармана" не было. Спускаться? Ну, нет! И он снова и снова шарил по камню и нашел-таки какую-то трещинку. Плавно и осторожно подтянулся он тогда на одной руке, а другой ухватился за еле заметный "карман".
- Женя! Же-е-ня! - слышит Абалаков. Это кричит снизу обеспокоенный Гущин.
- Страхуй крепче. Еще попробую! - встрепенулся Абалаков.
Чорт возьми, выступ на пятом "жандарме" - не совсем подходящее место для воспоминаний о детстве!
Теперь, отдохнув, Абалаков снова тянется вверх и вправо. Ага, вот чуть заметный выступ. Отлично! Теперь немного подтянуться, потом передвинуть ногу... Готово!
Гущин больше не видит Абалакова: тот скрылся за выступом скалы. Только тонкая веревка медленно ползет вслед за ним. Вдруг - грохот камней. Гущин вздрагивает, напрягается, ожидая рывка веревки. Нет, все спокойно. Он не сорвался там, за выступом, а просто сбрасывает опасные камни.
Веревка кончается. Гущин собирается крикнуть, предупредить Абалакова, но слышит из-за стены крик, очень похожий на "ура". А минуту спустя Абалаков уже появляется над ним, на вершине пятого "жандарма":
- Данила Иванович, победа!
Он спускает Гущину веревку. Пятый "жандарм" взят. Шестой как будто не внушает особенных тревог. Его можно будет преодолеть с ходу.
Укрепив на пятом "жандарме" веревочную лестницу, альпинисты возвращаются назад в ледниковый лагерь. Теперь ход по ребру разведан, по пути вбиты крючья, протянуты веревки.
После отдыха можно начинать штурм вершины.
Правда, не все получилось так, как нужно. В высокогорном лагере очень скуден запас продовольствия. Носильщики пока не смогли подняться выше "5900". Мало надежд на их помощь за этой высотой и в дальнейшем. Значит, альпинистам придется идти с особенно тяжелой нагрузкой. Ведь на вершину надо поднять автоматическую метеорологическую станцию, которая должна посылать радиосигналы о погоде. А станция весит два пуда!
Уже совсем незадолго перед штурмом еще одно несчастье обрушилось на экспедицию. Небольшая группа отправилась вперед, чтобы как можно выше поднять палатки, продукты и облегчить тем самым подъем главной штурмующей группы. На следующий день носильщики вернулись обратно. Один из них, Джамбай Ирале, был совсем плох: у него началось воспаление легких. Тщетно врач экспедиции пытался спасти больного: через день у ледникового лагеря появилась свежая могила...
22 августа 1933 года, 9 часов утра. Ледниковый лагерь покидает первая штурмующая группа - Абалаков и Гущин. С ними идут трое носильщиков. Теперь, после подготовки пути, идти гораздо легче.
Когда на второй день пятерка поднялась до лагеря "5900", то увидела, что палатки, поставленные здесь, сползли в трещину. Пока их доставали, пока вырубали площадку в ледяной стене над пропастью, стало уже смеркаться. Тускло поблескивали во тьме ледники. Нигде ни огонька. Только горы и небо.
Назавтра альпинистам предстоял трудный день. Они наметили разбить лагерь за шестым, еще не преодоленным "жандармом": ведь следом за ними шла вторая штурмующая группа, для которой надо было обязательно освободить место ночлега в лагере "5900".
Утром носильщики едва поднялись. Их мучила горная болезнь. Они и так сделали почти невозможное для людей, не имевших навыков в альпинизме. И Ураим Керим, и Закир Прен, и Нишан-Раби, и другие их товарищи честно делили с альпинистами все трудности, все опасности.
Абалаков и Гущин прощаются с проводниками и вдвоем карабкаются на пятый "жандарм". Тяжелые рюкзаки оттягивают плечи. Около трех часов дня товарищи оказываются перед шестым "жандармом".
Как всегда, Абалаков впереди. Гущин "страхует". Высота 6200. Абалаков продвигается вперед с предельной осторожностью, и все же на особенно крутом склоне его нога внезапно теряет точку опоры. Камень вырывается из-под нее, увлекает за собой другие.
Абалаков слышит болезненный крик Гущина и чувствует, как ослабла веревка. Сердце падает куда-то вниз, сразу не хватает воздуха...
Нет, Гущин жив! Он держит над головой руку. Кровь часто капает с нее на снег. А веревка перебита камнем как раз посередине.
Забыв всякую осторожность, Абалаков поспешно скользит вниз:
- Ранен?
- Угу, - мычит Гущин. Лицо его искажено болью. Абалаков осматривает руку товарища. Дело дрянь!
Камень рассек ладонь, рваная рана обильно кровоточит. Абалаков прежде всего связывает перебитую веревку, потом перевязывает рану и вопросительно смотрит на Гущина:
- Вниз?
Тот сердито хмурится:
- Дойду... Нельзя терять ни минуты, скоро темнота накроет горы.
Они могут либо вдвоем спуститься, либо вдвоем подняться. Обязательно вдвоем. Горы любят не только смелых, но и дружных людей, умеющих действовать сообща, коллективно.
Когда альпинисты выходят на ребро за шестым "жандармом", солнца уже давно нет. Альтиметр показывает 6400 метров. Они находятся почти на тысячу четыреста метров выше вершины Казбека, на восемьсот метров выше Эльбруса!
Выбирать место для ночлега некогда. Абалаков вбивает в скалу крючья, привязывает к ним рюкзаки. Устанавливать палатку нет сил. Они ложатся, подстелив ее под себя. Площадка мала для двоих, до края - меньше шага. Если Гущин во сне будет ворочаться от боли, то...
Абалаков привязывает Гущина, привязывается сам.
Он вспоминает изречение, которое любят повторять на Памире: "Путник, помни, что твоя жизнь - как слеза на реснице".
Гущин засыпает. Абалаков прислушивается к его стонам. Звезды усеяли холодное, черное небо. Тишина, звенящая тишина. Они одни над бездной. Одни? Нет, по их следам идут другие. Вторая партия сегодня, наверно, ночует в лагере "5900". Ниже, у ледника, - остальные, с нетерпением и тревогой ждущие известий. Есть на свете Москва - такая далекая и такая близкая, родная, и есть в ней люди, которым очень, очень важно, чтобы московский электромонтер Гущин и московский скульптор Абалаков не погибли в горах...
